Сурен Цормудян - Кровь королей (Чаша Первобога - 2)

СУРЕН ЦОРМУДЯН

КРОВЬ КОРОЛЕЙ

…Как никто другой… ты нужен Гринвельду… Война близка… эти псы
войны… тому подтверждение… Я не требую, Нэй… я прошу тебя…
Хлодвиг Эверрет IV на смертном одре

Глава 1
Цитадель вестников и опасный преступник

Капитан наемной стражи грыз яркую морковь и хмуро оглядывал незваных гостей. Бояться нечего. Рядом больше полудюжины его латников, а этих всего трое. К тому же один с мешком на голове и со связанными руками. Так что можно спокойно хрустеть оранжевым корнеплодом.

Служить в цитадели было скучно, как скучно жили и сами члены братства. Веселье вестники позволяли себе редко. Вино, эль употребляли только для утоления жажды, а не в поисках хмельной неги, неизменно оборачивающейся головной болью на следующее утро. Блудниц приводили не то чтобы тайком, но без лишнего шума. И вели их в сарай за конюшней, чтоб лошадиный храп и притопывание копыт приглушали визг продажных девиц. Подобной смиренности орден требовал и от наемной стражи. Ни шумных застолий, ни памятных ночей с девками. Хочешь напиться — ступай в ближайшее селение. Только это так говорится: ближайшее. На дорогу уйдет несколько дней, а за безделье орден не платит. Хочешь потешить похоть — вставай в очередь. Ибо по приказу старшего клира в пределы цитадели можно пускать не более одной блудницы, и держать ее здесь позволено лишь до рассвета.

Словом, скучно. Одно хорошо — платят сносно и кормят не хуже. Но Йена из-за этой скукоты постоянно тянуло отправить что-нибудь себе в брюхо. Вот и грыз морковь. Благо ее здесь в избытке.

— В стены цитадели с оружием могут входить лишь люди из ордена вестников, — хмуро проговорил Йен и с хрустом откусил еще.

Человек, назвавшийся хантером Шоном, широко улыбнулся.

— Мы сопровождаем опасного преступника. Ваш престол за него полсотни ликов дает. Как тут без оружия? Особенно когда охотников заполучить этакую добычу вокруг пруд пруди. Мы ведь оружие не прячем. Вот оно. Висит себе.

— Оружие надо сдать.

— Не спорим, не спорим. Мы уважаем правила ордена. Но… — он оглядел Йена с головы до ног, — ты ведь и сам не из братства. А с оружием.

— Я и мои люди здесь по найму, — еще больше нахмурился капитан. — И не твоего это ума дело!

— Не сердись, друг мой. Просто я-то думал, что орден защищает себя сам.

— Времена нынче неспокойные. И повторяю: не твоего ума это дело!

— Ладно, не серчай так, — развел руками Шон.

— А ну сними-ка мешок. Покажи нам его образину.

Шон Арчер, по прозвищу Покойник, и Гал Галиган, по прозвищу Болтун, обменялись взглядами. Затем Покойник покачал головой.

— Видишь ли, я вынужден возразить.

— Чего-о-о?

Морковка кончилась, а еще этот хантер дерзит. Два повода, чтобы хмуриться.

— Ты хочешь, чтобы мы открыли ему глаза и он увидел, как тут у вас внутри цитадели все устроено? Где ворота, где окна в донжоне, на какой высоте.

— И что?

— А то, уважаемый, что ему будет легче сбежать. Посему мы не снимем мешок, пока не поставим беззаконника пред очи верховного клира и в надежном покое.

— Сбежать? — расхохотался капитан стражи. — Сбежать из цитадели вестников? От меня-то с моими ребятами?

— Он сбежал из цитадели орденского престола, убив при этом несколько человек, включая самого́ великого магистра, — невозмутимо ответил Шон и победно осклабился.

Йен помрачнел и смолк.

Об этом он не подумал. Если пленник в самом деле тот, кого разыскивает орден, то лучше никаких, даже самых крохотных лазеек ему не оставлять. Да и надо, пожалуй, повежливее с этими хантерами, что умудрились словить столь опасного зверя. Если только они и правда поймали того, кого следует…

— А что это приятель твой молчит все время? — Капитан стражи угрюмо кивнул на Гала Галигана.

— Работа у него такая, — усмехнулся Арчер. — Ну так что, веди нас уже к своему господину.

Йен подозвал двух ближайших латников:

— Хамон, Анрай. Провести их в покои верховного клира цитадели.

Латники покорно кивнули и повели чужаков за собой.

Йен почесал бороду и вдруг окрикнул:

— А ну, стоять!

— Что такое?

Обернулись оба охотника, но голос подал снова тот, что назвался Шоном.

— Вы оружие не сдали, тринадцатый вас навести!

— Так ведь не наша то оплошность, а ваша, — добродушно засмеялся хантер, снимая пояс с мечом слева и кинжалом справа.

Молчун тоже снял смертоносную сталь и передал латникам Йена.

Хантеры с провожатыми прошагали через просторный внутренний двор цитадели и вошли в дубовые врата донжона. Далее был слабоосвещенный большой зал. Видно, трапезная для низших чинов. Два ряда по десять столов, и за каждым уместилось бы шестеро. Значит, в цитадели около ста двадцати душ.

Миновав зал, они оказались в коридоре с несколькими дверями и вошли в самую дальнюю. Точнее, то была арка, ведущая к винтовой лестнице. Судя по всему, они теперь поднимались внутри башни. В таких живут старшие клиры, ведающие отправкой и приемом посланий. В том числе клиры-хранители — наместники великого магистра.

У окна сидел именно такой хранитель. Как полагается, в темно-зеленой рясе, на шее цепь с серебряным соколом. На вид клиру было около пятидесяти. Худой и с неприветливым лицом, заостряющимся к подбородку. Волосы короткие и светлые. Рядом с ним находился еще один человек, помоложе и с небольшим клинком в руках. Судя по зеленым одеяниям, тоже из ордена. Не вольнонаемный латник.

— Доброго вам дня, — кивнул хозяевам Шон, вталкивая пленника.

Анрай и Хамон решили было удалиться, однако хранитель цитадели негромко окликнул их:

— Останьтесь.

Розовощекий Анрай неуверенно взглянул на клира.

— Простите, гранд-клир, но у нас пост у ворот. Йен будет недоволен.

Клир нахмурился.

— Ладно. Тогда ты погоди немного, а ты, — он кивнул на Хамона, — позови двоих, что бдят у колокола. Приведешь их, и можете идти.

— Как прикажете, хранитель. — Хамон кивнул и вышел.

Хозяин наконец удостоил вниманием гостей.

— Деранс Ментан. Клир девятого пера и хранитель цитадели.

Лицо Олвина Тоота под мешком скривилось в ухмылке. Гранд-клирами звали достигших посвящения двенадцатого пера. Но никак не девятого. Видать, пользуясь тем, что старше его здесь нет, тщеславный хранитель велел латникам, не блиставшим знанием орденской иерархической лестницы, величать себя гранд-клиром.

— Ну а мы охотники торговой гильдии. Я хантер Шон. Это, — он хлопнул по плечу Болтуна, — хантер Гал.

— Это мне уже сообщили.

Деранс посмотрел на пленника.

— Ну и кого вы мне привели?

— Опасного преступника, охота на которого объявлена вашим орденом. Не кого иного, как Олвина Тоота, полагаю.

Ментан изогнул бесцветную бровь.

— Он назвал вам свое имя?

— Как же, — фыркнул Шон. — Отмалчивается.

— Тогда почему же вы решили, что это именно он?

— По всем приметам он. Да и ловок мерзавец. Об этом в описании тоже было.

— Как же вы его взяли, коль ловок? — усмехнулся хранитель.

— Так ведь и мы не трактирщики какие, преподобный. Охотники за головами, на хорошем счету в торговой гильдии. И попался он нам, когда уже третий день в бегах был. Без сна, без роздыху, без снеди. Так и самого тринадцатого скрутить не велика наука.

— Не поминайте в этих стенах проклятого падшего, — прошипел клир.

— Простите, преподобный.

Тут дверь открылась и показались два латника. Следом — физиономия Хамона.

— Мы с Анраем можем идти, хранитель?

— Да-да, ступайте, — махнул рукой Ментан.

Двое новых латников встали по бокам от закрывшейся двери. Клир слегка приблизился к посетителям.

— Снимите мешок.

Болтун Галиган размотал веревку на шее Тоота и осторожно стянул мешок, стараясь не показать изнанку. Иначе кто-нибудь заметил бы, что на одной из внутренних сторон мешка есть подкладка из темной ткани. Это могло вызвать подозрения.

Ментану предстало лицо с множеством ссадин и разбитой губой. Но приметы злодея угадывались без труда. Лет тридцать. Волосы светлые, светлей бронзовой кожи, и затянуты в хвост. Глаза голубые. Брови темные.

— Ну что, похож? — кивнул на пленника Шон.

Клир девятого пера отвечать не спешил. Он тщательно изучал связанного, то наклонив голову, то сделав шаг в сторону, чтобы не заслонять свет из окна.

— Возможно, — молвил он наконец.

— Возможно? — вскинул подбородок Арчер. — Что-то я не помню, чтобы в объявлении орденского престола было такое слово. Там не было сказано: возможно, за поимку, возможно, преступника, который выглядит, возможно, так-то и так-то, возможно, обещана награда…

— К чему вы клоните, хантер? — недобро взглянул на него хранитель.

— К деньгам, преподобный. Я клоню к деньгам, ради которых мы искушали судьбу.

— Полсотни ликов… Это большие деньги.

— Иначе мы бы не брались, — хмыкнул Шон. — Все верно. Мы сделали большое дело. За большие деньги. Которые нам хотелось бы увидеть.

— Вы же понимаете, что я не могу отдать пятьдесят ликов за первого встречного. Откуда мне знать, что это тот самый.

— Так отведите его в этот ваш престол, там разберутся. А нам ждать некогда. Мы и так на него не один день убили.

— А что, если вы просто вытащили из канавы пьянчугу, смуглого да светловолосого? — подал голос другой член ордена. — Как вы вообще его поймали?

— Прикинулись простачками-крестьянами, собирали хворост в Гретанвуде. А куда еще загнанному душегубцу податься. Беглому что надо? Конь, вино и харчи. Мы их на виду выставили, он на приманку и позарился. Тут уж мы…

— Ясно-ясно, — раздраженно прервал Ментан.

Да, орден объявил награду за голову Олвина Тоота. Но награду эту сейчас должен платить он, клир Деранс Ментан. А вернет ли ему престол полсотни ликов? Даже десятая часть от награды — деньги немалые. И уж точно не видать ему своих монет, если это не Олвин Тоот.

— Как твое имя? — обратился хранитель к пленнику. — Отвечай.

Олвин в ответ лишь ухмыльнулся разбитым ртом.

— А вы, преподобный, на его месте стали бы отвечать? — хохотнул Шон. — Без пыток не признается. Только прежде чем вздернуть его на дыбу, соблаговолите отсчитать нам причитающиеся костяные монеты. Да хорошо бы побыстрей.

Болтун Галиган в знак согласия с товарищем размеренно закивал головой.

— Да говорю же: не могу я платить неизвестно за кого, — развел руками Ментан.

— Послушайте, преподобный, — вздохнул Шон. — Под описание престолодержателей негодяй попадает? Возраст и рост тот же? Черты, волосы те же?

— Нет уверенности.

Пленник вдруг тихо засмеялся.

— Ну что, олухи? Получили награду? Глупцу из глупцов ясно, что никто не станет отваливать такую кучу костяных ликов… — прохрипел он, исподлобья глядя на охотников.

— Тебе кто позволил рот открыть? — Шон Арчер ударил пленника кулаком в живот. — Все, что здесь хотят услышать от тебя, это твое имя, подонок!

— Вы оба — отродья вонючих шлюх, — выдохнул согнувшийся пополам пленник.

Тут же последовала зуботычина от Болтуна Галигана. Олвин упал, задев плечом какой-то пустующий табурет, но успел пнуть Галигана в пах.

— Ах ты мразь! — крикнул Арчер.

Вместе с рычащим от боли Галиганом они навалились на пленника и принялись дубасить его что есть мочи.

— Прекратить! — крикнул Ментан. — Что вы здесь устроили!

Зло сопя, Арчер выпрямился, дернув за плечо товарища, который успел отвесить еще пару тумаков.

— Вот видите, преподобный? — просипел Шон. — Это смутьян и разбойник.

— То, что он оскорбил пленивших его людей, еще ничего не доказывает! Немудрено при таком-то обхождении! — взял слово другой человек ордена.

— Да какие вам еще нужны доказательства?!

— Будьте вы все прокляты, — простонал, корчась на полу, Тоот. — Мое имя — Уолтер Тайлер!

— Поднимите его, — поморщившись, велел клир.

