Пленник гибнущего мира - Глава 1
КИРИЛЛ СМОРОДИН
ПЛЕННИК ГИБНУЩЕГО МИРА
Глава 1
Первое задание
«Зебра» кончилась. Андрей Духов перешагнул через покосившийся серый бордюр, остановился на тротуаре и оглянулся. Половина пути осталась за спиной, мандраж усиливался. Поджав губы, Духов сглотнул и почувствовал, как живот наливается тяжестью. Впрочем, иначе и быть не могло, ведь Андрея ждала очень важная встреча.
Взявшись за ремень маленькой сумки через плечо, Духов пошел дальше.
Интересно, как это будет? Андрей представил себя — долговязого девятнадцатилетнего парня с чуть скособоченной копной каштановых волос, серыми глазами и широким носом. Вот он сидит за столом, положив перед собой руки, сцепив пальцы. А напротив — собеседник. Владимир Абрамович Кагановский, писатель-фантаст, автор двадцати с лишним романов и полусотни рассказов — жутких, временами чересчур жестоких, но всегда захватывающих.
Андрей видел его только на фотографиях. Кагановский напоминал старого ворона: цепкий горящий взгляд маленьких темных глаз, внушительный горбатый нос и тонкие губы. Одежда — только серая или черная. Он сутулился, и Духов, разглядывая снимки, все ждал, что писатель оживет, распрямится… и взлетит. Глупости, конечно, но ощущения никуда не денешь.
«А теперь я с ним встречусь вживую», — подумал Андрей и поежился.
Он волновался неспроста, поскольку шел к Кагановскому не за автографом и не за тем, чтобы с блеском в глазах выразить неподдельное восхищение его писательским талантом. Духову предстояло взять интервью. А это посерьезнее, чем выстоять на экзамене в универе.
Неделю назад он и помыслить не мог, что первое задание будет таким серьезным. Все началось с похода в редакцию «Вестника», главной городской газеты. Андрей заканчивал второй курс филфака, собирался стать журналистом. Кое-кто из его группы уже работал, и Духов не желал отставать. Еще только поступив, он пообещал себе стать одним из лучших. Потому и отважился попытать счастья в «Вестнике» — туда мечтали попасть не только студенты-журналисты, но и многие опытные акулы пера. И вот, выбрав день с самыми пустяковыми парами, Андрей с чистой совестью прошел мимо универа и направился в редакцию.
На входе его встретил охранник — добродушный усач внушительной комплекции.
— Там оперативка сейчас, подожди пока в коридорчике, — сказал он, с интересом разглядывая Духова.
«Оценивает, — невольно подумал тот. — Сюда ведь много кто из студентов приходит».
Охранник объяснил, как дойти до конференц-зала. Андрей миновал узкий светлый коридор с зелеными стенами, повернул и остановился у тяжелой серебристой двери. Из зала доносились голоса. Потом кто-то засмеялся. Духов сглотнул и пару раз прошелся по коридору.
Наконец, в зале залязгали стулья. Спустя несколько секунд дверь открылась, и в коридор стали выходить сотрудники «Вестника». По одному, по двое, веселые и сосредоточенные, с блокнотами, ручками, распечатками. Невысокая женщина в сером брючном костюме, в очках с толстыми линзами и с короткими седыми волосами окинула Андрея любопытным взглядом, сдержанно улыбнулась. Остальные, казалось, не замечали высокого, растерянного паренька в пестрой ветровке и синих потертых джинсах, прижавшегося к стене.
«Может, так оно и есть», — Духов сглотнул. Он не раз слышал, что в «Вестнике» работает элита городской журналистики, а потому новичков берут редко.
— После вычитки ко мне неси. И не позволяй затягивать, материал им нужен, а не нам!
Услышав громкий и довольно высокий голос, Андрей вздрогнул и повернулся к дверям конференц-зала. Вот он, главный редактор «Вестника» Юрий Миронович Бобылев. Коренастый, пузатый, с обширной лысиной. Одетый в зеленую рубашку и широкие штаны с потертостями и множеством карманов и застежек. Он разговаривал с высоким усатым мужчиной в черном костюме. Тот поспешно кивнул, пробормотал что-то сиплым голосом и направился к лестнице на второй этаж. Путь к главному редактору оказался свободен.
«Пора», — сказал себе Андрей и сделал первый шаг.
Бобылев уже заметил его и, прищурившись, застыл в дверях.
— Юрий Миронович, здравствуйте. — Духов подошел, протянул руку. Бобылев ответил на рукопожатие, и Андрею немного полегчало.
Приободрившись, он назвался, рассказал, что учится на отделении журналистики филфака и хотел бы работать в «Вестнике». Секунд пять Бобылев молчал, и Духов успел изучить его лицо: чуть обвислые щеки с редкими оспинами, маленький курносый нос, прохладные глаза за прямоугольными линзами очков. Потом редактор кивнул, тихо сказал:
— Хорошо, пойдемте побеседуем, — и прошел в конференц-зал.
Андрей последовал за ним и, остановившись у длинного овального стола, бегло огляделся. Серебристые стены украшали большие снимки в рамках — в основном рабочих с комбината: металлургов на фоне пылающих ручьев жидкого металла или рядом с дождем оранжевых искр, экскаваторщиков, машинистов, строителей. Было несколько промышленных пейзажей: высокие, покрытые сажей здания с маленькими окнами, дымящие трубы, длинные железнодорожные составы под серыми горами шлака. В углу, на нескольких стульях, лежали кипы газет. Подоконник, прятавшийся за вертикальными жалюзи, устилали черно-белые распечатки. Их было немало и на столе — аккуратно разложенных по стопочкам, исчерканных красной ручкой.
