Перумов - Эльфийская стража_9

<<<предыдущая страница

к началу>>>

— Эй! — изза спин людейстражников, таскавших тела, вынырнул невысокий — на полголовы ниже Лемеха — косматый мужичок в полном панцирном доспехе, какой лишь князю, пожалуй, по чину будет. Шлем снят, волосы слиплись от пота. У пояса — меч, каким не побрезговал бы и салладорский эмир, рукоять в алых и синих самоцветах, крестовина отделана золотом, ножны все покрыты тонкой резьбой.

Для красоты такое носят, не для боя.

Однако у косматого мужичка и крестовина, и ножны, и нагрудная кираса, не говоря уж о панцирных рукавицах, — все забрызгано тёмной кровью Гончих.

— Ты кто такой? Откелева? — он задорно наскочил на Лемеха, словно бойцовый петух. — В Стражу, что ль? Тогда тебе ко мне. Я тут главный.

Хуторянин неспешно смерил мужичка взглядом — с головы до ног и обратно, с ног до головы. Бывший ротник, как и сам Лемех, это ясно. Вот только какая рота?

— Ни про какие Стражи ничего не знаю и знать не хочу, — отрезал Лемех. — Я здесь по своему делу. К тебе, почтенный, у меня ничего нету.

— Ишь, какой выискался! — мужичок упёр руки в боки. То, что он куда ниже Лемеха ростом, его нимало не смущало. — Не, какие людишки здесь, в Зачарованном Лесу, — они все мои. И ты тоже, раз притащился.

Лемех молча пожал плечами и сделал попытку обогнуть мужичка, прерывая дурацкий спор, однако тот немедля и цепко ухватил хуторянина за запястье.

— Кудда навострился? Я сказал стояааааа!..

Окончание потонуло в диком вопле.

Лемех выстрелил из арбалета сверху вниз, в носок латного башмака. Стрела пробивала тяжёлый доспех на сотне шагов, а уж в упор, и тем более. Правая ступня ретивого мужичка превратилась в месиво раздробленных костей и разорванных мышц.

— Много орёшь, — с холодной яростью бросил Лемех. — И лезешь на кого не следует. Ничего, не вопи, не баба, эльфы тебя залатают. Они в лекарстве понимают, как никто.

Другие из Эльфийской Стражи недоумённо останавливались, глядя на корчащегося косматого мужичка. Несколько двинулись наперерез Лемеху.

— Тихо, любезные, тихо, — он одним движением взвёл самострел. — Приятель ваш тут слегка ошибся, спутал меня с кемто. Мне до него дела нет и не было.

— Лемех! — гаркнул подоспевший Полночь. — Что творишьто?!

— Неча меня руками загребущими лапать. Чай, не красная девица.

Эльф аж покраснел от гнева, однако помочь катающемуся по земле отнюдь не спешил, как и другие Перворождённые. К нему подбежали двое людей, один седобородый, почти старик, и другой юноша, кому ещё долго можно не бриться. Прижали, принялись срезать торчащее древко.

— Скверно так знакомство начинатьто, — заметил Полночь.

— Я тут ни с кем знакомиться не буду, — отрезал Лемех. — Мне надо с сынами домой вернуться, и всё тут!

Седобородый лекарь чтото вполголоса бросил молодому, скорее всего, ученику; тот схватил щипцы, окунул в какуюто жидкость, прищёлкнул пальцами — на железе полыхнуло голубоватое, почти прозрачное пламя; раздвинул края раны, а его наставник быстрым, ловким движением вложил туда чтото живое, извивающееся, словно гусеница. Раненый заорал вновь, и ученик ловко накинул ему на рот и нос смоченную чемто тряпицу, после чего тот мигом затих.

Ловко, подумал про себя Лемех, привычно ощущая рядом вернувшуюся Найду.

— Надо было драться, а это я завсегда.

— Вижу, что завсегда, — хмыкнул Полночь, глядя на раненого. Тот уже громко храпел.

— Слушай, милчеловек, — подался вперёд один из «стражников». — Ты откуда? И зачем?