Разговор явно затянулся. Пора что-то решать. Платить не хочется, но и упустить преступника нельзя. Вдруг это и в самом деле он. Орденский престол по головке за такое не погладит. Может, даже в сане понизят. Был он клир девятого пера, а станет третьего. И уже не хранитель. А то и вовсе сошлют в цитадель на острове Последний Взор, что омывают неприветливые воды океана Предела. Пора решать…

Деранс Ментан и помыслить не мог, что два охотника, делая вид, будто избивают пленника, ослабили хитрый узел на его руках. Не подозревал он и того, что они незаметно выудили из сапог и одежд пленника клинки. Хранитель не знал, что два дня и две ночи эта троица до изнурения снова и снова разыгрывала только что увиденную им драку. Расчет был верен: кто догадается обыскивать пленника, кому взбредет в голову, что он вооружен не хуже конвоиров. Не знал хранитель, что эти трое уже все решили за него…

* * *

Темнеть стало раньше и быстрее. Осень давала о себе знать не только золоченой листвой и холодными ветрами, но и ранними сумерками.

Еще одна морковь. От нее, наверное, скоро тошнить начнет. Но хоть какая-то забава. Теперь Йен не просто поедал ее, а, обкусывая по краям, оставлял на сладкое сердцевину. Конь в телеге незваных гостей внимательно наблюдал за утончающимся оранжевым корнеплодом.

— Что уставился-то? — фыркнул Йен. — Думаешь, угощу? Нет уж. Самая хрустящая часть, понял?

— Это кобыла, — послышался голос одного из стражников.

— И что?

— Стало быть, «поняла», а не «понял».

— Заткнись, а? Следи за лесом, что тебе и предписано.

— Да, капитан…

Хантеры возвращались. Они торопливо шагали от врат донжона, волоча под руки пленника все с тем же мешком на голове. Пленник, казалось, стал совсем плох. Туда-то он шел сам, и голова у него не болталась, словно у безвольной куклы.

Йен смотрел на них с завистью. Подумать только, пятьдесят ликов. С такими деньгами можно лет пять ничего не делать, кроме как жить в свое удовольствие. Только вот… Пленника-то они волокут назад. Да и вид у них невеселый.

— Чего это вы? — громко спросил он, хрустнув сердцевиной моркови. — Неужто хранителю товар не приглянулся?

Пленник дернулся, но тут же получил затрещину по скрытой в мешке голове.

— Зачем мы вообще сунулись в это захолустье, — огрызнулся Шон. — Только время попусту потратили.

— Так что стряслось-то?

«Какое твое собачье дело?!» — хотелось сказать Арчеру, но нельзя было нарываться. Они были в двух шагах от успеха.

— Не желает признавать ваш клир злодея. Денег небось пожалел, сквалыга.

— И что делать будете?

— В престол орденский свезем! И попомни мои слова, там уж мы поведаем, как ваш клир законопреступника прозевал! Вот клянусь всей Дюжиной, шибко охота отпустить лиходея на волю. Пусть бы ваш хранитель половил его годик-другой. Только больно много хлопот нам стоило его поймать.

Пленник вдруг снова дернулся, словно накопил силы, и даже едва не вырвался, но хватка хантеров была крепка.

— Чего это он?

— Бежать хочет, сученыш, чего ж еще.

— В стенах цитадели? — засмеялся Йен. — Он дурак?

Пленник яростно замычал. Похоже, у него был не только мешок на голове, но и кляп во рту.

— Сквернословит и богохульничает, мерзавец, — осерчал Шон и вновь ударил пленника. — Хочешь, капитан? Тоже можешь врезать…

Почему бы и нет, в конце концов? Хоть какое-то разнообразие среди унылой каждодневности. Явно приободрившийся Йен подошел к пленнику и одарил его полновесным ударом под дых. Связанный крякнул и обмяк.

— Эй, полегче! Он нам пока живой нужен! — забеспокоился Арчер.

— Да на кой он вам живой-то? С живыми хлопот больше.

— Покуда не заплатят. А там пусть хоть колесуют, хоть четвертуют, хоть вепрям скармливают.

Хантеры бросили бесчувственное тело пленника в повозку.

Шон кивнул Йену.

— Открывай ворота, друг. Мы покидаем сию негостеприимную обитель.

* * *

Крошка Четт поерзал на ветке высокого дерева, разгоняя кровь по жилам онемевших ног. Солнечный диск растворился в кронах деревьев, и похолодало. Осень. А впереди нелегкая для лесного братства зима. Холода больше, пищи меньше. И предательские следы на снегу, которые могут выдать их убежище. Сейчас они обитали в Гретанвудском лесу. Но сегодняшнее происшествие переполошит все королевство, и они поспешат подальше на восток. На зимовку лесной король Роберт уводил своих людей в глубокие чащи Змиевых лесов. Подальше от лордов и их цепных собак.

С высоты Четту открывался неплохой вид. Вдалеке стояла цитадель вестников. Сумерки брали свое, и подробности прятались от взора. Но телегу с кобылой Четт все же углядел.

Лесные разбойники услыхали тихий птичий свист, что изобразил Крошка Четт. Да, осенью те птицы, что не улетели на юг, чаще безмолвствуют, грустя по весенним играм и лету, и оттого разбойникам сложнее подавать друг другу знаки. Но на дворе септица, первый из осенних месяцев. Птичий щебет пока не удивит случайного путника.

— Уже едут? — послышался с соседней ветки шепот его старшего брата, Джона Мясника. — Что-то не вижу.

— Зато я вижу. Едут.

— Ох и глазаст же ты. Ну смотри, чтоб никого более не было.

— Знаю.

Крошка продолжал вглядываться в сгущающийся мрак, но ничего иного разглядеть не мог. Лишь повозка с единственной кобылой.

Лучники уже натянули тетивы на две трети. Остальные держали наготове топоры и короткие, как их еще называли в Гринвельде, разбойничьи мечи. Карл Лысая Гора тяжело покачивал в широченной ладони внушительный кистень.

И сам лесной король Роберт был здесь. Хоть соратники горячо возражали против того, чтобы он участвовал в сегодняшней вылазке. Но иначе предводитель разбойников поступить не мог. Если затея обернется против них самих, то он будет с братьями, а не станет отсиживаться в укромной пещере, пока их убивают, увечат, заковывают в кандалы.

Телега въехала в лесные заросли; двигалась она медленно. Один из седоков раскатисто чихнул. Это тоже был знак.

— Порядок?

Голос Лысого Карла прозвучал прямо над ухом Шона Арчера, словно говорила свисающая ветка, а не прятавшийся за деревом разбойник.

— Ну, половина дела сделана, — отозвался Арчер. — Да нет за нами никого, не таись.

Из зарослей вышло с дюжину человек, которые обступили телегу. В их числе и сам Роберт.

— Олвин цел? — спросил лесной король.

— Ну, когда мы уходили, был цел.

— Уверен, что у него все получится?

— Этому парню словно все Двенадцать помогают. Из престола бежал, а оттуда подавно выберется.

— Олвин… — прохрипел сквозь мешок пленник, лежавший в телеге. — Так это был Олвин Тоот…

— Именно, преподобный, — хмыкнул Арчер, обернувшись. — Он самый. Говорил я тебе, гони пятьдесят костяных монет. Так нет же… Пожадничал.

— Кто вы, будьте вы прокляты… Вы не охотники торговой гильдии…

— Мы, достопочтенный Деранс Ментан, те, кого ты повстречать хотел бы меньше, чем тринадцатого.

— Это хранитель? — кивнул Роберт на пленника.

— Ага. Ох и струхнул же я, когда мы с ним уходили. Но нет, пронесло. А потом струхнул на опушке, когда он чуть концы не отдал. Задыхаться начал. Пришлось кляп вынуть. Болтун у его глотки нож всю дорогу держал, чтоб не пикнул.

— Ну, добро, — кивнул Роберт. — Гора, возьми людей, и сопроводите преподобного в нашу гостеприимную резиденцию.

Когда клира уволокли, лесной король позвал Джона Мясника:

— Слезай. Четта все равно не переглядишь.

— Да, Роберт, — отозвался Мясник и вмиг оказался на земле.

— Садись в телегу. Покойник и Болтун — с тобой. На всякий случай. Отдашь подводу, кобылу и вот… — Он протянул горсть медяков и один сильверин. — И напомни Барнсу уговор: телегу сегодня же на дрова. А кобылу с рассветом — на Южный рынок. Да пусть не особо торгуется.

— Все сделаем, — кивнул Джон.

Вскоре телега укатила, а прочие разбойники остались ждать возвращения Олвина Тоота.

* * *

Все произошло быстро, как вспышка молнии. Дни подготовки не прошли даром. Вестник и два латника валялись бездыханными. Клир-хранитель, не успев и вскрикнуть, оказался на полу, его рот сжимала ладонь Болтуна. Потом перемена одежды, без лишних слов и проволочек. Клир превратился в пленного Олвина, а на Олвине оказалось темно-серое облачение.

Выпустив разбойников с пленником, Тоот запер дверь изнутри. Когда-то он сам был вестником и хорошо знал порядок: в покой клира-хранителя никто без вызова не входит. Конечно, за те восемнадцать лет, что Олвин провел на Мамонтовом острове, многое поменялось. В цитаделях появились наемные латники, а некоторые цитадели орденский престол продал. Но Олвин надеялся, что это старое правило действует и поныне.

Тоот печально посмотрел на убитого им вестника, что лежал в луже крови, продолжавшей медленно истекать из разрезанной шеи. Как могло случиться, что вестник убивает вестника? Конечно, этих бедолаг латников тоже жаль, но вестник… Это ведь братство. И Олвин вестник. А значит, этот мертвец, имени которого он не знал и лица которого никогда ранее не видел, брат ему. Павший от его руки…

Хотя он же убил и самого́ великого магистра Зеленого ордена. А что оставалось? Бежав из многолетнего рабства на Острове Колдунов, Олвин немедленно явился к великому магистру с тревожной вестью: колдуны вырастили двойника короля Хлодвига Эверрета Четвертого, правителя Гринвельда. Олвин знал это наверняка. Знал он также, что корабль с демоном-двойником, как только течение в океане Предела сменило направление, взял курс на северо-восток. Ясно было, что демона переправляют в Гринвельд. Для чего? Догадаться нетрудно. Настоящего короля хотят подменить порождением злейших врагов королевства. Тому было подтверждение: случайно Олвин узнал, что через леса королевства движется отряд молчаливых мангусов. Тоже детища колдунов. И стоило лишь Олвину Тооту, верному клятве вестника, выложить все это великому магистру, Созомену Вульдегорну, тот сразу попытался Олвина отравить, за что и расстался с жизнью. Вульдегорн все знал. И о демоне, и о замысле колдунов.

Да, великий орден вестников уже не тот. Раньше в страшном сне не могло присниться, чтобы Зеленый орден оказался замешан не просто в кознях против короля, но и в сговоре с иноземным врагом. А значит, нельзя обойтись без братоубийства. Нельзя, покуда не будет удален жуткий нарыв, поразивший крепкий некогда организм братства.

За окном сумерки быстро поглощали все вокруг. Олвин достал из крохотного мешочка на поясе золы и измазал лицо. Сумерки, пока еще не зажглись всюду факелы, лучшее время, чтобы выбраться в окно и, оставаясь незамеченным, взобраться по стене наверх. В тайную комнату башни, святая святых каждой цитадели ордена. А потом так же незаметно покинуть это место. Медлить было нельзя: пусть своевольно являться к хранителю не положено, но на ужине заметят отсутствие Деранса Ментана, его сенешаль все же постучится в дверь. И когда никто не ответит… станет худо…

* * *

Глубоко за полночь. Холодно. Лунный свет — не солнечный, не согревает. Крошка Четт что-то затих там, на дереве. Не уснул бы. А, нет. Вот он снова щелкнул языком, как и велел ему Роберт: внизу должны знать, что дозорный не спит. Да и не сможет Четт заснуть. Свалится непременно. Сон у него беспокойный. Не то что у его братца Джона Мясника. Он, словно кот, уснет и на жердочке, хоть и дороден не в пример этому рыжему цыпленку Четту.

— Заждались? — Тихий, уверенный голос прямо у левого уха.

Роберт вздрогнул и, обернувшись, резко поднял свое оружие.

— Проклятье, — прошептал он, уставившись на едва различимое в лунном свете перемазанное сажей лицо. — Как ты здесь очутился? Кругом листва лежит, а ты без звука…

— Ветер чуешь? — улыбнулся Олвин. — Когда сильный порыв ворошит листву, иди. Только шагай не ровно, как звонарь в колокол бьет. Шаг — досчитай до одного, еще шаг — до трех, еще шаг — до двух…

— А за каким бесом ко мне так подкрадываться?

— Так издали не разглядеть, что это сам лесной король. Корону ты не носишь. Капюшон вместо нее, — продолжал улыбаться опаснейший преступник королевства, за голову которого была обещана неслыханная награда.

— Нашел, что искал? — спросил Роберт.

— И даже более того. Только не разобрался, что это. Наш пленник, надеюсь, мне в этом поможет. Он, к слову, жив еще?

— В убежище уводили живым. А денег добыл?

— Ну, до сокровищницы не добрался. Не до того было. Но горсть пегасов и один лик принес. Да и не ради денег жизнями рискуем…

— У каждого свой интерес.