— Ты садись, потом налюбуешься, — сказал Бобылев, устраиваясь за столом.
«Вот и на «ты» перешел, — мысленно отметил Андрей, отодвигая стул рядом с редактором. — Хороший ли это знак?»
Юрий Миронович дотянулся до пульта с маленьким экранчиком и множеством кнопок, нажал на одну. Под потолком загудел кондиционер.
— Так, — Бобылев крякнул, взял ручку. Повертел в пальцах, отложил. — Значит, хочешь у нас работать?
— Да, — для убедительности Андрей кивнул.
— Хорошо, — редактор задумчиво смотрел в пол. Пожевав губами, он тихо проговорил: — Нам вообще парни-журналисты нужны… Ну а как планируешь работать? По заданиям или какую-то определенную тему поднимать?
— Наверное, сначала по заданиям, — ответил Духов. Слова Бобылева про нужду в парнях-журналистах приободрили. — А уже потом, когда освоюсь, начну и с определенными темами работать.
— Если освоишься, — Юрий Миронович сделал ударение на «если». По спине Андрея пробежал холодок. — Вас, юных дарований, ведь много приходит. Шанс мы даем каждому, но не все его используют. Так что, в случае чего, обиды на нас не держи. Понимаешь? — он посмотрел на Духова поверх очков.
— Понимаю, — тот робко кивнул. — И обещаю стараться.
«Идиот! — тут же мысленно обругал себя Андрей. — Ничего умнее сказать не мог?!»
— Ладно, — пробормотал Бобылев. — Если так… Скажи-ка, увлечения у тебя какие?
— Спорт люблю, акробатикой десять лет занимался… Музыка, компьютерные игры…
— А читать любишь? Ты ведь на филфак не просто так пошел?
— Люблю, — подтвердил Андрей. Это была правда: без книги он не проводил ни вечера.
— И что в основном читаешь? — Юрий Миронович пристально поглядел на Духова. Словно рентгеном просветил.
— В основном… — тот запнулся и смущенно договорил: — Фантастику.
— Фантастику, — задумчиво повторил Бобылев. Он снова пожевал губами, разглядывая листки на столе. — Фантастику, значит…
«Уж не придумал ли он мне задание?» — Андрей не отрывал от главного редактора взгляда. Больше всего на свете ему хотелось узнать, о чем тот думает.
— И какую фантастику ты читаешь?
— Ну… — Духов помедлил, потом стал перечислять уверенным тоном: — Беляева почти всего прочел, Стругацких. Зарубежных классиков — от Жюля Верна до Роберта Шекли. Ну и современных читаю.
Юрий Миронович щурился, по-прежнему глядя на бумаги. Андрей напряженно ждал.
— Скажи-ка мне вот что… Слышал когда-нибудь о Владимире Кагановском?
— Конечно! — с жаром ответил Духов. — Это наш земляк, написал двадцать с лишним романов, много рассказов. Я пару его книг прочитал. Очень понравилось, хотя многие считают их слишком жестокими.
Бобылев поджал губы, вновь кивнул и, наконец, посмотрел на Андрея.
— Хорошо, — сказал он. Духов понял: сейчас что-то будет. И не ошибся. — Сделай с Кагановским интервью. Найди его контакты, договорись о встрече, побеседуй и напиши. На все даю тебе полторы недели. Учти: задание сложное. Кагановский — непростой человек. Справишься — сразу возьмем тебя на договорную основу. Закрепим за кем-нибудь из журналистов, и будешь работать. А потом, глядишь, и в штат попадешь.
«Вот это да!» — подумал Андрей. Его словно окатили ледяной водой.
— Хорошо, — поборов растерянность, твердо ответил он. — Я все сделаю. Через полторы недели материал будет у вас.
— Молодец, что рвешься в бой, — впервые в голосе Бобылева чувствовалось тепло. — Напоследок совет тебе дам: подготовься к интервью тщательно. Журналист еще до встречи должен знать о своем герое все.
— Понял. Я не подведу.
— Тогда иди, твори, — Юрий Миронович повернулся к бумагам, и Духов понял, что разговор окончен.
Он встал, аккуратно задвинул стул.
— До свидания.
— Успехов тебе, — сказал на прощание Бобылев.
Домой Духов не шел — летел. В голове свирепствовал ураган мыслей. Андрей уже представлял, как через полторы недели принесет готовое интервью, страниц на пять — не меньше. Юрий Миронович прочтет его, снимет очки и молча пожмет Духову руку. В тот же день возьмет на договор, закрепит за кем-нибудь… Хорошо бы за той невысокой женщиной в костюме и очках, которая улыбнулась Андрею… Он будет стараться, и еще через некоторое время его зачисл…
«Стоп! — Духов резко оборвал мысль и сам остановился, глядя на серое, с редкими извилинами темных трещин, полотно асфальта. — Разогнался! До этого еще далеко. Сначала надо выполнить задание. А оно, как сказал Юрий Миронович, сложное. И очень серьезное. Кагановский ведь знаменитость. Надо как следует подготовиться — это покруче любого экзамена будет».
Андрей пошел дальше, составляя в голове план действий. В первую очередь надо изучить все статьи про Кагановского и его биографию. Можно перечитать пару книг. Потом составить вопросник. На все это не больше трех-четырех дней.
«Потом начнутся дела посерьезнее, — продолжал размышлять Духов. — Найти его телефон, созвониться, договориться о встрече. А вдруг он не захочет?»
Андрей представил, что Кагановский отказывается от интервью, и ему стало страшно.