— Сказал же — за сынами пришёл! Может, слыхали? Ариша и Гриня. Братовья, стало быть. Ариша — он здоровый такой, значит…

Лемеха прервали.

— Видели, как не видеть! — выкрикнул какойто парнишка. По готовности его нетрудно было догадаться, что со словившим стрелу Лемеха мужичком у парня имелись свои счёты. — И Гриню видел, и Аришу. Которые пришли только что, да?

— Угу, они. А не знаешь часом, удалец, где их отыскать можно?

Парнишка слегка поник под пристальномрачными взглядами остальных стражей.

— Ээ, не знаю, почтенный. Они пока не с нами, только раза два и видели.

— И на том спасибо, сынок.

Не пускают Аришу с Гриней к остальным, держат отдельно. Наверное, только для самых важных дел, когда и впрямь надо Борозду спасать, она тут, похоже, мало что не за главную.

— Как здесь вообщето житуха, мужики?

— А чего спрашиваешь? — недобро буркнул одноглазый бородач. Жизнь его потрепала, и изрядно — нос сломан, нет половины правого уха, вместо левого глаза — чёрная повязка. — Стоять надо было, когда говорили, и делать, что говорят!

— У меня сыновья в этой вашей «страже», — нахмурился Лемех. — Вот и спрашиваю, как житуха. А главарь ваш сам виноват.

Полночь встал рядом, не вмешиваясь, но с явным интересом прислушиваясь к разговору.

— Да хороша житуха, не жалуемся, чай, — нехотя буркнул одноглазый. — Жалованье положили доброе, кормёжка щедрая. Оружие, справа опять же — все добрые. Не все ещё поптичьи в гнёздах спать привыкли, но ничего, это дело наживное.

— Эльфы не рубят деревья и не строят домов, — негромко проговорил Полночь.

— А такто житуха славная, дай Спаситель такую каждому, — приободрившись, уже бойчее излагал одноглазый. — Подраться приходится, конечно, не без того, но сам видел, господин хороший, — мы с этими тварями не церемонимся. Рраз — и на копьё!

— Праально! Точна! — поддержали его сразу несколько голосов.

— Охотиться разрешили, — высунулся ещё один безусый мальчишка. — Мясца вдоволь! От пуза лопай!

— И что ж вы тут, надолго?

— А мож, и навсягда! — вступил ещё один немолодой уже воин, худой и весь словно какойто высушенный. — А чяво? Жисть — другия обзавидуются!

— А дом у тебя есть? Семья? Дети?

— А шо ты мя тут судишь?! — взвился худой. — Мало баб в хуторах окрястных? А дяти мня ня надобны. Другия няхай строгают, вярно я грю, мужики? А как дяньжатто подкоплю, в Княжгород подамся, хоромы какия ни ясть прикуплю, дяняжки в рост отдам, и буду житьпоживать, в окошко глядять да пиво потягивать! Наломался ужо, за годыто! Пора и на покой.

Лемех сощурился, но ничего не сказал.

— Так а тыто хто таков, с нас ответы требовать?! — вклинился одноглазый.

— Да никто, — усмехнулся хуторянин. — Прохожий просто. За сынами пришёл, как уже говорилось.

— Сынам «прощявай» могяшь сказать, — фыркнул худой. — Здесь, брат, такая житуха, что любой, задрав штаны, побяжит.

— Я не «побяжял».

— Дурак потому что! — рявкнул одноглазый. — Иди давай отседова, нас, честных стражников, не смущай.

— Вас, пожалуй, смутишь.

— А коли нят, так и ня надо!

— Бывайте здоровы, мужики.

— Няту здяся мужиков! Были, да вся вышли! Мы тапярича — Эльфийская Стража, заступники, сталбыть, и защитники!

— Да защищай себе, мнето что? — пожал плечами Лемех. — У меня к тебе нет ничего и не было. Чего злобишьсято?

— А няча! Няча ходить тут!

— Не тебе решать. Полночь! Борозда мне коечто обещала. Если здесь без тебя разберутся, то проводил бы, что ли? Ты, кстати, тоже.