— Согласен. Шагов триста назад я слышал далекий лай и крики. Тревога в цитадели. Собак по следу небось пустили уже. Листва пожухлая их замедлит, но не сильно.

— Ты что же, шаги свои считаешь?

— Уже нет, Робб. С годами начинаешь чувствовать число шагов, как чуешь холод или пекло, зловоние или благоухание. Я как-никак боевой вестник Зеленого ордена.

Глава 2
Знойные пески и «шагающие горы»

Наследный принц Гринвельда Леон Эверрет за всю свою восемнадцатилетнюю жизнь не встречал такого животного. Хотя, с тех пор как прибыл королевским посланником в империю Тассира, он подрастерял способность удивляться. Леон повидал могучих слонов и свирепых боевых носорогов. Он увидел собственными глазами настоящего, а не нарисованного пешего дракона. Причем не какую-нибудь мелочь, едва крупнее куропатки, а самого́ тиранодракона, которого загнали и убили на потеху высокородной публике в загородной резиденции императора Шерегеша Двенадцатого.

А теперь вот это странное животное, которое должно было заменить в охотничьем походе коня. Выглядело оно весьма нелепо и на коня совсем не походило. Четыре тонкие лапы с широченными копытами, никогда не знавшими подков. Длинная шея. Морда, которая, казалось, постоянно ухмылялась и выражала полнейшее если не презрение, то равнодушие ко всему, что вокруг, в том числе к хозяину. Хвост совсем тонкий и короткий, совершенно не прикрывающий срамное место. Но самое удивительное — это два холма на могучей спине. Между ними находилось особое седло, оказавшееся весьма удобным. Оно даже имело мягкую спинку, на которую можно было откинуться. От спинки тянулись вверх тростины, которые поддерживали шелковый навес, защищавший от палящего солнца.

— Бактриан? — переспросил принц.

— Да, — кивнул Фатис Кергелен. — Или просто бактри. На вашем языке это животное называется верблюд.

Пусть охота на пеших драконов — привилегия знатных особ, лысый, круглоголовый ученый раб, к тому же евнух, Фатис Кергелен отправился на нее тоже. Хотя принц Леон уже стал что-то понимать в тассирийском наречии, его сквайр Кристан Брекенридж также учил язык, а знавший его немного до визита в империю охранитель Леона сир Харольд Нордвуд постепенно пополнял свой словарь, без недопонимания все равно не обходилось. Именно поэтому с гринвельдскими посланниками был отправлен толмачом раб Кергелен, в совершенстве владевший обоими языками.

Процессия собралась внушительная. Чуть более полусотни одних только всадников на верблюдах, и половина всадников — вооруженные воины. С десяток верблюдов тянули огромную повозку, назначение которой Леону было непонятно.

Среди знатных особ гринвельдский принц знал мало кого. Сам император от охоты воздержался, объявив, что она устроена в честь заморских гостей, а не его божественного величия. Но, как оказалось, среди них был ниччар. Так называли в Тассирии главного полководца императорской армии, имя которого Леон никак не мог запомнить. Зато внешность ниччара тассирийского забыть было нелегко. Пятидесятилетний великан был необычайно могуч, хотя Леон давно был уверен, что все тассирийцы малорослы. Ниччар носил сверкающие на солнце черные усы, которые обильно смазывал какими-то маслами, чтобы закрученные кончики смотрели вверх, и узкую бородку клином. Взгляд больших черных глаз был свиреп. Старый шрам спускался со лба на скулу, по пути рассекая правую бровь. Весь его вид говорил о том, что это сильный, бывалый и умелый воин. Леон мог бы радоваться, что они теперь в союзниках и что тассирийской армией командует такой человек. Однако он так и не забыл жуткое действо, когда на пиру в загородной резиденции императора был устроен потешный бой, во время которого тассирийские воины расправились с тысячами пленников и рабов, оружие которых не годилось даже для защиты от диких собак. Столь бессмысленная жестокость поразила принца надолго. Может, на всю жизнь.

Караван неспешно двигался на юг. Верблюды оказались не из тех животных, которых можно пришпорить и пустить в галоп, хотя, как поведал Кергелен, когда захотят, они умеют быть резвыми.

Леон поначалу удивился, увидев Фатиса в седле. Ведь рабам не только воспрещалось носить парики, но и сидеть верхом. Однако, как выяснилось, на верблюдов запрет не распространялся. Только на лошадей и слонов.

Нежелание куда-либо спешить было свойственно не только двугорбым животным. Вся жизнь в Тассирии текла медленно и томно. Кипучую деятельность можно было наблюдать лишь на пристанях и на рынке. В иных же местах тассирийцы вели себя так, словно спешка — жуткое прегрешение. Видимо, это из-за солнца. Оно жарило, не зная никакой пощады. Иногда, крайне редко, на небе появлялись облака, но их было так мало, что они едва бросали тень на диковинный знойный мир. А вот дождя за те долгие недели, что Леон со спутниками пробыли в империи, не было. Как только тассирийцы умудрялись что-то выращивать?

Во второй половине дня, когда миновали обширные угодья, относящиеся все к той же загородной резиденции, Леон получил ответ. Караван двигался по дороге, вымощенной каменными глыбами. Неизвестно, как этого удалось добиться, но камни были совершенно плоскими и плотно подогнаны друг к другу. Слева по ходу лежали огромные зеленые поля. Тут и там можно было разглядеть трудящихся крестьян и тележки с мулами. Некоторые мулы не тянули тележки, а несли большие плетеные корзины по бокам. Через равные промежутки гладь полей пересекали зеркальные полосы оросительных каналов.

— На востоке протекает великая река Гибракта. Каналы идут от нее, — пояснял Фатис Кергелен. — И этим каналам уже почти тысяча лет…

Все это было, конечно, весьма занимательно, но рассказы о повадках верблюдов и о великих трудах по орошению пустыни Леон слушал рассеянно. Более всего мысли молодого гринвельдского принца занимала Инара, прекрасная наложница императора Шерегеша Двенадцатого, одна из трех его мильнери, девственница, которая должна была пройти инициацию, то есть возлечь с повелителем и лишиться невинности. В то самое время, пока Леон, потерявший всяческий покой от любви к девушке, на которую даже смотреть нельзя, будет участвовать в глупом развлечении, именуемом охотой на пеших драконов.

Леон вспоминал ночи, что он провел на верхней площадке башни, рядом с соломенным истуканом, изображающим стража с большим луком. Вспоминал, как предложенная ему, дабы скрасить одиночество, рабыня Шатиса отвела его на эту площадку и показала лицо Инары, обычно скрытое от посторонних глаз вуалью. Тогда он почувствовал, что земля, весь сущий мир ушли из-под ног. Тогда он понял, что впервые полюбил. Следующей ночью чувства снова привели его на площадку, и непостижимым образом на свою террасу вышла и Инара. А потом он слушал ее голос, томно и с мягким акцентом произносивший его имя.

Теперь он не мог представить, как переживет грядущие ночи, вдали от императорского дворца, вдали от нее. Как можно дышать, если нет воздуха? Как можно жить дальше, если не подняться на вершину башни и не встретиться глазами с ней? А потом дарить друг другу улыбки и вместе любоваться звездами.

Совсем недавно он лишь хотел увидеть лицо той, чьи глаза под розовой вуалью его так манили. И то, скорее из любопытства. Потом он увидел ее лик, и захотел услышать ее голос…

— Леон, — сказала она тогда.

И голос ее был столь же прекрасен. Теперь он жаждал большего. Он хотел ощутить бархатистость ее ладони, вкус ее губ, запах волос, тепло дыхания, услышать вскрик наслаждения…

«Леон, Леон! — кричал то и дело он мысленно и почему-то голосом своего бывшего наставника Вэйлорда. — Опомнись! Она собственность императора! С каждым разом ты жаждешь большего и однажды пожелаешь ее отнять у Шерегеша! Во что бы то ни стало отнять! Но ведь ты принц Гринвельда, а он император Тассирии! Бестолковый юнец, тебе что-нибудь говорит слово „война“?!»

«Будьте вы все прокляты! Я люблю ее!» — вопил в черепе уже его собственный голос.

Леон тряхнул головой и попытался сосредоточить внимание на верблюдах и людях. Скорей бы уже появились эти проклятые пешие драконы. Пусть хоть что-нибудь отвлечет его от тоски и тревоги. И от мысли, что в ночь, когда Инара окажется в постели с императором, он бы с удовольствием перерезал напомаженному старикашке глотку раньше, чем тот окропит ложе кровью поруганной девы…

Фатис Кергелен позволил себе выдвинуться вперед. Поравнявшись с Харольдом Нордвудом, завел оживленную беседу. Видимо, раб заметил, что принц Леон слушает его совершенно безучастно.

Молодой сквайр Кристан Брекенридж едет справа и тоже невесел. К слову, племянник главы дома Брекенриджей, чьим фамильным гербом являлись акульи челюсти, был ровесником принца. Обоим по восемнадцать. Однако Леон почему-то всегда ощущал себя старше. Может, из-за характера своего, более жесткого и полного пороков. Может, из-за того, что Кристан выглядел слишком юным даже для своего возраста.

Оруженосец старался не смотреть в сторону принца и уж подавно не осмеливался заговорить. Его снедала обида на Леона. И наверняка молодой Брекенридж тосковал по своей Никки не меньше, чем Леон по Инаре.

Еще недавно принц злился и бранился на своего сквайра за то, что тот поддался чувствам к временной наложнице, но теперь и сам, наверное, выглядел так же жалко и подавленно, не в силах думать о чем-то другом, кроме улыбки Инары.

Леон отвел взгляд от Кристана.

Единственным из четырех гринвельдцев, прибывших в Эль-Тассир на неказистой галере «Соленый ветер», кто не последовал с караваном в земли пеших драконов, был Уильям Мортигорн. Сын королевского казначея барона Филиппа Мортигорна происходил не из рода воинов. Его больше занимали товары, монеты, переговоры с купцами. Билли долго упрашивал Леона поручить ему торговые дела, лишь бы не пришлось ехать на охоту. Принц дал согласие. Пусть ищет в столице империи владельцев соляных копей и налаживает с ними знакомства. Глядишь, и соль в Гринвельде дешевле станет его стараниями. К тому же Леон и сам был не прочь отдохнуть от общества младшего Мортигорна, которого считал недалеким и нудным. Хотя глуп-то он, может, и глуп, но искать выгоду мастер не хуже отца.

Весь день прошел под палящим солнцем, и на приближение к землям пеших драконов, простирающимся на юге империи, не было ни малейшего намека. По бокам от дороги тянулись то широкие поля с оросительными каналами, то деревушки, в которых дома словно росли из местной сухой земли бледно-желтого цвета.

На закате процессия достигла крупного поселения на берегу реки. Стоящие вокруг пальмы давали тень, что облегчило бы участь путешественников, если бы солнце еще не зашло. Леон сокрушался, что покинуть этот уютный уголок империи придется именно на рассвете.

— Здесь мы проведем ночь, мой господин, — сказал ему Фатис. — Гостевой дом весьма хорош.

Он был прав. Гостевой дом представлял собой четырехугольное здание с большим мраморным бассейном во внутреннем дворике. Вода, похоже, поступала прямиком из реки. С крыши, на которой под шелковыми навесами располагалась трапезная, открывался вид на славный городок, где царило умиротворение. Суета была заметна лишь на пристанях. Там разгружали и загружали широкие речные галеры. Несколько судов прошли мимо. Два — с юга на север, одно с мрамором, другое с деревом. И одна галера двигалась с севера на юг, против течения. Что она везла, разобрать не удалось. Похоже, людей на ней было больше, чем груза.

Леон долго еще стоял на крыше, разглядывая речную гладь, корабли и город. Даже после захода солнца почти все было видно: свет полной луны мерцал на воде и на огромных пальмовых листьях, а с кораблей светили фонари. Леон все вспоминал ночь перед выступлением в поход, когда он и она прощались. В тот раз они не улыбались. И звездами не любовались. Лишь смотрели друг на друга с тоской. Инара стояла печальная и прекрасная, прижав ладони к груди. Там, где билось сердце. И Леону казалось, что он гибнет — его убивает мучительное понимание того, что он не в силах ничего изменить. Так они и попрощались, не проронив ни единого слова, высказав нежность одними лишь взглядами…

После скорбных раздумий он все же спустился в свои покои и улегся в постель, ничуть не рассчитывая уснуть. Он был уверен, что тоска и тревога не подпустят к нему сон. Однако усталость от дневного перехода и предыдущих бессонных ночей взяла свое. Принц Гринвельда погрузился в крепкие объятия забвения.