Нет! Нельзя этого допустить!
Духов нахмурился, сжал кулаки и пошел быстрее. Полторы недели — не так много. Тем более время уже идет.
«Он не откажется, — пытался успокоить себя Андрей. — Он ведь давал интервью. Одним больше, одним меньше. Главное, во время самой встречи не облажаться. Вопросы интересные составить, держаться уверенно».
Дома Андрей сразу взялся за дело. Скинул ботинки, ворвался в комнату, уселся за компьютер. Пробил в поисковике «Владимир Кагановский» и стал собирать информацию. Ее оказалось не так много.
«Плохо, — хмурился Духов, закрывая очередную вкладку. — Везде одно и то же. Год рождения, список публикаций, награды…»
Правда, были и рецензии на книги Кагановского. Кто-то журил писателя за натурализм, кто-то, наоборот, — считал, что это хорошо. Но все сходились в одном: Кагановский откровенен, и это большой плюс.
«… Его герои живые люди, а не картонные болванки. Два-три умелых штриха — и они, как по волшебству, появляются перед читателями…» — писал один.
«… Автор дает нам возможность слиться с персонажем, почувствовать то, что чувствует он, — было написано в другом отзыве. — Если герою плохо — мы услышим его крик, сможем ощутить его боль, отчаяние или злость…»
И так далее.
Андрей не без удовольствия отметил, что его мнение насчет книг Кагановского почти во всем сходится с мнениями критиков.
«Значит, я тоже в этом кое-что понимаю, — подумал Духов, продолжая рыться в сайтах. — А это поможет, когда пойду на интервью. Эх, еще бы сведений побольше…»
Он кликнул очередную ссылку и замер. Вот оно — с десяток абзацев мелким шрифтом под заголовком: «Владимир Кагановский. Биография писателя».
«Наконец-то!» — сверкнуло в голове.
Андрей приблизил лицо к монитору и стал читать. История Кагановского потрясла его.
«Зато теперь ясно, почему в его романах столько жути», — подумал Духов, отвлекаясь от воспоминаний. Он остановился, огляделся и понял, что до дома писателя рукой подать. Пара перекрестков — и Андрей на месте. Сглотнув, он втянул сухой и прохладный весенний воздух.
На дворе была середина апреля, и город просыпался после холодов. Он почти скинул снежное одеяло — только на газонах кое-где еще виднелись серо-черные остатки сугробов, покрытые мусором и раскисшей прошлогодней листвой. Изредка дул ветер, и по асфальту проносились полупрозрачные коричневые змейки песка, которым зимой посыпали дороги. Голые деревья вблизи домов замерли, словно ожидая, когда солнце подарит им пышные зеленые наряды. Однако оно упорно скрывалось за серыми облаками. Те неподвижно висели над каменным лабиринтом улиц, и было ясно: ни снега, ни дождя они не дадут. Повисят, посмотрят на город — и отправятся дальше. Из ближайшего двора тянуло костром.
Андрей дошел до очередного перекрестка и встал под светофором. На противоположной стороне, будто муравейник из железа и стекла, высился торговый центр. То и дело разъезжались двери, впуская и выпуская покупателей. Из невидимых колонок доносилось однообразное попсовое «бум-бум-бум». На детской площадке с качелями, лесенками и горками, под присмотром родителей и бабушек с дедушками, веселилась малышня. Парковка напоминала лежбище, на котором застыли десятка четыре машин. Красная «Субару» медленно катилась между рядами, надеясь отыскать свободное местечко. Парковщик в ярко-зеленом жилете со светоотражающими полосами лениво наблюдал за несчастной «японкой».
Светофор запищал, давая пешеходам зеленый свет, и Андрей торопливо перебежал проезжую часть. Поравнялся с торговым центром, замедлил шаг и вновь принялся перебирать в голове факты из жизни Кагановского.
Тот был шестилетним мальчишкой, когда началась Великая Отечественная война. Его семья жила в Брянске. Отец и старший брат ушли на фронт, и почти сразу после этого случилось то, что, по словам самого писателя, «перевернуло его жизнь».
Он убирался на кухне, а мама развешивала во дворе белье, когда на город обрушилась первая бомбежка. Сначала — словно заревело само небо. На улице закричали, вспыхнула паника и суета. Сверху пронеслись несколько теней, в доме захлопали двери. Потом мальчик услышал голос матери. Та звала его. Растерянный, он бросил тряпку и вышел в коридор. В этот миг все и произошло. Уши заложило от воя, потом были грохот, жестокая встряска, страх и темнота.
Очнулся Кагановский, лежа под одеялом. Некоторое время он оставался с закрытыми глазами, приходя в себя после, как ему казалось, страшного сна. Потом разлепил веки и хотел по привычке протереть глаза кулаками, но не смог. Левая рука слушалась, как обычно. Правая… Мальчик ее не чувствовал.
Тут же над кроватью возник высокий человек в белом халате и шапочке с красным крестом. Марлевая маска оставляла открытыми только глаза.
Доктор склонился, хмурясь, окинул мальчика внимательным взглядом. Потом приподнял одеяло. Кагановский скосил глаза вниз и увидел, что грудь стянута бинтами. А там, где должна быть правая рука, — лишь пятно засохшей крови.
Он ничего не понимал и в первые минуты решил, что страшный сон еще не кончился. Но доктор все объяснил. Налет вражеских бомбардировщиков не был кошмаром, и один из снарядов попал в дом, в котором жил Кагановский. Хлипкая двухэтажка рухнула, мальчика завалило. Взрослые нашли его, вытащили и отправили в госпиталь. Все боялись, что он не переживет этой дороги. Но Кагановский выдержал. А врачи помогли выкарабкаться из колодца смерти — ценой правой руки: ее раздавило куском стены. Мать будущего писателя погибла сразу после взрыва.