Эльф нахмурился, однако ничего не сказал. Парни и мужики из Эльфийской Стражи смотрели на Лемеха хмуро, особенно те, что постарше. Мальчишки — те просто глазели с жадным любопытством, хотя, казалось бы, что в нём, простом хуторянине, особенного?

— Зря ты так, — они с Полночью ехали бок о бок по неширокой тропе, что вела к Ниггурулу. — Эльфийская Стража нам нужна. Сам же видел.

— А ваши колдуны и мудрецы, что же, ничего не могли сделать? Чтобы ваше железо так же разило бы, как и людское?

— Нет, — мрачно сказал Полночь. — Иначе неужто ж мы стали б возиться с вами, людьми?

— Спасибо за правду, — усмехнулся Лемех. — Редкий по нонешним временам товар.

— Это не товар.

— Тем более. Так что, Полночь, ты вот их называешь гордыми словами «Эльфийская Стража»? Которая должна вместе с вами спасать мир от Тёмной Птицы? Вот этот сброд — Стража?! Не смеши меня, эльф. Моя рота прошла б сквозь них и даже б не заметила.

— Какие есть, такие и есть, — взъершился Полночь. — Откуда я тебе героев возьму?

— Я тебе говорил откуда. Наймите настоящую роту.

— Лучше ты присоединяйся к Страже. Сразу сделается лучше. Я не шучу. Что, не можешь?

— Пока не могу, Полночь, пока не могу. И я тоже не шучу. Но вы меня так и не убедили. Пока.

— Не убедили, потому что ты сам ни за что не желаешь убеждаться. Потому что не веришь нам, потому что боишься, потому что видишь всюду коварные заговоры и преступные посягательства. Ты просто хочешь вернуться домой вместе с сыновьями. И больше тебе ни до чего дела нет. Хочешь, чтобы всё шло бы, как прежде. Перворождённые живут своей жизнью в Зачарованном Лесу, с людьми иногда случаются мелкие стычки, но это даже и хорошо — никто не должен забывать об опасности. Но «как прежде» оно уже не пойдёт никогда, Лемех. Ты это знаешь, просто боишься сам себе признаться. И твои сыновья не будут прежними, особенно Гриня. Кто познал любовь к Перворождённой, тот этого уже не забудет.

— Пустые слова, Полночь. Тоже мне, «любовь» какуюто ещё выискал! Мало ль чего парню в голову втемяшится, особенно когда ему каждую ночь девки снятся в стыдных делах? Вот потомуто отцы и нужны, чтобы с цепи не сорвались, чтоб глупостей не наделали, чтоб не зарвались.

— Гриня уже зарвался, — сумрачно сообщил Полночь. — Знаю, тебя это огорчит, но он любит Борозду больше жизни. А о тебе и думать забыл.

Лемех постарался как можно равнодушнее пожать плечами.

— Так я и говорю — молодозелено, кровь играет, желание присунуть кому ни есть за «любовь» принимают. А насчёт остального увидим. Коль всё так, как ты говоришь, то к чему вам его от меня прятать? Давно б уже показали, он бы мне сам всё сказал.

— И ты бы поверил? Ушёл бы из Леса?

— Не ставь мне условия, эльф. Ты дома, ты хозяин, но я к тебе не гостем незваным да докучным явился. Явился, потому что вы у меня двоих парней со двора свели…

— Парни не скотина, которую «сводят», — перебил Полночь. — И на уме у Грини никакая не блажь, не желание «присунуть» — фу, словото какое мерзкое! — а любовь, Лемех. Любовь настоящая, когда на смерть идут и счастливы, что за любимых умирают.

— Посмотрим, — только и ответил Лемех, упрямо наклоняя голову.

— Посмотрим, — эхом откликнулся эльф.

К Ниггурулу они добрались в ранних сумерках. Не торопились, но и не мешкали. Поели, перевели дух, Лемех накормил Найду.

«Смотри в оба, старушка. Может, нам с мальчишками бежать придётся, тропами кривыми да окольными, и притом очень быстро. Выведешь?»

«Выведу, хозяин».

Полночь подозрительно покосился на них, но ничего не сказал.