* * *

С рассветом путешествие возобновилось. Караван двигался дальше на юг, огибая то и дело рыжие скалы, которым за бесчисленные тысячелетия песчаные ветры придали самые причудливые очертания. Постепенно скалы сменились холмами, усыпанными острыми камнями. Растения встречались все реже. Иногда путь пересекали стайки разной величины перекати-поле. Чуть погодя воздух наполнился стуком и какой-то странной пылью. Миновав невысокий каменистый хребет, Леон увидел огромный карьер, где копошились тысячи людей. Многочисленные охранники расхаживали по краям карьера. Ниже, на узких террасах, орали и взмахивали плетьми надсмотрщики. А на самом дне трудились изможденные, невероятно худые, полуголые люди. На них не было ничего, кроме набедренных повязок и бронзовых ошейников. Внутри полого ошейника постоянно шумели перекатывающиеся камешки: если закованный и нашел бы силы сбежать, то едва ли смог бы надолго затаиться с такой погремушкой на шее. Несчастные дробили породу. Одни камни отбрасывали в сторону, другие несли наверх и бережно укладывали в повозки. В основном наверх шли черные глыбы или корзины с такими же камнями, но поменьше.

В одном из углов карьера находилась яма. Вот к ней потащили два тела. Перед тем как скинуть их в яму, охранники отсекли головы, чтобы забрать ошейники. Люди умирали, но работа не прекращалась.

Караван неторопливо обходил полный боли и страданий карьер.

— Фатис! — позвал принц.

Евнух отстал от Харольда Нордвуда, с которым было вновь завел беседу, и поравнялся с принцем.

— Да, мой господин?

— Расскажи-ка мне, что это за место? Каторга?

Кергелен обвел мрачное место взглядом так, словно только что его заметил. Затем вздохнул и отрицательно покачал лысой головой.

— Мой господин, эти люди — не каторжники. Рабы.

— Рабы?

— Да, мой принц. Просто рабы. Как видите, жизнь у рабов бывает совершенно разной. Взгляните на меня или припомните вашу наложницу Шатису. А теперь посмотрите на них. Многие даже не представляют себе, что есть другой мир, кроме этой огромной ямы, где добывают пламенные камни. И мало кто из них знает, что́ такое старость.

Леон хмуро смотрел на проплывающий слева от каравана карьер.

— Это какое-то… варварство.

— У вас в Пегасии… в Гринвельде, тоже ведь некогда было рабство? — едва заметно улыбнулся Кергелен.

— Было, — нехотя кивнул Леон.

— И что, ваши подданные стали счастливы и позабыли нужду, после того как рабство отменили?

— Откуда мне знать?

— Дайте рабам свободу, и они тут же захотят чего-то еще.

— Ты и сам раб! Отчего же оправдываешь эту дикость?

— Когда пес, всю жизнь сидевший на цепи у строгого хозяина, лишается и цепи, и хозяина, он может умереть от тоски. — Улыбка Фатиса стала более явственной.

— Так ты себя псом считаешь?

— Пес может легко одолеть человека. И бегает быстрее. И нюх у него острее. Так ли уж плохо походить на пса?

— Зато волка на цепь не посадишь! — оскалился Леон.

— Мне казалось, что вы, судя по имени, лев.

— Воспитан я как волк, — гордо произнес принц, снова вспомнив о наставнике Вэйлорде.

Вот уж не думал Леон, что это будет вызывать столько гордости. Он скривился в усмешке. Раньше принц не сильно жаловал десницу отца — слишком много боли и жестокости осталось в памяти от упражнений. Но теперь-то наступало понимание, что целью Вэйлорда было не унизить наследного принца, а воспитать достойнейшего воина.

— Вы верно подметили, что волк не собака и на него ошейник не нацепить. Но простите мне дерзость, господин: не стоит так явно показывать недовольство подобным зрелищем. Вельможи его божественного величества непременно это заметят.

— Собака — не волк, а рабы, значит, не люди? — фыркнул Леон. — В чем их вина? Всего лишь в происхождении?

— Взгляните еще раз на карьер, мой господин. Мимолетного взгляда достаточно, чтобы заметить: на одного стражника приходится дюжина рабов. А то и больше, ведь мы видим не всех.

— И?

— Так, быть может, они действительно заслуживают своей участи, раз столь покорно ее принимают, несмотря на численное превосходство?

Леон задумался. Неужели в этих жестоких словах есть доля истины?

— Скажи-ка, раб, а ты сам как бы себя повел, окажись на их месте? Что бы ты сделал? Поднял мятеж?

Фатис ухмыльнулся, слегка склонив голову.

— Мой господин, рабу запрещено произносить это слово.

— Тогда произнеси одно из двух простейших слов: да или нет.

— Чтобы честно ответить на этот вопрос, мой господин, я должен оказаться на их месте и испытать на своей шкуре все то, что испытали они.

— Но ведь ты не хочешь на их место?

— Нет, благородный принц, я не хочу на их место. Мне неплохо и на своем.

— Но что, если хозяин вдруг отправит тебя на каменоломню?

— Простите, господин, но я ученый раб и весьма дорого стою. Мои знания…

— Но ты раб! Раб! И твоему хозяину может взбрести в голову все, что угодно. Скажем, он найдет раба поученее. Или ему не понравится, как ты смотришь на его детей. Или он просто будет пьян и решит позабавиться. Он твой хозяин. А ты раб. Ты же не посмеешь возразить? Ты же само слово «мятеж» произнести не можешь. Не говоря уже о том, чтобы надеть парик или сесть на благородного скакуна. Ты раб, Кергелен.

Принц презрительно усмехнулся, глядя на евнуха. Тот ничего не ответил.

Оставив мрачную каменоломню далеко позади, во второй половине дня караван достиг Моря Зноя. И слово «море» звучало как издевка.

До самого горизонта, а может, и дальше, гораздо дальше, чем простирался человеческий взгляд, сплошь тянулись застывшие волны барханов, с их гребней стекали тонкие струйки песчинок, гонимых порывами раскаленного ветра. Это был совершенно мертвый и адски жаркий мир, не знающий пощады ко всему живому. И это «море» им предстояло пересечь.

Песок хрустел под широкими ступнями верблюдов, и Леон осознал, сколь великолепны эти животные. Они долго могли обходиться без еды и, что еще важнее, без питья. Чем дальше на юг, тем больше люди изнывали от жары, даже под шелковыми навесами седел. А верблюды спокойно, неустанно двигались себе вперед. Их широкие сдвоенные копыта не проваливались в горячий песок.

Через несколько часов Леон высунулся из-под навеса, чтобы осмотреться. Теперь волны песка, медленно катящиеся по Морю Зноя, занимали весь окоем. Мир словно вымер, высох и перемололся в желтый порошок. Глядеть по сторонам было страшно: не было ничего в этой вселенной, кроме песка, зноя и верблюдов, которые, казалось, переживут седоков.

Сир Харольд Нордвуд приблизился к принцу.

— Леон, я слышал, здесь бывают песчаные бури.

— Неужто богам мало было просто создать иссушенный ад? — прошелестел сухими губами наследник гринвельдского престола.

— Я слышал, такая буря несет тучи мелкого песка и застигнутые ею слепнут, ибо она выдирает этим песком глаза. И даже можно задохнуться…

— Сейчас другая пора, мой господин, — послышался голос Фатиса. — В это время года бури редкие и слабые. Не стоит тревожиться.

— Какая досада, — произнес всю дорогу молчавший Кристан Брекенридж. — Я был бы рад сейчас ветру.

— Поверьте, молодой господин, здесь лучше без ветра. И обещаю: ночью вы вспомните дневной зной с благодарностью.

Леон взглянул на евнуха.

— Что это значит?

— Ночью в пустыне настолько же холодно, насколько жарко днем. А нам в Море Зноя предстоит провести две ночи.

Кергелен говорил бесстрастно, даже, пожалуй, с какой-то толикой превосходства. Видимо, он так решил отыграться за слова, сказанные Леоном у каменоломни.

Пару часов спустя жажда стала невыносимой, во всяком случае для людей. Несколько всадников быстро двигались вдоль каравана и раздавали маленькие кожаные мехи с водой, собирая опустевшие.

— Да здесь всего пять глотков! — возмутился Кристан, глядя на сосуд с вожделенной жидкостью. — Это же издевательство над страждущими!

— Молодой господин, я думаю, вам следует знать кое-что о правилах жизни в пустыне, — улыбнулся евнух. — Во-первых, здесь нельзя сразу много пить. Сердце может попросту не выдержать. Либо вы начнете сильно потеть, и бо́льшая часть воды испарится. Растягивая же воду на крохотные глотки, вы даете телу столько влаги, сколько и нужно. Не больше и не меньше. Потому мехи эти столь малы — чтобы не было соблазна напиться вдоволь. Здесь, в пустыне, важен холодный расчет, а не бездумное потакание желаниям.

Принц решил это запомнить. Весьма полезное знание для краев, где он только что приступил к двухлетней миссии посланника Гринвельда.

К вечеру, когда солнце стало заходить, все почувствовали некоторое облегчение. Однако ненадолго. С наступлением ночи пустыня действительно стала неприятно холодна. И если поначалу вечерняя свежесть радовала после дневного зноя, то ночь заставила стучать зубами и вспоминать жару как благодать.

Лишь верблюдам было все нипочем.

Люди закутались в шерстяные одеяла, все это время висевшие в скатанном виде за вторым горбом. Затем они крепко привязались к седлу, чтобы не упасть во сне. Спать приходилось на ходу.

Однако Леон в этот раз сну не поддался. Он смотрел на звезды. В небе пустыни они горели необычайно ярко и как будто были ближе. Любуясь ими, принц думал об Инаре. О своей драгоценной путеводной звездочке…

Под утро принц все же сомкнул глаза и погрузился в дремоту, но вскоре его разбудило неприятное ощущение духоты, ведь он был закутан в теплое одеяло.

— Мне кажется, мы обречены брести среди этих песков всю оставшуюся жизнь, — простонал Кристан, выпивая последние капли из меха.

Леона настигало то же ощущение, стоило ему посмотреть по сторонам. Все те же бесконечные барханы. Все та же цепочка следов за караваном, казавшимся вереницей последних людей и животных на земле. А ветер неумолимо застилал эти следы мириадами песчинок. Гринвельдцы уже почти позабыли причину, по которой направились в поход. Казалось, весь смысл их существования свелся к блужданиям среди знойных барханов.

Однако ближе к полудню одиночество охотничьего каравана было нарушено. Первым чужака заметил Харольд Нордвуд. Он придержал верблюда, чтобы поравняться с принцем.

— Леон, взгляни. Может, почудилось мне?

И он указал в сторону высоченного бархана, на гребне которого стоял верблюд с седоком. Всадник был укутан в странные одежды, и с этого расстояния нельзя было разглядеть его лица. Он спокойно наблюдал за караваном. Похоже, тассирийцы его тоже заметили. Вельможи вполголоса обратились к солдатам, и те передавали распоряжения по цепочке.

— Фатис, в чем дело? — окликнул принц евнуха.

— Песчаный народ поблизости.

— И что это значит?

— Песчаный народ — это дикари, живущие в пустыне. Они не признают власть империи, живут по своим варварским законам. Сей всадник — разведчик одного из кланов песчаных людей. А если мы видим разведчика, значит поблизости отряд.

— Так мы в опасности?

— Сомневаюсь, мой господин. Они едва ли посмеют напасть на столь многочисленный и хорошо вооруженный караван. Но быть готовыми к этому все же необходимо.

Нордвуд сжал рукоять меча, вперив взгляд в дикаря.

— Отчего же ваша армия не приструнит непокорных варваров? — спросил он.

— А есть способы? — усмехнулся Кергелен. — Если отправить десяток легионов, то восемь навеки останутся в пустыне только из-за жары. Пустыня велика, бегать за дикарями можно годами. Ветер дует здесь всегда, и он быстро стирает любые следы. И если кто и чувствует себя в пустыне столь же хорошо, как сами песчинки, то это песчаный народ.

— Как же эти варвары выживают? — удивился принц.

— Это ведомо лишь богам и им самим. Но не пытайтесь встретить кого-то из них, чтобы расспросить об этом. На золото, сапфиры и изумруды они едва ли позарятся. Но если у вас есть вода, они нападут непременно. Вода для них наивысшая ценность. И глоток ее порой стоит дороже человеческой жизни, кем бы этот человек ни был, рабом ли, господином.

Десятки пар глаз внимательно наблюдали за варваром, как и он следил за караваном. Принц смотрел на него, пока не затекла шея. Он все ждал, что на границе между песком и синим небом вырастут еще десятки, а то и сотни свирепых воинов. Однако этого не случилось. Разведчик медленно развернул верблюда и скрылся за барханом.

Вскоре несколько всадников принялись разносить по каравану еду. В основном сушеные и вяленые плоды. Трапезничать пришлось скромно и снова на ходу…

* * *

Тот миг, когда верблюды ступили на каменистую почву с редким низким кустарником и угнетающе однообразный песок остался позади, можно было назвать благословенным. Это случилось утром после второй ночевки в пустыне. На пути вновь вырастали обточенные песчаными бурями глыбы. Фатис уверял, что когда-то здесь были величественные горы, но за тысячи тысячелетий беспощадные песчаные ветра обточили их, превратив в разбросанные валуны размером с дом или крепость. Спустя еще несколько миль возникла низина с пальмами и небольшим озером. Только настойчивые уговоры евнуха удержали гринвельдцев от соблазна упасть на берег и, засунув голову в воду, напиться вдоволь. Обпиваться на солнцепеке нельзя, об этом он уже говорил, да и вода в озере была илистой.