Так госпиталь стал для него новым домом. Почти месяц мальчик шел на поправку, потом медсестры взяли его в помощники. Он подметал, бегал по этажам и корпусам с поручениями. И каждый день видел много страшных вещей. Длинные ряды коек, где тяжело дышали, стонали или кричали раненые — замотанные пропитанными кровью бинтами, обожженные, искалеченные… Докторов, одетых в длинные белые халаты, — высоких и… безликих, поскольку почти всегда они были в марлевых масках. Каталки, железные ящики с инструментами — от одного взгляда на гнутые щипцы, зажимы, ножи и пилы все тело начинало ныть. Кагановский признавался, что за неполных четыре года так и не привык к ужасам госпиталя.
Только вечерние занятия с одной из медсестер, румяной и улыбчивой толстушкой, молодой, но уже с седыми прядями, помогали отвлечься. Она учила мальчика писать левой рукой, прибавлять, вычитать, делить и умножать, читала вместе с ним. Приходила и успокаивала, если мучили кошмары.
Война кончилась, Кагановского определили в детский дом. Он надеялся, что все страхи остались позади. Но нет: ночами мальчик снова и снова оказывался в двухэтажке, где жил с мамой. Небо ревело, над головой проносились крылатые тени. Потом были вой, встряска, темнота… И длинные ряды коек, где страдали раненые. Как в жутком калейдоскопе: окровавленные бинты, каталки, лампы, увечные тела, инструменты, высокие фигуры докторов без лиц… А в ушах — то вой сирен, то крики и стоны, то лязг медицинских железяк.
Мальчик не знал, как спастись от ночных мучений. Тогда-то, чисто по наитию, он и взял листок с ручкой и попробовал написать. Это была его собственная история — Кагановский выплеснул на бумагу страх, растерянность и боль, которые почувствовал, очнувшись в госпитале, лишившись руки, мамы и привычной жизни.
Кошмары отступили, но лишь на несколько дней. И Кагановский вновь сел писать. Он сочинил четыре-пять коротких рассказов. В одном хирург боролся за жизнь солдата, а за его спиной стоял черный демон и пытался помешать. В конце концов, раненый умер. В другом мальчик нарисовал фашистов марионетками, которыми управляли костлявые пальцы смерти. И так далее. Кагановский заметил, что, если добавить в рассказ темную сущность, страшные сны не возвращаются дольше.
Почти шесть лет он писал только для себя. Но перед выпускным решился показать работы учительнице русского и литературы. Та была потрясена и посоветовала ни в коем случае не бросать сочинительство. «Когда-нибудь тебя обязательно напечатают», — сказала она.
И не ошиблась. Правда, до первой публикации Кагановского оставалось еще очень много времени. Он успел поработать и бухгалтером на мебельной фабрике, и заведующим краеведческим музеем, и преподавателем истории в педагогическом институте. А в середине восьмидесятых стал сотрудничать с городскими газетами. К тому времени дома у Кагановского накопилось немало произведений. Он работал почти каждый день. Сочинял что-то новое, переделывал старое, объединял рассказы. Дела в журналистике у Кагановского шли хорошо, и он, наконец, показал редактору несколько произведений. Через две недели их напечатали. Жуткие мистические истории пришлись по душе читателям, а редактор — дядя Юрия Мироновича Бобылева — поднял старые связи в Москве. Вскоре несколько рассказов Кагановского вошли в состав столичного фантастического альманаха. Потом дело дошло и до большой формы: за восемь лет Кагановский написал и издал двадцать три романа. Духову посчастливилось прочесть два — он тогда учился в девятом классе.
Андрей вспомнил, как, дочитав биографию писателя, рылся в коробках с книгами, пока не отыскал старенький том с рассыхающимся переплетом и отстающей пленкой на обложке. Роман назывался «Лабиринт». Рассказывалось в нем о несчастном, угодившем в коридоры, созданные воспаленным воображением безумца. Они были полны ловушек и тварей, каких Духов не встречал даже в любимых компьютерных шутерах и экшенах. На то, чтобы перечитать роман, ушло несколько часов.
«Жаль, вторую книгу найти не удалось, — подумал Андрей. Он проводил глазами громоздкую фуру с белыми иероглифами на синем тенте и попытался вспомнить название другого романа. — Кажется, что-то связанное с горгульями… Да, точно. Семья с ребенком переехала в загородный дом, а над входом была каменная статуя. По ночам она оживала».
…До окраины города оставалось всего ничего, впереди уже виднелась голая степь под тонким покрывалом хмурого неба. Серые высотки на его фоне казались вырезками из фотографий. Из-за поворота, грохоча и раскачиваясь, медленно выползал красный трамвай. Мимо него проехал шестиколесный самосвал с оранжевой кабиной и длинным кузовом, в котором высилась гора щебенки. Выхлопная труба машины выплевывала маленькие черные облачка. С одного из десятков балконов доносилось гулкое гавканье.
«Где-то здесь он и живет. — Андрей остановился и обвел взглядом типовые девятиэтажки-«гармошки». — Сто пятнадцать… Ага, вон сто семнадцатый».
Увидев нужный дом, Духов перешел на узкую земляную тропку и направился к прямоугольному зеву арки. Под ее сводом он чуть замедлил шаг и пробежался глазами по разноцветным каракулям неумелых любителей баллончиков с краской.
Оказавшись во дворе, Андрей вновь остановился. Взглянул на часы.