Отсюда, с края живого леса, в мягком подкрадывающемся сумраке, Ниггурул казался мирным, спокойным, ничуть не опасным, словно заточённая в глубинах под ним тварь действительно спала, смежив все бесчисленные очи о четырёх зрачках каждое.

Чёрное пятно, утыканное обсидиановоугольными обелисками и живыми деревцами, обхватившими тёмный камень своими смертоносными объятиями. Чёрное пятно, словно щит, пробитый во множестве мест вражьими стрелами — и старающиеся не дать им вырваться на свободу хранители, эльфы и люди, сделавшиеся по доброй воле деревьями, истинными стражами Зачарованного Леса.

Борозда и Месяц ждали их у самой границы чёрного круга. В обычных тёмнозелёных плащах с серебристой причудливой вышивкой по подолу и вокруг горла, в украшенных разноцветными перьями причудливых шапочках; Месяц застыл, положив руку на эфес, Борозда задумчиво поглаживала короткий магический жезл, словно лаская.

Грини или Ариши видно не было. Пустовало и само поле, эльфы, наверное, собирались выйти на него, когда совсем стемнеет.

— Где мои сыновья? — Лемех не тратил время на пустые приветствия.

— И тебе доброго вечера, Лемех, — промурлыкала эльфийка, улыбаясь так, что видевший всё Месяц заскрежетал зубами.

— Справна ты на погляд, — усмехнулся в ответ хуторянин. — Прошлыйто раз, упоминаю, едва на ногах стояла, скособоченная вся, ровно избаразвалюха, которую шестами подпирать надо, чтоб совсем не рухнула.

— Хорошо у вас, людей, ласковые слова получаются, — всё тем же мурлыкающим голоском отозвалась Борозда. — Грине спасибо сказать надо, вытянул, вылечил. Ну и Арише тоже, брату помогал, силой делился.

— Какой силой?! Не было у Ариши ничего этакого!

— Не было, не было, успокойся. Иным он с Гриней делился.

Как они хорошо управляются со словами, эти эльфы. Как складно болтают, льют речь, будто масло. И все эти слова лживы. Даже если чистая правда. Лемех скорее стал бы говорить по душам с инквизиторами, да что там инквизиторами! — даже чудовища в людском облике, выкормыши замка Бреннер, убийцы без чести, совести и жалости — не умели лгать так хорошо.

— Тебе не стоит ненавидеть меня, — заметила Борозда. — Ни к чему и попросту глупо. Не трать силы даром, Лемех.

Хуторянин только мрачно дёрнул головой. Он не хотел играть в эти игры, ему надо было просто вернуться домой с сыновьями. И больше ничего. Пусть эти полночи, месяцы и борозды — как бы ни звучали их настоящие имена — остаются здесь, в своей проклятой пуще, и не лезут в жизнь честного люда, которым надо кормить семьи и думать о старости.

— Это и есть то самое дерево? Которое Зарёнка?

Борозда тонко, не без яда, улыбнулась. Человек бежал, человек менял тему. На её лице это читалось совершенно явственно — она определённо хотела, чтобы бывший наёмник узнал всё это.

Лемех угрюмо молчал. Рядом с ним сейчас стояли не прекрасные эльфы, а коварные и хитрые ползуны Змеиных Лесов, тех, что умели выедать тела пленников и отдавать приказы их рукам и ногами двигаться против их собственной, ещё живой воли. Тогда, чтобы победить, достаточно было опыта дядьки Вышеслава, ну, и других друзей по Вольной роте, где можно было от души помахать кулаками у лагерного костра, если чего не так, но где твой вчерашний соперник по драке без колебаний бросался защищать твою спину — так же, как и ты бросался защищать его.

Но сейчас у этих надменных красавчиков — Гриня с Аришей, да и другие наверняка тоже, мальчишки и девчонки с других хуторов.

Лемех прикусил язык.

— Я обещала тебе коечто, — легко сказала Борозда. — Но прежде дай мне также коечто показать.

— Для чего? — не сдержал досады Лемех, тотчас разозлившись на себя, — это была слабость, а её выказывать он не имел права.