А вот верблюдам позволили утолять жажду сколько угодно. Перед этим солдаты, встав у берега, протрубили в большие рога. Леон не понял зачем. Оказалось, что здесь водятся крокодилы, а особый звук медных труб гонит их к противоположному берегу. Кергелен поведал, что этот звук похож на вопль пеших драконов, которых крокодилы опасаются. Это еще не земля пеших драконов, но некоторые из них частенько забредают сюда. Потому малосимпатичные жители озера пеших драконов знают хорошо.

И Леон, и Кристан, и Харольд слышали раньше об этих опасных тварях — крокодилах, но видели их впервые. Заметив, с каким любопытством Леон смотрит на плавающие в мутной воде туши, издали напоминающие гнилые бревна, Фатис улыбнулся.

— Мой господин, уверяю вас, очень скоро вы увидите нечто более удивительное. Осталось совсем немного.

Евнух не обманул. Еще несколько часов пути, и растительность стала гуще и зеленее. Правда, в основном это была жесткая трава и какая-то весьма крупная разновидность хвоща. Караван словно подошел к краю одного мира, за которым начинался другой. Степь, сменившая пустыню утром, внезапно закончилась обрывом высотой футов в пятьсот, и этот обрыв тянулся в обе стороны сколько хватало глаз. А внизу буйствовали сочные зеленые тона. Нижний мир заполняли огромные деревья и кусты. Между зарослями текли ручьи, шлифуя пеструю гальку. Еще дальше, на горизонте, вздымались горы с пологими склонами. Из вершины одной из самых далеких вился черный дымок.

— Здесь обитают драконы, — с улыбкой возвестил Кергелен.

Караван повернул направо. Как объяснил евнух, где-то там должна была быть удобная дорога для спуска в бескрайнюю зеленую долину. Однако прежде, чем они достигли этой дороги, вся процессия еще долго двигалась по краю, благодаря чему гринвельдцы могли насладиться сказочным видом. А чуть позже их ушей достиг нарастающий гул и некие утробные мычания. Леон хотел было спросить, что это такое и кто издает такие звуки, как вдруг увидел нечто поразительное. С юга через заросли двигалось стадо невиданных существ. Некоторые были настолько высоки, что их головы высились над большинством деревьев. Но только когда чудовища вышли на простор, к самому широкому ручью, появилась возможность оценить их размеры. Длина самых крупных достигала ста двадцати футов! Высота превышала двадцать! И это если они не поднимали голову на невообразимо длинной шее. Странное существо выглядело так, словно удав проглотил слона, ноги и туловище которого теперь торчат из змеиной шкуры. Туловище походило именно на слоновье, но увеличенное настолько, что подобный зверь слона-то и не приметил бы. А шея и хвост были воистину змеиными, если бы существовали столь огромные змеи. Голова же казалась до нелепости крохотной. У крупнейшей особи голова не превосходила по размерам бычка. Чудища двигались неторопливо, их длинные хвосты лениво извивались, а шеи покачивались. Крупные громко мычали, следя за детенышами; самые мелкие были величиной с молодого слона. Рядом без всякой опаски кружили птицы и даже иногда садились на спины ужасных гигантов…

— «Шагающие горы»! — возвестил Кергелен, не слишком трудясь скрыть улыбку, которую вызвали изумление и испуг гринвельдских гостей. — Самые большие из известных пеших драконов!

— О боги! Мы должны спуститься в эту преисподнюю?! — воскликнул Кристан Брекенридж.

— Не стоит тревожиться, молодой господин. Чем они больше, тем медлительнее. И для человека не опасны, если только не вставать на пути у стада. Их пища — листва. Плоть они не едят и даже боятся запаха крови.

— И это на них мы будем охотиться? — выдохнул Нордвуд. — Боги, сколько стрел надо всадить в одного, чтобы он почувствовал щекотку?

— Нет, господин, мы будем охотиться не на них.

— А на кого же? — спросил Леон и внимательно посмотрел на евнуха.

Тот, наслаждаясь мигом, произнес, смакуя каждое слово:

— На тех, кто охотится на «шагающие горы»!

Глава 3
Узник королевского замка

Сыро и темно хоть глаз коли. Такой, наверное, и должна быть неволя. И в такой же кромешной тьме и сырости лежит теперь его старый друг. Но он не может ходить, и не тревожат его мысли… А здесь, в четырех стенах мрачного подземелья, можно прохаживаться из угла в угол. У мертвеца такой роскоши нет, хоть он и король… Был…

«Эх, старый друг, не только ты меня покинул, но и твой голос… Отчего ты молчишь, или дух твой не может пробиться сквозь твердыню твоего же замка?» — мысленно вопрошал узник.

Вслух говорить не следовало: эхо малейшего звука разносилось по подземелью стаей летучих мышей. Совсем недавно он слышал: кто-то покашливал и гремел связкой ключей. Этот кто-то был далеко, но в темнице звон казался оглушающим.

«Ну, выжил я… Не кинулся на выродков с мечом в руках, как до́лжно… Что дальше? Как из темницы я пособлю королевству? Но даже вне этих стен что я смогу? Кто пойдет за безродным возведенным?»

Сир Нэйрос Вэйлорд крепко сжал ладонями голову.

«Боги, что мне делать? Зачем я нужен им живым? Ну конечно же. Тайная грамота…» Которую так не хотел подписывать Хлодвиг. В ней все о подменном короле. О его метке — клейме на спине. И грамоту подписали все, кто знал, что король завел двойника. И Хлодвиг, и королева Анриетта, и барон тайных дел Рональд Глендауэр, и сам подменный Симидар Фэтч, и даже принцесса Элисса… Ну и конечно, он, лорд Нэйрос Вэйлорд.

«Думай же, думай, волчья душа».

Нэйрос не сразу заметил, как обратился к себе по прозвищу, что любил король Хлодвиг. Быть может, это сам дух старого доброго Вигги к нему обращался?

«Почему Анриетта так себя вела? Быть того не может, чтобы она была заодно с этими бесчестными подонками. Думай, десница… Думай!.. Ну конечно, она боится! Боится за детей. Да, Леон сейчас далеко отсюда. Он в Тассирии. Но что, если руки заговорщиков способны дотянуться и туда? А ведь еще Элисса. Юная принцесса здесь, в замке. В осином гнезде. Фэтч, Глендауэр, лорд Эродин Тандервойс… Их приспешники… Кто, кто еще в этом замешан? Если королевский казначей барон Филипп Мортигорн с ними, то предательский нож совсем рядом с принцем. Ведь сын казначея Уильям отправился в Тассирию с молодым Эверретом. Итак, Анриетта боится за детей. Ну и за себя.

Но зачем она им? Ведь королева — такая же смертная, как и все. Они могли бы избавиться от опасного свидетеля. Объявили бы, что болезнь унесла ее жизнь… Значит, она должна быть живой. Должна быть рядом с поддельным королем. Зачем? Видимо, далеко не все обитатели замка входят в круг заговорщиков. И гибель королевы вызовет у них подозрения. Это простолюдинам можно сказать, что королеву хворь унесла. Но в замке ее видят каждый день. И вот вчера она была здорова и прекрасна, а сегодня ее нет в живых… Не все… Не все в замке заговорщики. Оттого и нужен им Тандервойс со своими латниками.

А что надо мне? Выбраться отсюда. Обязательно выбраться. Живой я полезен им ненадолго. Пока не получат тайную грамоту и пока не выяснят, где тело Хлодвига. А потом смерть… Без тела Хлодвига им никак. Они не могут рисковать, отдавая труп на съедение червям. Кто-то наткнется на тело, и тогда возникнут вопросы… Без тела никак… И они ни в коем случае не должны его получить. Как и грамоту. На ней подписи. На ней королевская печать. Это единственное доказательство, что на троне самозванец. Но первым делом — бежать. И увести из этого прокля́того замка Анриетту и Элиссу.

Но как? Тут бы самому спастись… Но бежать как пес, которого лягнул конь… Нет. Так нельзя. Обязательно увести принцессу. Королева заговорщикам нужна, это залог ее безопасности. Да, забрать Элиссу из лап мерзкой шайки. А Леон… В конце концов, принц способен сам за себя постоять. Уж этому я его обучил. Да и чересчур дерзко для заговорщиков убивать принца в замке императора такой могущественной страны, как Тассирия…»

Судорожные размышления изрядно взволновали узника. Он тер ладонью шею и мотал головой. Как бежать? Оружие, разумеется, отняли. Одежда на нем крестьянская, из последнего тайного странствия с королем. Никаких доспехов. Да если бы и были, их бы отняли. Ведь легкую кольчугу, что он надел под рубаху, у него забрали… Рука случайно нащупала на шее шнурок. Ах да, он и забыл. Ладанка, что подарила ему давным-давно принцесса. Плетеный шнур из волоса черного единорога, кожаная ладанка с вышивкой: волчонок, свернувшийся в клубок. А внутри маленькая склянка с сильным снадобьем, что он купил на рынке Золотой Гавани, дабы облегчить страдания сира Гильома Блэйда. Купил, да так и не успел передать… Не обратили внимания на эту ладанку солдаты Тандервойса. Ну и? Шнуром можно, конечно, придушить кого-нибудь. Он крепок настолько, что двум коням не разорвать. Но что толку? А снадобье? Одной капли хватит, чтоб человек уснул беспробудным сном. А если больше одной? Но ведь не сможет он поить зельем каждого, кто встанет на пути. Самому выпить каплю, чтоб приняли за мертвого? Экая глупость. Ну, закопают, и все тут. Весело будет проснуться в сырой земле, с червями в ноздрях и ушах…

Раздался скрип и приглушенные низкими сводами голоса. Позвякивали латы. Послышались гулкие шаги.

«Идут сюда. Что ж, следовало ожидать. Они не могли забыть меня надолго».

Шаги приближались и уже не казались столь зловещими. Забрезжил свет факелов, от которого после кромешной тьмы глаза заволокло рябью. Загремела связка ключей, и решетчатая дверь со скрипом отворилась. В темницу вошли четверо. Барон Глендауэр и три солдата с перекрещенными молниями на латах. Родовой знак Тандервойса. У двух латников были факелы. Держали они их в левых руках, а правыми сжимали рукояти длинных ножей. Умно: в тесной темнице мечом особо не помашешь.

— Скучал небось, возведенный? — ехидно ухмыльнулся Глендауэр.

Поразительно, как это раньше Вэйлорд не замечал, насколько узкое лицо у барона тайных дел.

— Полагаю, я оставлен в живых не для того, чтобы оттачивать на мне ваше остроумие, — угрюмо отозвался узник.

— Верно полагаешь, возведенный.

Похоже, Глендауэр решил расплатиться за все те годы, когда он не смел употреблять это словечко по отношению к Вэйлорду.

— Тогда говори, что тебе нужно, предатель.

— Для начала — чтобы ты был в выражениях более осторожен и взвешивал каждое слово. Надеюсь, понимаешь, что твоя жизнь несколько переменилась.

— Да, я заметил, что мои покои выглядят не как раньше. Говори, что хотел.

— Где грамота? Тайная грамота, которую ты, неуч, накорябал и заставил всех нас подписать? Клеймо с этими твоими волчьими рунами, которым ты пометил спину Симидару Фэтчу, мы нашли в кузнице. Но где бумага?

— И как только я скажу тебе, где грамота, то сразу получу нож в сердце? Тонкая задумка.

— Ты все дерзишь, — презрительно фыркнул Глендауэр. — Или просто дурак? Где бумага? Все равно расскажешь. Либо сам, либо под пытками. Желаешь сначала помучиться?

— Не желаю, барон. Но хотелось бы знать, что меня ждет после. Получишь ты бумагу. Что дальше? Дурак не дурак, а любому ясно, что живой я вам ни к чему.

— Точно, возведенный. Ты нам ни к чему. И ты умрешь.

Вэйлорд помрачнел. Хотя чего от них ждать. Они убили короля Хлодвига. Неужто пощадят возведенного в лорды простолюдина?

— В таком случае, может, мне стоит молчать и дальше, чтобы продлить себе жизнь?

— И страдать весь остаток жизни? Ты и правда дурак. Если не будешь противиться, то умрешь легко. Более того, выберешь себе смерть сам. Хочешь — меч, хочешь — петля. Можем и на яд расщедриться. А перед смертью пир тебе устроим, блудницами усладим. Если ты все нам честно расскажешь.

— И как мне узнать, что ты не лжешь, барон?

Глендауэр склонился над Вэйлордом.

— А разве у тебя есть выбор, возведенный?

— Сомневаюсь…

— То-то же.

— И кто же будет десницей?

— Это уже не твоя забота. И как людям объяснить твою пропажу, мы тоже решим. Да и кто заметит-то пропажу эдакого нелюдима. Горевать по тебе, выскочка, будет некому.