«Еще пятнадцать минут в запасе», — отметил он, озираясь.
Кругом — никого. Лишь голуби, покачивая сизыми головками, переваливались меж деревьев да воробьи серыми мячиками скакали то по земле, то с ветки на ветку. В пяти шагах брала начало дорожка из светлых плит. Она вела мимо песочницы с деревянными бортиками, выкрашенными желтым, зеленым и красным, проходила рядом с горкой в виде фиолетового слона и деревянными качелями и заканчивалась асфальтированной площадкой, на которой стояло несколько машин. Все казалось серым, сонным и холодным.
Налюбовавшись, Андрей двинулся вдоль бордюра. Нашел третий подъезд и остановился возле крыльца в две ступеньки. Под низенькой лавочкой без спинки обнаружилось немало следов, оставленных местной шпаной: шелуха от семечек, «бычки», пивные пробки и бутылки.
Духов сморщился и вновь взглянул на часы. Без семи одиннадцать.
«Пока поднимусь, без пяти будет. Самое то: точность — вежливость королей», — решил Андрей и зашел в подъезд.
Он остановился у лифта, хотел уже нажать кнопку, но замер, глядя на красный огонек.
«Лучше пешком», — подумал Духов, чувствуя, как мандраж усиливается. Горло словно слиплось, внутренности закаменели. Даже дышать стало труднее.
Впрочем, по-иному и быть не могло. Андрей по-прежнему не представлял, что ждет его на интервью с Кагановским. Мирная картинка, где он сидит напротив писателя и внимательно слушает, казалась все менее реальной. А как будет на самом деле?..
«Скоро узнаю», — Андрей сглотнул, болезненно скривил губы и пошел к лестнице.
Напрягало кое-что еще. Очень уж странно Кагановский согласился на интервью.
Это было вчера. Телефон писателя Духов нашел без труда. С дрожью в руках набрал номер, стал считать гудки. После восьмого в трубке защелкало, зашуршало, и Андрей услышал низкое: «Слушаю».
— Владимир Абрамович? — громко и четко спросил он, чувствуя, как сердце застучало в ребра.
— Он самый, кто же еще? — недовольно отозвались в трубке.
Душа Андрея от такого ответа ухнула в пятки. Но он собрался, представился, отважился назвать себя внештатным корреспондентом «Вестника»… И тут Кагановский перебил его.
— Ладно, — резко, даже сварливо, произнес писатель. — Я согласен. Жду завтра к одиннадцати утра. Адрес знаете?
— Э-э-э, — растерянно протянул Андрей. — К со…
Кагановский снова не дослушал — назвал свой адрес и, не прощаясь, повесил трубку. А Духов отложил телефон и минуты три сидел, неподвижно глядя за окно. Перед глазами маячило лицо писателя: маленькие темные глаза, нос-клюв, тонкие кривые губы. В ушах все еще звучал его голос: низкий, каркающий.
«Натуральный ворон, — Андрей отвлекся от воспоминаний — он дошел уже до третьего этажа. — И все-таки… Как он догадался, что я позвонил именно насчет интервью? Словно заранее знал — и время тут же назначил. Странный человек… Прав был Юрий Миронович, задание непростое».
От последней мысли тяжесть в животе стала ощутимее.
«Ничего, — успокаивал себя Духов. — Такое испытание в самом начале — это даже хорошо. Потом легче работать будет. Главное, сейчас сделать все как надо».
Квартира писателя располагалась на седьмом этаже. Андрей остановился у простой деревянной двери, выкрашенной темно-красным, с железным крючком для сумок и черным кругляшом глазка и взглянул на часы. Без четырех одиннадцать.
«С богом», — сказал себе Духов и, не найдя звонка, постучал.
Минуты две было тихо. Андрей свел брови, закусил губу и снова стукнул в дверь согнутым указательным пальцем — на этот раз чуть громче.
— Да сейчас я! Сейчас! — тут же послышался шепелявый и каркающий голос писателя. От неожиданности Андрей вздрогнул. — Потерпи минуту!
Из квартиры донеслись поскрипывание и шелест — странно знакомый: Духов в детстве любил кататься из комнаты в комнату на велосипеде, и колеса утюжили линолеум с таким же звуком.
Наморщив лоб, Андрей осторожно приник к двери правым ухом. Звуки приближались. Спустя пару секунд послышался вздох. Потом щелкнул замок — Духов тут же выпрямился, — и дверь приоткрылась.
— Толкай и входи, — низкий голос писателя и вновь шелест колес по полу.
Андрей отворил дверь и, наконец, увидел Кагановского. Тот сидел в инвалидном кресле. Точнее — полулежал. Казалось, в теле писателя не осталось сил, а само оно таяло. Духов смотрел — и не мог избавиться от ощущения, что под белой рубашкой с редкими голубыми полосами нет ничего… Что толстые серые брюки скрывают пустоту…
Но нет: на подлокотнике лежала левая кисть писателя — желтая и сухая, оплетенная толстыми сине-зелеными венами, с длинными узловатыми пальцами. Правая, из черной блестящей пластмассы, покоилась на сиденье. А ступни прятались в коричневых шлепанцах на тонкой подошве.
— Так бесцеремонно меня еще никто не разглядывал, — ворчливо произнес Кагановский. Он опустил ноги на облезлые — некогда коричневые — доски пола, оттолкнулся и чуть отъехал назад, не отрывая от гостя мутного взгляда. Кожа на лице писателя желтой резиной с чуть заметными голубыми полосками сосудов возле висков и на лбу обтягивала череп. Редкие и седые, больше похожие на пух, волосы стояли торчком. — Входить собираешься? Или на пороге интервью брать будешь, даже дверь не закроешь?