— Ты назвал того, кто внизу, кто правит Ниггурулом, Тёмной Птицей, — эльфийка понизила голос, приблизила губы к уху Лемеха. Он слово окунулся в аромат её благовоний — тонких, прохладнольдистых, зеленоватых, словно молодая весенняя листва. Это совершенно не походило на тяжёлые, терпкие, мускусные притирания куртизанок Кинта, коим он — как и любой ротник — отдал в своё время неизбежную дань.

— Ну, назвал. И что из того? Отчего ты всё тянешь, Перворождённая? Уже всю душу изъела, — вновь сорвался он и осёкся, сердито прикусив язык.

Эльфийка придвинулась ещё плотнее. Найда зарычала.

— Я ей не нравлюсь, — тихонько шепнула Борозда. — И знаю почему. Найда любит тебя, Лемех.

— Сколько… ещё… болтать станем? — он едва сдерживался. Околдовывает, проклятая ведьма, как есть околдовывает. И плевать ей, что собственный суженый, наречённый, рядом стоит.

— Совсем немного, — прохладные пальцы коснулись его кисти, легонько, почти неощутимо. Зато в чреслах хуторянина это отозвалось так, словно ему едва пятнадцать стукнуло и он впервые в бане углядел бабью наготу. Проклятье! — Смотри, Лемех.

Сила её оказалась и впрямь велика. Взгляд хуторянина словно копьё пронизывал земные пласты, уходил всё глубже, пока не достиг — нет, не пещеры, где дремлет неведомое чудовище, там не лежало никакой пещеры. Нет логова, нет и самого зверя, нет брюха, чтобы вогнать туда рогатину, нет башки, чтобы отсечь топором, нет крыльев или лап, чтобы опутать их сетью. Нет ничего, а Тёмная Птица, оперённая молниями, — есть.

«Смотри…» — прошелестела Борозда внутри его мыслей.

Чернота, сдавленная неподъёмными глубинами камня. Здесь нет света, нет движения, здесь нет даже подземного огня, вырывающегося из вулканических жерл. Здесь только мрак и скала. И здесь, в тёмном сердце мира, обитает Тёмная же Птица. Страшная угроза, неведомый ужас, навек пленённая столь же неведомыми победителями, поставившими на вечную стражу Царственных Эльфов, вручившими им власть над Зачарованным Лесом.

Тёмная Птица, бывшая здесь задолго до Спасителя.

Мрак шевельнулся. Лемех смотрел разом в неисчислимое множество четырёхзрачковых глаз, внимательных, ждущих, всезнающих. Птице было очень плохо и больно в подземной темнице, но она привыкла к боли. Она страдала, но никакое страдание не могло её убить. Прервать её существование не смогли бы никакие заклинания или мечи, вся магия Перворождённых или же чародеев Ордоса, вся злоба — или праведный гнев — Инквизиции.

Её нельзя убить. Можно лишь держать в заточении. Сколько? — быть может, вечность, пока Спаситель не явится во второй раз.

Птица внимательно смотрела на Лемеха. На простого хуторянина, бывшего наёмника, с руками по локоть в крови тех, кого приходилось убивать, потому что рота заключила договор и получила обговорённый задаток.

Или — нет, это Лемех смотрел на то, что ему согласилась показать Борозда. Смотрел на морок, созданный её эльфьей магией. И никак не мог сказать, что в увиденном правда, а что — ложь.

Чудовищная мощь, лежащая спелёнутой под неизменимыми слоями земли. Погребённая заживо, копящая силы, ярость и жгучую жажду убивать и отнимать жизни во множестве, едва лишь вырвется на свободу.

Разве не правы те, кто сковал её, кто поставил над ней Эльфийскую Стражу — истинную эльфийскую стражу, не ту жалкую подделку, что сами Перворождённые назвали этим именем?

Лемех не находил ответа.

Но потом темнота качнулась вторично, и голос — единый, но раздроблённый на множество множеств — сказал ему с ледяным холодом, ледяной же ненавистью и вечным, непредставимым презрением:

«Помоги мне».