— Вам одна грамота нужна? — вздохнул Нэйрос.

— Нет. Еще ты должен рассказать про эту дурость — хождение в народ: где вы с Хлодвигом побывали, с кем повидались. Кто знал, что это Хлодвиг. Какими замыслами с тобой делился король. И наконец, где его тело.

— Тело-то вам зачем? Мало того, что вы убили законного правителя Гринвельда, так еще и надругаться над ним хотите?

— Не мели чепуху, холоп тупорылый. Очень нам надо над мертвечиной глумиться. Но никто не должен наткнуться на него раньше, чем он сгниет. Труп твоего наивного дружка мы бережно перевезем сюда, во дворец, и тайно захороним в королевском склепе.

Вэйлорд вздохнул.

— Тело истинного короля Гринвельда я закопал недалеко от места его смерти. В лесу близ Вергерона. У дороги Эвера.

— А точнее?

— Я не могу сказать точнее. Это же лес, а я не вестник, чтобы помнить каждое дерево. На месте показать смогу.

— Ладно. Подождет до утра. Где грамота?

«„До утра“. Значит, утро еще не настало. Я прибыл вечером. Сейчас ночь. Где и как несут службу стражники, я знаю… Сам же их и учил… Хотя полно латников Тандервойса… Но они наверняка устали после долгого перехода и спят без задних ног. Крепостной ров водой не заполнен… Беса наверняка в конюшню увели… Элисса… Боги, как же быть… Но раз ночь, то она спит, и все будет проще… Если только…»

— Возведенный! Я жду ответа! — рявкнул Глендауэр.

— В моих покоях, где же ей еще быть.

— Не лги мне, волк. Мы перерыли твою опочивальню.

— И стены? — усмехнулся Вэйлорд.

— Стены? — Брови барона тайных дел поползли наверх. — Объясни.

— В стене тайник. Или ты думал, я тайную грамоту к двери приколочу?

— Что за тайник? Где? Отвечай!

— Я же сказал. В стене. Один из камней ложный.

— Который?

— Могу показать. Объяснять дольше.

Глендауэр зло взглянул на узника.

— За дурака меня держишь?

— Ай, да поимей тринадцатый тебя в зад! — махнул рукой Вэйлорд. — Слева от окна, тот, что темнее остальных. Иди, поковыряйся. Видать, долго мне жить. Сам не откроешь, а каменотесы полдня провозятся. Ну иди, что смотришь.

Рональд действительно молча смотрел на него, раздумывая.

— Свяжите ему руки, — наконец сказал он латникам, — да покрепче. Вот что, возведенный, если какую-нибудь глупость выкинешь, клянусь всей Дюжиной, в аду ты окажешься еще до смерти.

— Вот как? Ну хорошо, Рональд, уговорил ты меня. А то я уже намеревался без оружия да со связанными руками перебить всю дворцовую стражу, и отряд молниеносцев заодно. А потом перепрыгнуть ров с кольями.

— Не юродствуй, быдло! Топай давай!

* * *

В Гринвельде действительно царила ночь. Тишина в замке, и только их шаги. Любопытно, что бы подумал двор, видя, как три молниеносца и сам серый барон ведут десницу короля, руки которого крепко связаны бечевкой за спиной. Да уж, ночь — время воров и убийц. И предателей. Только вот сколько этих предателей и кто именно? Этот вопрос мучил Вэйлорда куда больше, нежели мысль о побеге.

У дверей в покои десницы стояли Эродин Тандервойс собственной персоной, капитан его гвардии и один латник. Скверно. Значит, уже не четверо противников, а семеро. А ведь лорд Тандервойс в схватке стоит пятерых. Даже один на один, при доспехах и оружии, Вэйлорд едва ли победил бы этого великана. Хотя, может, россказни о невероятной силе Эродина и его воинском мастерстве изрядно преувеличивают?

— Нашли что-нибудь? — спросил у свирепого лорда Глендауэр.

— Обыскали трижды — нет треклятой бумаги, — прорычал Эродин.

— Что ж, поглядим, что нам покажет возведенный.

Барон шагнул в дверь, прочие вошли следом.

Выглядели покои удручающе. Вещи разбросаны повсюду, мебель частью поломана. Неувядающий кабрийский эдельвейс, что некогда подарила Вэйлорду принцесса, валяется на полу растоптанный.

— Ну и где твой тайник? — Глендауэр уставился на Вэйлорда.

Если по дороге из подземелья у бывшего десницы и было какое-то подобие замысла, то теперь, видя не четверых, а семерых противников, он совершенно не знал, как быть.

«Что ж, волчья душа, если нет новых мыслей, делай, что решил раньше…»

— Вон там. Слева от окна камень чуть темней других.

— И как открыть?

— Развяжите руки, и я…

— Так объясняй, возведенный. Без рук.

Вэйлорд вздохнул и вдруг услышал знакомое треньканье за окном.

— Это еще что? — нахмурился и без того хмурый лорд-молниеносец.

— Тринадцатый, — скривился Глендауэр, — этот калека Гильом Блэйд опять сидит в саду и бренчит на своей лютне.

— Палач? — удивился Тандервойс.

— Именно. Только его нам и не хватало.

— А в чем дело? — спросил капитан гвардии молниеносных.

— Окно, — объяснил барон, — выходит в сад. А нам лишние уши ни к чему.

«Значит, Блэйд не с ними», — промелькнуло в голове у Вэйлорда.

— Так зачем молотить языком попусту? — заговорил он чуть громче, чем прежде. — Развяжите руки, и я открою тайник без лишних слов.

— Не ори, возведенный! — прошипел Глендауэр.

Нэй тихо засмеялся.

— Что веселишься, чернь? — бросил Тандервойс.

— Да смешные вы. Стоите тут такие напыщенные. Гордитесь, что целое королевство захватили. А сами боитесь одного простолюдина со связанными руками. А теперь еще и калеку, который может мучить разве что лютню.

Тандервойс резко схватил Вэйлорда за горло.

— А так, червяк? Так тоже смешно?

Лорд-молниеносец возвышался над бывшим десницей короля, и его глаза сулили скорую расправу. Но Вэйлорд понимал, что сейчас его не убьют. А вот то, что Тандервойс такой вспыльчивый, это хорошо. Главное, не перестараться.

— Не… не смешно… — прохрипел Нэйрос, — верю… ты герой… Тандер… Великий подвиг… связанного душить…

— Эродин, прекрати, — тихо сказал Глендауэр.

Тандервойс не обратил внимания.

— Держи рот на запоре, смерд, — рычал он, продолжая сжимать.

— О… да… я смерд… А ты… благородный… лорд… Только… только… что благородного… в паршивом клятвопреступнике?!

Лицо Тандервойса перекосилось от ярости, и лязгнувший в ножнах стальной клинок приблизился к устам пленника.

— Я тебе сейчас язык отрежу!

Глендауэр схватил Эродина за руку.

— Лорд Тандервойс! Я требую, чтобы вы прекратили немедленно!

Молниеносец с явной неохотой разжал пальцы, и Вэйлорд рухнул на пол, судорожно пытаясь отдышаться.

— На два слова, — кинул барон тайных дел и вывел лорда за дверь. — Послушай, Эродин, как только Вэйлорд все выложит, он твой, и делай с ним что пожелаешь. Но до тех пор — не смей. Ты понял меня?!

— Да его за такие слова!..

— Слова — это всего лишь слова! И он ответит за каждое сполна! Но позже! А теперь уходи!

— Что? — изумился Тандервойс.

Глендауэр огляделся и приблизился к лорду на шаг.

— Послушай, я хочу, чтобы ты вышел в сад и занял Гильома Блэйда беседой. А еще лучше — найди предлог увести его оттуда. Лишь бы он ничего не слышал. А если уже услышал, постарайся выяснить, что именно.

— Хочешь держать меня подальше от возведенного?!

— И это тоже! Ты разве не слышал, что я сейчас сказал?

Тандервойс уставился куда-то в сторону, злобно сопя и раздувая ноздри. Затем повернулся к двери.

— Чедрик, Говер, за мной!

И решительно зашагал прочь.

Вэйлорд корчился на полу, но заметил, что от троих избавиться удалось. Теперь еще кое-что… Он принялся ворочать во рту языком. В горле и так невыносимо саднило, поэтому рвотные позывы он сумел вызвать без труда. Правда, рвать особо было нечем. Он давно не ел. Но все же враги должны были увидеть, насколько ему плохо.

Получилось. Возможно даже, Вэйлорд перестарался. Ему действительно стало плохо.

— Проклятье! — Глендауэр вернулся в покои. — Что с ним?

— Задыхается, похоже, барон, — ответил один из латников.

— Этого еще не хватало. Тринадцатый, он не может задыхаться потише? Развяжите. Пусть потрет шею, это поможет.

«Да-да, это поможет. Развяжите мне руки».

Вэйлорда освободили от пут, и он принялся растирать шею, жадно глотая воздух.

— Полегчало? — усмехнулся Глендауэр, убедившись, что пленник все же не умрет.

Нэйрос быстро закивал и поднялся на ноги.

— Тогда открывай свой тайник, да поскорее.

Тайник у Вэйлорда действительно имелся. В конце концов, так было заведено у всех лордов. А Нэйросу, бывшему простолюдину из волчьего народа, возведенному в лорды и оттого не пользовавшемуся любовью знатных особ, тайник был необходим. Хранил он там деньги, важные бумаги. К примеру, написанную рукой Хлодвига грамоту о даровании ему титула. А еще — письмо от женщины, которую он безумно любил и которая любила его… Когда-то он часто перечитывал его, вспоминая о счастливых мгновениях. Но годы притупили чувства, как вода делает камень гладким…

Однако свитка, что так был нужен барону тайных дел, в тайнике не было никогда. Но было кое-что иное…

Открыть тайник и правда было непростым делом. Даже для Вэйлорда. Уж очень давно он им не пользовался. Покряхтев, он все же провернул камень.

— Ну же, — не терпелось Рональду.

Из тайника выкатился свиток и упал на пол. Вэйлорд склонился.

— Посветите, — тихо попросил пленник.

Латники с факелами шагнули ближе.

— Вот она, — сказал Вэйлорд и тут же поднялся…

* * *

— Да, помню тот турнир, — проскрипел сир Гильом Блэйд, стараясь, несмотря на хромоту, поспевать за лордом Тандервойсом. — Вот только запамятовал, по какому случаю он проводился. Давно это было. Если не ошибаюсь, года за два до войны.

— Какая-то годовщина коронации Дэсмонда Третьего, — проворчал Эродин.

— Да-да, верно-верно. — Королевский палач кивнул и поморщился: от кивка в обожженной шее стрельнула боль. — Но вас, милорд, помню хорошо. Вы же стали победителем турнира.

— В поединке на копьях, — уточнил Тандервойс.

— Разумеется. Не пристало лордам с лучниками состязаться. Трусливые воины поражают врага на расстоянии. Будто сейчас вижу, как вы выбили из седла победителя предыдущего турнира, сира Рубрука Ариависта. Боги, сколько он пролетел! Еще у него от удара забрало открылось. Каждый раз смех пробирает, как вспомню его образину.

— Напыщенный щеголь получил по заслугам.

После того как в беседку явился Тандервойс и пожаловался на бессонницу, королевский палач легко принял приглашение отправиться в покои лорда перекрещенных молний. Особенно когда Эродин упомянул о торнайском вине: мех Блэйда был давно пуст. Теперь они шли через сад в сторону гостевых покоев.

Тандервойс едва слышал, что говорит изуродованный пламенем Блэйд, чья лютня бренчала, ударяясь о прихрамывающую ногу. Внутри у лорда кипела злоба. Ничтожный Вэйлорд изрядно вывел его из себя. Эродин не был склонен прощать подобные дерзости и более знатным особам, а уж терпеть насмешки и оскорбления от простолюдина, возомнившего себя невесть кем по глупости Хлодвига…

Более того, Тандервойс позволил помыкать собой Глендауэру. Серого барона недолюбливали. Уж такова была должность заведующего тайными делами королевства. Но любой лорд заискивал перед ним: мало ли какой донос настрочит злопыхатель в ведомство барона. А теперь Глендауэр отдавал ему распоряжения, как какому-то мальчишке-подмастерью. Глендауэр, который ни разу не бывал в бою, не искал себе славы на турнирах, не знал войны. И этот хлыщ помешал Тандервойсу наказать зарвавшегося смерда.

Эродин едва сдерживался, чтобы не сорвать гнев на Блэйде, который бесил его скрипучим голосом, хромотой и уродством. И бренчащей лютней в придачу. От воспоминания, как он выбил Рубрука Ариависта из седла, ему даже не полегчало. Теперь он злился на Ариависта за то, что тот всего лишь ушибся задом, а не свернул себе шею.

— Что же привело досточтимого лорда после стольких лет в наш городок? — продолжал бормотать палач.

— Течение в океане Предела сменилось. Есть дела государственной важности.