— Ой! — Андрей спохватился, прошел в прихожую и тихо пробормотал: — Простите.
Писатель не ответил. Он не без труда развернулся и короткими рывками покатил к распахнутой белой двери с двумя небольшими оконцами одно над другим.
— Разувайся и проходи, — единственное, что бросил Кагановский, наполовину скрывшись в комнате.
— Хорошо, — кивнул Андрей.
Он упер правую руку в стену, оклеенную простыми светлыми обоями с однообразным голубым узором, а левой стал расшнуровывать ботинки. От волнения пальцы дрожали.
«Он болен, — думал Духов, освобождаясь от обуви. — Причем серьезно. Скорее всего, он умирает».
— Долго ты там копаться собираешься? — карканье из комнаты заставило Андрея вздрогнуть.
— Я уже!.. — тут же отозвался тот, нацепляя куртку на крючок с шишаком из бежевой пластмассы. Подобрал и расстегнул сумочку, вытянул распечатку с вопросами, блокнот и ручку и на цыпочках направился к комнате.
«Ой! Как же он так живет?!» — Андрей чудом удержался, чтобы не открыть рот, растерянно оглядывая убогое убранство единственной комнаты в жилище Кагановского.
Вдоль стены — прямо на полу, потому как шкафа не было, — выстроились покосившиеся стопки книг и журналов. Казалось, стоит лишь дотронуться до одной — и вся хлипкая конструкция развалится. Центр комнаты занимал старенький журнальный столик. Скатертью служила газета с несколькими дырами и темными пятнами от еды. На ней стояла глубокая железная миска, в ее содержимом Андрей узнал давно остывший, наверняка уже затянутый пленкой суп. Рядом, на куске серого хлеба, лежала грязная ложка. Еще один стол — побольше — находился под зашторенным окном. Он был завален бумагами, а в центре гордо возвышалась печатная машинка. Под столом ютились два трехногих табурета. Последним, что увидел Духов, была низкая незастеленная кровать, из-под которой выглядывал зеленый бок пластмассового ведерка. Для чего оно здесь — Андрей понял сразу. Почти тут же в ноздри влилась тонкая струйка запаха нечистот, и его замутило.
Чем дольше он смотрел на комнату, тем сильнее чувствовал странную смесь жалости и… отвращения. Голову не покидала мысль, что он, молодой и полноценный парень, будущий корреспондент «Вестника» Андрей Духов, слишком чист для этого места. Он понимал, что думать так — подло. Но ничего не мог с собой поделать.
— Так… Скажи, пожалуйста, у вас сейчас все журналисты такие замедленные?! — сварливо осведомился Кагановский. Андрей посмотрел на него и увидел, что мутный взгляд писателя немного прояснился — от гнева. — Если ты и дальше намерен ворон считать, мы до полуночи интервью не начнем. Будешь уже что-нибудь делать или нет?! Я что, зря на встречу согласился?! — последнее он едва ли не выкрикнул.
— Простите, — снова спохватился Духов. — Я просто… — мысли разлетелись, и он не смог объяснить, что это за «просто».
Кагановский все так же недовольно смотрел на него. Пожевал губами, произнес:
— Садись уже за стол. Предупреждаю сразу: угощать и уж тем более поить тебя не собираюсь. Я слишком долго живу один, чтобы помнить, что такое гостеприимство.
Андрей кивнул, на цыпочках пересек комнату, выдвинул из-под стола табуретку и уселся. Та чуть качнулась, скрипнула ножками, но выдержала.
Писатель кашлянул, развернулся и медленно, тяжело начал двигаться к окну.
«Помогу ему», — решил Духов и встал.
Кагановский отреагировал мгновенно.
— Куда ты соскочил опять?! — рявкнул он.
Выкрик пригвоздил Андрея к полу.
— Я просто помочь вам хотел, — пролепетал он, глядя, как писатель, скорчив злобную рожу, продолжает путь к столу.
— Не выдумывай! Кое-что я еще в состоянии делать самостоятельно! А теперь сядь!
Духов покорно опустился на табурет.
«Вот это попал! — подумал он, чувствуя частый и сильный стук в груди. — А ведь еще даже вопросы задавать не начал!..»
Отчего-то вспомнилась универская историчка — госпожа Белогородкина, суровая и требовательная тетка. Сейчас она казалась ангелом во плоти, в просторном бордовом платье и больших затемненных очках.
— Потом решать будешь, кто ангел, а кто черт с рогами, — пробормотал Кагановский, останавливаясь возле стола. Он взялся за протез и со стуком положил пластмассовую руку на столешницу.
Андрей аж подпрыгнул.
«Что он про ангела сказал?» — юноша наморщил лоб, разглядывая круглые клавиши печатной машинки. Однако Кагановский не дал додумать.
— Итак, — проронил он, буравя Андрея взглядом. Тот отметил, что глаза у писателя желтые, воспаленные. — Рассказывай, что у тебя?
— Э-э-э, — растерянно протянул Духов. — Что именно рассказывать?
— Пришел зачем — вот что! — Кагановский раздраженно сморщился, потер щеку — сухую, ввалившуюся, гладко выбритую.
— Как зачем? Интервью брать. Вы же знаете…
— Интервью брать, — писатель явно передразнил. — Интервью… И какова цель этого твоего интервью? Зачем ты ко мне пришел? — повторил он. — Что узнать хочешь? — снова мутный и в то же время какой-то… рентгеновский взгляд. — О чем собираешься писать? Как я родил сюжет первого романа среди развалин своего дома, глядя на собственную раздавленную руку?! — он мельком глянул на черную пластмассовую кисть. — Скажу сразу: не было этого, хотя читатели восприняли бы такую историю с восторгом! Или, может быть, тебе интересно, скольких женщин я соблазнил?!