Это был приказ, прямой и строгий приказ, которого невозможно ослушаться.

Воля Птицы начала вдавливать его в землю, ноги проваливались, уходили всё глубже; вот он погрузился уже по пояс, по плечи, вот — ещё живой — увидел над собой корни трав. В его видении Ниггурула не было, на его месте раскинулся цветущий, радостный луг, залитый весенним солнцем, весело журчал неширокий ручей в извилистой ложбинке, тучи бабочек вились над разноцветными венчиками; а Лемех всё проваливался и проваливался, не испытывая ни боли, ни страха.

Путь сжался до считаных мгновений, и вот он уже стоит перед исполинской Птицей, неведомо как обретя способность ходить прямо сквозь земную твердь.

Птица разом исполнена и ярости, и нечеловеческого, ледяного спокойствия. Её не волнует время, она не считает года. Она сражается с Царственными Эльфами, несмотря на наложенные пленителями путы, и война эта тоже может идти вечно.

До тех пор, пока хозяева Зачарованного Леса способны держаться.

«Помоги мне».

«Зачем?» — нашёл в себе силы подумать хуторянин.

Ледяная игла пронзила его от макушки до пяток.

«Потому что я так сказала».

Птица говорила о себе как о женщине.

«Этого мало», — он не мог поверить, что вся собравшаяся против него мощь не заставила онеметь, не вырвала язык из горла.

«Смотри», — сказала Птица.

Точно так же, как Борозда.

…Ниггурул вставал на дыбы. Фонтаны земли взмывали в самое небо, и туда же, в проклятую и недоступную столько эонов синеву летели чёрные обсидиановые оголовки. Легко прорвав тончайший небесный свод, они вырывались за его пределы, туда, в буйство красок, в смешение огней, где, словно клёцки в супе, плавали капли иных миров.

Лемех отчегото сразу же понял и ничуть не усомнился, что это именно миры, такие же — или почти такие же, — как его собственный. Гдето среди них странствовал Спаситель, гонимый и страдающий, шёл от двери ко двери, встречая лишь насмешки, проклятия и побои.

Шёл для того, чтобы такие, как эта Птица, никогда не вырывались бы на волю.

Но сейчас Он не успел или не смог устроить всё так, чтобы мир уцелел до Второго Его прихода.

Запущенные Птицей тёмные стрелы разили наповал, мир за миром вспыхивали и обращались в ничто, а сама Птица, расплескивая вокруг себя крепчайший камень, поднималась из развороченных глубин Эвиала, оставляя за собой лишь пустую скорлупу ненужного более яйца. С крыльев срывались бесчисленные молнии, обращая во прах и пепел леса и равнины, горы и острова, иссушая моря; обугленные пространства рассекло огневеющими трещинами, подземное пламя выплеснулось на поверхность, и мир заполыхал, подожжённый несдерживаемой яростью чудовища.

А сама Птица поднималась всё выше, туда, в занебесные просторы, нести смерть и разрушение дальше, потому что ничего иного она делать не способна.

«И хочешь помочь ей?!» — Борозда почти кричала внутри его головы.

Конечно же, она всё слышала и всё понимала. Всё знала.

Гибнущие миры исчезли. Лемех вновь стоял перед мраком, великим и беспредельным, где — знал он — пряталась Птица.

Но почему она показала ему всё это? Почему раскрыла себя? Неужто она думает, что человек, пусть мелкий и не наделённый никакими силами, станет ей помогать? Она должна была обещать, обещать и обещать. Блага, богатства, почести, власть, бессмертие — что угодно. А вместо этого пообещала мучительную смерть всего сущего, сожжённый дом, погибшие родные — конец всего и всему.

Почему?

И Лемех попытался спросить.

Вместо ответа он увидел муравейник и медведя, разгребающего его лапами. Потом тот же медведь состарился и умер, и уже крохотные муравьи наравне с другими пожирателями падали растащили его останки.

Что это? К чему оно тут?

Птица молчала. Наверное, сказала всё, что хотела.

Конец ознакомительного фрагмента

<<<предыдущая страница

к началу>>>