— Ясно. Стало быть, мерзкие колдуны снова зашевелились в своем змеином гнезде. А что до бессонницы, так мой вам совет: перед сном выпейте чашу теплого белого вина, а ноги в ледяной воде ополосните. Уснете как младенец. Мне-то не помогает. Ожоги ноют. Особливо когда луна полная. Хорошо, что в такие ночи мне компанию, помимо вина, лорд Вэйлорд составляет. С ним занятно поболтать. Это, кстати, он вместе с королем Хлодвигом вытащил меня из огненного ада. Ранами, которые мучают меня вот уж восемнадцать лет, я обязан черному лорду. Что-то не видно его в последние дни. Знать, тоже озабочен, что течение сменилось.

«Проклятье! Если этот хрыч еще раз упомянет мерзкого волка, я за себя не ручаюсь!»

Зубы Тандервойса скрипнули, а рука стиснула рукоять меча.

Впереди послышались голоса. Сир Блэйд умолк. Лорд-молниеносец прислушался. Говорили не таясь. Язык был не гринвельдский! Через несколько шагов голоса стали отчетливее, и лорд узнал мерзкую для его уха речь. Нет, он не понимал, что говорят мужчины (их было двое или трое). Но он хорошо помнил, кто так говорит. Сей язык заставил его запомнить на всю жизнь зимний поход, окончившийся сокрушительным поражением на льду Черного озера, и последующий плен… В паре десятков шагов от него говорили скифарии.

Желваки заиграли на скулах лорда, и глаза налились кровью, хоть в ночи этого никто и не увидел. Он люто ненавидел варварский народ, не пожелавший покориться восемнадцать лет назад, да еще и ответивший так, что иные участники похода не оправились до сих пор. Все мысли о вшивом волке сдуло шквалом ураганного ветра…

* * *

Первое, что почувствовал барон Глендауэр, это изумление. Не боль, не страх — изумление. Что произошло? Вэйлорд резко встал, подняв свиток. И… что-то пронзило плоть под подбородком и пригвоздило язык к нёбу. Рот быстро заполняла соленая кровь, мешавшая вскрикнуть…

Два криса [Крис— вид кинжала с прямым или волнообразным клинком. — Прим. ред.]из крепчайшей мамонтовой кости. Древнее оружие жителей Волчьего мыса. Вэйлорд хранил их. Зачем? Старинный обычай его племени. Когда мамонты на континенте исчезли, костяное оружие постепенно превратилось в семейные реликвии. Преимуществом мамонтовой кости было то, что она не выдавала себя звоном и лязгом, как сталь…

Доля мгновения понадобилась, чтобы вогнать один крис в Глендауэра, а другим проткнуть насквозь шею одного из латников. Теперь не мешкать, не дать оставшимся латникам опомниться. Следующая доля мгновения, и ребро ладони пленника врезалось в кадык еще одного латника с такой силой, что Вэйлорду показалось, будто он коснулся шейных позвонков. Одновременно другая рука зажала рот последнего солдата… Нельзя, чтобы кто-нибудь пикнул! Теперь рука, сломавшая кадык, вывернула руку третьего латника, завладев его ножом. Собственная рука, зажимающая рот врага, мешала Вэйлорду перерезать тому глотку. И тогда он вогнал нож в глаз латника по самую рукоять.

Человек с перебитым кадыком корчился на полу, пытаясь порвать ворот рубахи под кольчугой. Его мучения напоминали агонию выброшенной на сушу рыбы. Нэйрос схватил один из выроненных факелов и воткнул его горящий конец задыхающемуся в рот. Подняв другой факел, Вэйлорд склонился над единственным, кто еще оставался жив, — над Глендауэром. Лежавший на полу барон дрожащими руками пытался ухватить костяную рукоять криса. Но судороги и ужас не давали ему это сделать. Глаза, полные животного страха, не мигая смотрели на возведенного, словно то был сам тринадцатый.

Вэйлорд придвинул к себе глиняную урну и поставил в нее факел. Затем обхватил рукоять оружия, торчавшего из головы Рональда.

— Ну что, серая крыса, скучал небось? — оскалился Нэйрос. — Я — волк, и в моих жилах течет кровь волчьего народа. Я потомок самих Вэйло и Феролина. А еще я лорд Нэйрос Вэйлорд. Десница короля Хлодвига! Вы убили короля. Но, как видишь, его правая рука еще способна карать изменников.

Сказав это, десница ударил другой ладонью по кулаку, сжимавшему рукоять. Костяное острие пронзило нёбо Глендауэра и, добравшись до содержимого черепа, отправило барона в царство мертвых.

Глава 4
Падающая звезда и свобода

Из духоты покоев Инара вышла на террасу. В этот час они обычно расставались. Она и заморский принц медленно отступали в противоположные стороны, не отрывая друг от друга полных страсти и нежности взглядов. Потом она уходила в покои, а он спускался с верхушки башни. А еще позже оба долго не могли уснуть, мечтая, что когда-нибудь между ними не будет пропасти и они смогут соприкоснуться. И предвкушая следующую встречу, ведь минувшая, казалось, была так скоротечна, хоть и длилась долгие часы.

Третью ночь Леона не было в столице. Но только сегодня невыносимая тоска и боль заставили ее выйти на террасу, где совсем недавно она позволяла принцу любоваться собой. Этой ночью она возлегла с его божественным величеством. Ее готовили к этому несколько лет. Ее учили. Внушали, что это не только долг, но и величайшая честь. И она покорно следовала уготованной судьбе. Еще одну луну назад Инара не подозревала, что будет желать иного.

В честь прибытия в Эль-Тассир высоких гостей, посланников мира из Пегасии — наследного принца Леона со спутниками, — был устроен роскошный пир.

Наложнице императора было любопытно посмотреть на иноземцев с Севера. И любопытство было единственным чувством. Она даже не могла угадать, кто из четырех пегасийцев принц. Поначалу приняла за него полноватого мужчину с рыжими волосами. Он выглядел богаче других, в его одеждах блестело золото. Но то был лишь один из спутников Леона, Уильям Мортигорн. Быть может, принц вон тот, высокий, самый зрелый из четырех, суровый воин с темно-каштановыми волосами? Нет, это рыцарь и охранитель Леона Харольд Нордвуд. Совсем юный Кристан Брекенридж на принца был совсем не похож: слишком уж растерянным он выглядел. Четвертый же, с темными кудрями и пронзительными черными глазами, казался уставшим и раздраженным. Даже когда выходил к подножию императорского престола, имевшего вид ступенчатой пирамиды, и преподносил Шерегешу меч как знак дружбы и мира… А потом он увидел ее. И еще не раз принц смотрел на Инару. Он старался делать это тайком, но она чувствовала его взгляд. И с каждым разом ей все больше казалось, будто не взгляд его касается шелков, а руки скользят под шелками, лаская тело.

Инара не могла прогнать из мыслей его молодое, покрытое юношеским пушком, но уже мужественное лицо. Она не понимала, что с ней. И там, в загородной императорской резиденции, когда Леон стал биться с одним из пленников, она испугалась за принца не на шутку. Почему?

Не сразу она догадалась, что в ее сердце поселилась любовь. Не долг и преклонение, что взращивали в будущей наложнице богоподобного императора. Нет. То было чувство, над которым не властен никто и которое, стоит ему появиться, само властвует безраздельно. И поняла Инара, что сердце ее теперь бьется во имя этого чувства. И солнце встает на востоке и садится на западе только ради любви. И потому сегодня, когда Инара взошла на ложе императора, она была не той, кем ее воспитывали. Инара не видела ни долга, ни чести в том, чтобы отдаться властелину. Нескольких лет обучения будто не бывало. Инара точно позабыла, что должна ублажать императора.

Шерегеш овладел ею, причинив боль. Ее готовили к этому. Но ее не готовили к тому, что она будет мечтать отдать невинность кому-то другому. Далекому. Недосягаемому. И невыносимо желанному. Пусть бы эту боль доставил Леон. Может, и боль была бы тогда сладка. А если нет, он бы взял Инару на руки, крепко прижал к себе и утешил поцелуями и нежным шепотом.

Инара никогда не задумывалась, насколько несправедлив мир, пока не ощутила опустошающее душу отчаяние из-за непреодолимой пропасти между любящими сердцами.

Сквозь слезы она смотрела сейчас на звезды. Как грустно любоваться ими одной, без него. Сегодня и звезды казались одинокими.

Черное небо на миг перечеркнула яркая полоска. Инара подняла руку и провела пальцем по небу, там, где только что сверкнул след падающей звезды.

Чуть в стороне блеснула еще одна.

— Леон, где бы ты ни был сейчас, подними глаза и посмотри на то, что вижу я. Пусть наши взгляды встретятся среди мерцающих и падающих звезд. Пусть далеко-далеко, на этом небосклоне, мы будем вместе, уж если не можем быть вместе здесь, на Земле… Леон. Знай, что в помыслах своих я с тобой…

* * *

Император Тассирии ступал в своих сандалиях почти беззвучно. Просторная даже для тучного тела Шерегеша Двенадцатого белая туника с красными орнаментами слегка покачивалась с каждым шагом. Корона в виде золотого обруча с посеребренными зубами самых свирепых пеших драконов плотно прижимала к голове густой парик из волоса священного черного единорога.

За императором вошли два «безмолвных», держа перед грудью чуть наискось бирганы — мечи с двумя клинками и двуручной рукоятью между ними. Шерегеш слегка обернулся и поднял руку, дав знак, что дальше идти не следует, и воины встали у двери. Инара, печально наблюдающая за звездами, не сразу заметила, что в покоях появился сам богоподобный властелин империи. Когда он отдернул шелк, коим был занавешен выход на террасу, наложница вздрогнула и обернулась. Увидев, кто к ней явился, она тут же опустилась на колени и склонилась перед своим господином и хозяином всей Тассирии.

— Ваше божественное величество, смертная благодарит вас за эту честь.

Так должен был говорить любой низкорожденный, к которому приблизился владыка.

Император задумчиво смотрел на нее сверху вниз. Похоже, он хотел ей что-то сказать. Причем так много, что долго решал, с чего же начать.

— Отчего ты не спишь? — тихо спросил он.

— Простите, ваше божественное величество, но сон не приходит ко мне сегодня, — отозвалась наложница, не смея поднять взгляд.

— Вот как? И что же тревожит твой разум, не давая ему отдыха и сна? Может, ты наконец поняла, насколько неподобающей была твоя инициация?

В его голосе не было и тени гнева. Пугала сама мысль, что наложница могла не угодить повелителю.

— Ваше божественное величество, я… я не хотела…

Инара пыталась найти слова оправдания, но ум тонул в мыслях об одиноких звездах, в мечтах о Леоне.

— То, что ты не хотела, мы сумели заметить. — В голосе императора появилась нотка недовольства.

— Простите, владыка, я желала сказать иное. Боюсь, я недостаточно хороша для вас…

Шерегеш скривил лицо и закачал головой:

— Тебе, дитя, была уготована несказанная честь. Тебя с детства посвятили служению. Тебя обучали искусству, которое ты должна была нам показать. Но сколь велика была честь, оказанная тебе, столь же велико и наше разочарование…

— Ваше божественное величество, я…

— Ты смеешь перебивать нас?

— Нет, повелитель.

Она вздрогнула. Пугали не только его слова, но и то, как они произносились. Совершенно спокойно, обычным голосом. Император не рычал хищным львом, обуреваемым свирепой яростью, но был тих, как змея. А от жала змеи люди гибнут чаще, нежели от когтей льва.

— То-то же. Ты сегодня была в нашей постели. Ты не противилась. Но это было покорностью безжизненного тела. С равным успехом в нашу постель могли положить покойницу. Неужто ты думаешь, что потомка богов усладит соитие с трупом? Ты была нема, глуха, слепа и неподвижна. Твой дух, твои помыслы, твой взгляд, твои желания витали где-то далеко. Вне священных покоев твоего властелина.

— Мне, похоже, нездоровится, мой повелитель…

— В придачу ты смеешь нам лгать? — Шерегеш едва сдерживался, чтобы не закричать, но внешне оставался спокоен. — Или ты думаешь, мы не знаем истины? Ты думаешь, что потомку богов неведомо о твоем увлечении этим юнцом, наследником варварского костяного трона Пегасии?

Холод сковал тело Инары. Император говорил о Леоне. И он все знал. Что может быть хуже?

— Отвечай же нам. Говори как есть, без единой крупицы лжи. Ты и так низко пала, чтобы брать на себя смертный грех и пытаться обмануть своего властелина.

— Ваше божественное величество, — испуганно пролепетала Инара, — могу ли я смиренно молить вас о милости быть вами услышанной?

— Затем мы и пришли в твои покои. Говори же.

— Велико мое прегрешение, оно сродни измене. Но прошу вас не обращать свой гнев на юного принца. Он не пытался меня обольстить. Но стоит мне лишь вспомнить о нем, как душу заполняют печаль, пустота и холод, к которым примешиваются мечты, жар и трепет… Я люблю его, ваше божественное величество.

Наложница посмела поднять взгляд на императора.

Шерегеш нахмурился. Несколько мгновений он молча вглядывался в прекрасные глаза Инары.