— Да нет же! — наконец сумел вставить Андрей плачущим голосом. Внутри он весь трясся. — Я никогда бы не стал о таком писать! — он смотрел в пол и терзал потными пальцами краешек листа с вопросами.
Кагановский заметил это, нахмурился.
— Что там у тебя? — спросил он, протягивая к листку руку. — Покажи.
Духов виновато шмыгнул носом, будто незадачливый студент, попавшийся со шпаргалкой, и протянул вопросник писателю. Тот резко выхватил его, поднес к самому носу. Вытаращил глаза и стал беззвучно шевелить губами.
«Жесть, — думал Андрей, наблюдая, как читает Кагановский вопросы. — Интересно, я живым отсюда выберусь?..»
Юноша уже понял, что, скорее всего, провалил первое задание. «Но ведь… это несправедливо. Что я сделал такого плохого? Отчего Кагановский так на меня накинулся?»
«Он уже старый, — Андрей сидел и не сводил с писателя глаз. Тот по-прежнему таращился в листок. — Вот характер и испортился. Плюс страшные воспоминания и болезнь. Неизвестно, как давно она мучает его. Но видно, что осталось недолго».
Кагановский тем временем дочитал, хлопнул вопросник об стол.
— Банально, — прокаркал он, вновь сверля Духова маленькими мутными глазками. — Неинтересные вопросы. Стандартные. Штампы. Нужно было лучше готовиться.
Андрей напрягся, вспомнив, с каким усердием работал над вопросником. Как долго сидел перед пустым «вордовским» документом, не решаясь положить пальцы на клавиатуру и начать. Как печатал, стирал и заново набирал текст. Как менял местами слова и сами вопросы. Как раз за разом перелопачивал статьи о книгах писателя и его биографию, надеясь зацепиться за что-нибудь… И вот пожалуйста: «Неинтересные вопросы. Стандартные. Штампы».
— Все это ты мог найти в столь любимом молодым поколением Интернете, — продолжал Кагановский. — Совсем необязательно было беспокоить меня, приезжать и терпеть, как я поливаю тебя грязью, — он с прищуром посмотрел на изумившегося Андрея. — Посидел бы дома перед компьютером, глядишь — и нацарапал бы статейку.
Писатель замолчал, все еще глядя на Духова. Тот неподвижно сидел и скользил глазами по голубым полосам на рубашке писателя. Он не знал, что делать дальше. Встать, извиниться и уйти? Сложить лапки? Проиграть? Или попытаться уговорить Кагановского ответить хоть на несколько вопросов — наименее штампованных, на взгляд самого писателя? А вдруг тот снова разозлится?
В голову опять вклинились воспоминания. Как Духов летел домой после разговора с редактором «Вестника»… Летел и мечтал, что блестяще выполнит первое задание: познакомится с писателем и подготовит отличный материал, который станет пропуском в главную городскую газету.
«Вот и познакомился, — мрачно размышлял Андрей. — Вот и написал».
— Тем не менее, — заговорил Кагановский, — я рад, что ты здесь.
Первые пару секунд Духов не верил ушам. Потом в груди екнуло, и он растерянно посмотрел на писателя. Тот прищурился — хитро и… впервые с тенью добродушия.
— Представь себе, — чуть заметно кивнул он. — Конечно, побесил ты меня изрядно, но это простительно. Ты молод, полон сил, впереди у тебя целая жизнь.
— Значит, вы согласны ответить на вопросы? — тихо, осторожно, словно по минному полю шел, спросил Андрей.
Писатель тут же болезненно сморщился, и внутри у Духова все сжалось. Он ожидал новой волны гнева, но вместо этого Кагановский положил ладонь на вопросник, придвинул его к себе, пожевал губами.
— Предлагаю построить беседу по-другому, — сказал писатель. — Я тоже хочу у тебя кое-что спросить. Скажи, ты читал мои произведения?
— А как же! — обрадованно отозвался Андрей. — Как раз на той неделе, когда готовился к интервью, перечитал «Лабиринт». Еще читал ваш роман… название, правда, забыл, давно это было… Про каменную горгулью, которая оживала по ночам…
— «Узник мрачного особняка», — покивал Кагановский. Он задумчиво смотрел сквозь Духова. — И какие впечатления у тебя от моих романов? Стой! — он поднял руку, останавливая Андрея, который уже открыл рот. — Не отвечай сразу, подумай хорошенько. Мне нужны твои мысли, а не вежливо-банальное: «сюжет этого произведения произвел на меня огромное впечатление». Такими отзывами я сыт по горло.
«Думай! — приказал себе Андрей, стискивая пальцами края табурета так, что заныли фаланги. — Это шанс! Облажаюсь сейчас — уйду несолоно хлебавши!»
— Знаете, — выговорил он после минутных раздумий. В горле пересохло, Духов кашлянул. А Кагановский подобрался: похоже, ему и впрямь было интересно. — Я с детства люблю фантастику и мистику. И фильмы, и игры компьютерные, — он смущенно поерзал, — и, конечно же, книги. Пожалуй даже, книги люблю больше, чем все остальное, — Андрей посмотрел писателю в глаза. — Я много всего прочитал, большую часть позабыл уже. А ваши романы хорошо помню.
— Особенно «Узника мрачного особняка», — ворчливо вставил Кагановский, намекая на забытое название.
— Это неважно, — внезапно осмелев, продолжил Духов. — Главное, сюжет и герои все еще здесь, — он коснулся пальцами виска. — И вряд ли когда-нибудь забудутся. А все благодаря вам. Вы придумали их и сделали живыми. Я болел за них, переживал, пока читал. А когда книга закончилась… знаете, стало так грустно.
— Всегда можно перечитать, — сказал писатель. Тихо, спокойно, без привычной сварливости в голосе. — Спасибо, что был откровенен. Позволь еще один вопрос… Многие — и читатели, и критики — говорят, что мои книги чересчур жестоки. Что по этому поводу думаешь ты?
— Честно сказать, они правы, — осторожно, но твердо ответил Андрей. Внутренняя уверенность крепла с каждым словом. — Вы не боитесь показать ужас, боль и отвращение. Вот тот же «Лабиринт» взять… Там такие создания, жуткие, мерзкие. Наверняка не каждый до конца его дочитал. А кто-то дочитал, но с трудом.
— А тебе как читалось?
— Мне было интересно. У вас все настолько ярко и подробно описано — я будто сам в этом лабиринте побывал. И еще, честно признаюсь… — Духов помедлил и решился улыбнуться — застенчиво, едва заметно, — нравятся мне всякие темные сущности. Особенно если это не обычные бесы, демоны, вурдалаки или драконы, про которых уже много чего написано, а что-то новое. Вот как в ваших книгах. Те же поводыри… Бр-р! Как представлю их головы раздутые, нитки из жил, что к конечностям тянутся, — так мороз по коже. Но приятный, если честно.
— Что ж, — задумчиво проронил Кагановский. Он вздохнул и немного передвинул руку-протез. — Рад слышать. Честно.
— К тому же, — воодушевившись, продолжал Андрей, — вас вполне можно понять. В детстве вы пережили такое. Сами чудом выжили, — он кинул беглый взгляд на черную пластмассовую кисть, — а потом видели много страданий, десятки смертей. Это ведь повлияло на ваше творчество, верно? В биографии вы говорили, что спасались от ночных кошмаров, сочиняя жуткие истории…
Кагановский приподнял руку, останавливая Духова.
— Это правда, — произнес он. Помолчал, потом добавил: — Но лишь отчасти. Хочешь узнать почему?
— Конечно! — с жаром кивнул Андрей. Он больше не чувствовал себя червяком, как в начале встречи.
— Я не просто описываю события. Я их проживаю, — последнее слово Кагановский выделил.
— Проживаете? — переспросил Духов.
— Именно. Сможешь отгадать эту загадку?
«Попробую», — мысленно ответил Андрей, чувствуя самый настоящий азарт.
— Вы проживаете события, — пробормотал он, морща лоб. — Это значит… Наверное, вы перед каждой сценой, а то и перед каждым абзацем, э-э-э, закрываете глаза, представляете все во всех подробностях… Окружающую героев действительность, их ощущения, мысли… Мне кажется, как-то так.
— В общем-то, ты прав, — писатель, скривившись от усилия, подался вперед и заглянул Андрею в глаза. — И в то же время чрезвычайно далек от истины. Хотел бы ты узнать, что значит прожить события?
«Вот это поворот! — подумал Духов. — Он хочет поделиться секретами мастерства. Статья получится потрясающая!»
— Хочу. Очень, — Андрей тихонько вытащил ручку и раскрыл блокнот. Кагановский заметил это и мотнул головой.
— Они тебе не понадобятся, — заявил он. — Для начала попрошу тебя кое-что повторить. Четко и громко. Ты согласен?
Две последние фразы писатель произнес, явно волнуясь. С желтых воспаленных глаз исчезла муть, тонкие губы сжались.
«Что с ним такое?» — Андрей растерялся и оттого помедлил с ответом.
Кагановский еще больше подался вперед, нечаянно сдвинул протез. Черная рука соскользнула со стола, ударила его по коленке. Писатель вздрогнул и чертыхнулся.
— Ответь! — в низком голосе прорезались требовательные нотки. — Ты согласен или нет?!
— А-а… Э-э-э, — протянул Духов. В голове ни с того ни с сего заклинило, и он просто кивнул.
— Хорошо, — облегченно выдохнул Кагановский. Он тяжело дышал.
«Как бы ему не стало плохо», — Андрей поглядел на писателя с опаской.
— Тогда повторяй. Не забудь — четко и громко, — тот вновь заговорил: — Я по доброй воле хочу узнать тайну Со-Творцов и приму этот дар с покорностью и благодарностью.
Духов приоткрыл рот, удивленно пялясь на Кагановского. Зачем это? Тот что, поиграть вздумал? Или рассудком от одиночества помутился? Неизвестно ведь, как долго он вот так живет — в грязи и нищете. Андрей вспомнил, сколь агрессивно встретил его писатель. Может, у него очередной приступ начинается?
— Повтори! — почти выкрикнул Кагановский, сверля Духова глазами.
«Точно, начинается, — решил тот, чувствуя, как возвращается испуг. — В таком случае с ним лучше во всем соглашаться».
Собравшись с силами, Андрей кашлянул, прочищая горло, и — четко и громко, как того и требовал писатель, — повторил странную фразу. А потом застыл, гадая: что будет дальше?
Ничего не происходило. За окном не грянул гром, не вырос смерч. Над облаками не раскатился демонический хохот. Даже штукатурка с потолка не посыпалась. Только Кагановский облегченно выдохнул и не без труда откинулся на спинку кресла.
— Вот и все, — он тяжело дышал, по-прежнему глядя на Андрея. В глазах писателя были благодарность и… сочувствие. — Спасибо тебе!