— Ответь нам, смеет ли рабыня любить кого-то более, чем своего господина?

— Нет, владыка. Но я люблю принца иной любовью. Такую любовь поселяют в сердце сами боги, и с ней не в силах совладать простые смертные.

Она прижала руки к груди, по ее щекам потекли слеза, а голос стал дрожать.

— Простите, ваше божественное величество, но я люблю его! И мне легче принять смерть, нежели противиться любви!

— Поднимись, — вздохнул император.

Инара повиновалась. Шерегеша не смутило, что рабыня выше ростом, хотя она была босой, а богоподобный — в сандалиях с толстой подошвой.

— Пегасии нужен прочный мир с нашей империей. Тассирии он нужен не меньше. Сей благотворный союз способен принести нам и нашим потомкам великую пользу в грядущем. Ты понимаешь, что ты и твой Леон встали между двумя державами?

«Твой Леон»! От этих слов защемило в груди. И тут же сердце стали рвать на части отчаяние, оттого что он не ее, а она не его, и радость, оттого что все-таки он есть. Ее Леон…

— В мыслях моих не было стать помехой в государственных делах, ваше божественное величество…

— Хватит.

Пройдя мимо нее, Шерегеш вышел на террасу и устремил взор на звезды.

— Послушай, дитя, неужели ты думаешь, что особа королевской крови снизойдет до рабыни? Пусть он даже пылает чувствами, как тебе мнится. На что ты рассчитываешь? Что станешь его королевой?

— Ваше божественное величество, — она робко вышла на террасу, встав рядом, — разве может быть расчет там, где настоящая любовь?

— И чего же ты хочешь?

— Любить. Носить это чувство в сердце. Не более, мой повелитель.

Она поклонилась.

— И что же, ты даже не мечтаешь о свободе?

Император продолжал смотреть в небо. Инара была изумлена.

— Ваше божественное… величество… Разве смею я надеяться?..

— И все же, ты бы этого желала? Получи ты свободу, между вами с принцем варваров не останется ничего, кроме одежды.

— Если вашей милости будет угодно… Я даже не знаю, как благодарить ваше божественное величество за одну лишь мысль…

Шерегеш усмехнулся.

— Значит, просто любить тебе все же мало. Но как ты можешь нас отблагодарить? Все, чему тебя учили, пошло прахом этой ночью. Ты, конечно, послушно целуешь мне ноги. Растворяешь пред моим началом свое. Принимаешь меня и в чрево, и в уста. Но какая же мерзость видеть, что при этом твои мысли отделены от тела…

— Простите, повелитель, но я нисколько не…

Она тщательно искала слова, дабы не прогневать ненароком императора, который столь великодушно заговорил с рабыней о призрачной свободе.

— Ты сказала все, что нам было надобно услышать, — отмахнулся он. — Не стоит что-то еще объяснять, словно мы — неразумный младенец. Ты бесполезна. Учили и готовили тебя зря. Даже если ты исправишься, сегодняшнего разочарования нам не забыть. Тень этой ночи навсегда омрачит прелести твоего тела. А коль уж ты бесполезна, получишь свою свободу.

Инара засияла ярче мириад звезд на небе. Она упала на колени и склонила голову.

— Ваше божественное величество! Я…

— Довольно! — фыркнул Шерегеш. — Встань, глупая девчонка.

Она послушалась, но голову не поднимала. Инара прятала в ниспадающих волосах алый румянец щек и широкую улыбку.

Император устремил взор на вершину башни. На ту площадку под островерхим куполом, где стояло чучело лучника.

— Скажи-ка, — Шерегеш указал рукой, усыпанной перстнями, — это оттуда смотрел на тебя принц северных варваров?

— Да, мой повелитель.

Инара подошла к перилам террасы. Она взглянула туда, где несколько ночей подряд лицезрела возлюбленного. Ее сердце покинули тоска и боль. Теперь Инаре не терпелось увидеть радость принца, когда она скажет ему, что свободна. Не терпелось настолько, что она прошептала свои мысли вслух:

— Мой лев, скоро я буду свободна и стану твоей…

— Ты уже свободна, — произнес Шерегеш, зайдя сзади. — Но у этого слова много значений.

Произнеся это, он с силой толкнул наложницу в спину.

Наивная девушка не сумела понять, что император не позволит опозорить свое имя. Ее чувства к иноземному принцу — позор для Шерегеша. А уж о том, чтобы потомок богов и владыка Тассирии уступил рабыню наследнику варварского трона лишь по прихоти этой самой рабыни, не могло быть и речи.

От сильного толчка Инара перекинулась через низкие перила. Она не расслышала последних слов господина. Радость от переполнявших ее мечтаний на короткий миг все же сменил испуг. Инара сделала глубокий вдох, но вскрикнуть не успела. Удар о плоские камни, коими был мощен двор под террасой, вышиб из груди набранный воздух. Смерть настигла девушку мгновенно. Вокруг тела медленно расширялась лужа крови. Руки Инары были раскинуты, словно она распростерла их, чтобы заключить в объятия возлюбленного льва…

Но случиться этому было не суждено. Инара вспыхнула и погасла, словно яркая звездочка, на миг перечеркнувшая ярким следом ночное небо и погаснувшая в черной бездне.

* * *

— Приберитесь там, внизу, — бросил Шерегеш безмолвным воинам, выходя из осиротевших покоев.

Конечно, оскорбление было нанесено ему не только наглой рабыней, чей труп остывал сейчас во дворе. Его оскорбил принц Пегасии. И требовалось возмещение. Однако союз двух могущественных государств действительно был важен. Шерегеш должен был на время усмирить собственную гордыню. Плату он успеет взыскать и после. А до того высосет из Пегасии все, что можно. И пусть пхекеш устроит взбучку этой Шатисе, что подложили под Леона в первую ночь. Видно, плохо она делала свое дело, ежели тот посмел бросить взгляд на собственность императора. Отныне она должна трудиться как следует, чтобы юнец и думать забыл об Инаре. А чуть позже созреет Пасния. Старшая дочь Шерегеша уже недурна собой. Это будет выгодный союз. И вот когда родственные узы намертво свяжут Тассирию с Гринвельдом-Пегасией, тогда он взыщет с Леона плату за оскорбление.

И взыщет с лихвой…

Глава 5
Три князя, звон мечей и затравленный зверь

— И все же у нас, да хоть на том же Черном озере, рыбалка куда бойчей и отрадней, — молвил князь Вострогор.

Троица скифарийских князей, статных богатырей, покинув скалистый берег Слезной бухты, шагала в замок. В центре — самый старший, посланник своего брата конунга Высогора Черноозерного князь Добромеч. Слева от него — Вострогор, а справа — молодой князь Славнозар, сын конунга и племянник посла. Все трое несли длинные удила, а Славнозар еще и большую корзину, наполненную рыбой.

Опробовать излюбленную забаву в водах, омывающих королевство Гринвельд, они задумали давно. Еще в долгом переходе из Скифарии в Гринвельд. На родине было много рек и озер, и рыбы там водилось в избытке. Теперь захотелось оценить дары вод на чужбине. Несколько дней кряду они бродили по рыбацкой деревне, что пряталась в тени огромного королевского замка на берегу Слезной бухты. Бродили так долго, что рыбаки в конце концов перестали замечать диковинных иноземцев.

Однако тамошняя пристань для рыбалки не годилась. То и дело причаливали или отчаливали лодки. Над головой носились тучи чаек. Вокруг царили шум, суета и брань. Все это не могло не отпугивать рыбу. Скифарии нашли место потише, вдали от причалов. Оно находилось в тени высокого утеса Плачущей Девы. Здесь было много каменных глыб, омываемых волнами Слезной бухты. На этих глыбах и устроились князья вечером минувшего дня. Но даже проведя без сна половину ночи, когда люди и чайки спят, не тревожа морских обитателей, скифарии не могли похвастать богатым уловом. Втроем они наполнили одну корзину, но рыба была мелкая и мало походила на здоровенных окуней, щук, сомов и язей, коими изобиловали воды Скифарии. Видимо, здесь у берега ничего крупного и не поймаешь. Недаром местные рыбаки уходили подальше от пристани.

Стояла глубокая ночь. Князья миновали мостик, который перекинули для них через крепостной ров стражники, несущие службу у крохотной калитки в стене. Прошли через конюшни и какие-то сараи и попали в большой сад.

— Да, помню я на Черном озере одну рыбалку, — усмехнулся Добромеч.

Было ясно, на что он намекает. Восемнадцать лет назад на весеннем льду озера была разбита армия Гринвельда, многие воины которой нашли себе могилу на дне.

— После той славной сечи угря много стало в озере, — кивнул Вострогор.

— Угри утопленников любят, — скривился Добромеч. — Потому угрей не жалую.

— Копченый угорь — объеденье.

— Может быть, и башка у колдуна с их острова — объеденье. Но жрать я ее не стану.

— А я вот не люблю рыбалку на Черном озере, — подал голос молодой Славнозар. — Неводы там рвутся.

Добромеч фыркнул.

— Кулема ты! Места знать надобно. Ты все норовишь невод закидывать там, где проще, — у Вороньего камня. А там ведроголовых не одна сотня потонула. Вот и рвутся сети об их мечи, пики да доспехи.

— Учту. А с этим-то что делать будем? — кивнул Вострогор на корзину с уловом. — Ушицу толковую не справишь.

— На кухню снесем, поварам отдадим, пущай сами думают, — отмахнулся старший князь. — В следующий раз на рыбалку без доброго штофа вина не пойду.

Тут в дальнем конце яблоневой аллеи князья увидели несколько силуэтов и свет факела.

* * *

Вэйлорду пришлось изрядно повозиться, чтобы найти в беспорядке, который царил в его покоях, старый дрек [Дрек— абордажное приспособление в виде небольшого якоря с тремя или четырьмя крюками и веревкой. — Прим. автора.], сохранившийся у него с тех незапамятных времен, когда они с будущим королем Хлодвигом отправились на Мамонтов остров.

Борясь с искушением громко выругаться, он торопливо рылся в вещах. Если бы дрек ему был не нужен, то, конечно же, лежал бы на самом видном месте, но сейчас словно испарился. А ведь приходилось спешить. Рано или поздно сюда явятся люди Тандервойса или Глендауэра. И, увидев на полу мертвецов, среди которых сам серый барон, даже вопросов задавать не станут. Прибьют старого волка, и дело с концом.

Покрытая ржавчиной железяка все-таки нашлась. Вэйлорд даже забыл, что когда-то сам выковал множество дреков перед морским переходом к вражескому логову.

Длинная веревка на месте, привязана к широкому железному кольцу. Возможно, с годами она подыстлела, но сыскать поновей да понадежней негде и некогда. К счастью, на веревке предусмотрительно были завязаны узлы через равные промежутки, чтобы легче карабкаться. Это восполнит потерю драгоценного времени на поиски дрека.

Теперь еще кое-что… Нэй взял с постели простыню и принялся рвать, торопливо, но тщательно обматывая лоскутами лапы дрека: нельзя, чтобы скрежет металла о камень выдал беглеца.

Закончив, Вэйлорд осторожно встал к оконному проему и прислушался.

Сира Блэйда в беседке, судя по всему, уже не было. Но где-то вдалеке раздавались голоса. Похоже, скифарийская речь. Была надежда, что полуночники пройдут стороной: покои иноземцев в другом конце замка. Вэйлорд взглянул наверх. Там, над жилищем королевской десницы, находилась опочивальня принцессы Элиссы.

К югу королевства Гринвельд пока не подступил осенний холод, и ночи согревались от прогретой за жаркое лето Слезной бухты. Поэтому Нэйрос надеялся, что окно ее высочества не закрыто. Стравив немного веревку, он раскачал дрек и забросил наверх. Так и есть, окно открыто. Вэйлорд натянул веревку, чтобы лапы дрека крепко зацепились за камень. Дернул несколько раз для проверки. Похоже, порядок. Что ж, пора лезть.

Сперва он чуть не рухнул. Тридцать футов, конечно, не ахти какая высота. Только, помнится, был такой сир Форгут. Так вот, он убился насмерть, упав с лошади. Причем со стоявшей, а не скакавшей галопом. Но даже если, сорвавшись, Вэйлорд не переломает себе все кости, это все равно положит конец побегу.

Вторая попытка перебраться на веревку была более удачной. Однако, поднявшись с большим трудом на пару узлов, он осознал, как неуклюже болтается возле собственного окна. Если сейчас его заметит какой-нибудь латник, он, прежде чем поднять тревогу, должен будет хорошенько отсмеяться.

Но опальный лорд продолжал карабкаться, проклиная себя за то, что с годами подрастерял былую ловкость, а жирка, наоборот, поднакопил.

Легче стало, когда он поднялся над своим окном: ноги уперлись в стену, забрав часть веса.

Когда одной рукой он схватился за нижний край окна ее высочества, вдруг послышались голоса. Говорившие как будто не были ближе, чем прежде, но теперь звучала гринвельдская речь. Причем на повышенных тонах.

Нэйрос замер, обратившись в слух. Нет, вроде не приближаются. Но кто сказал, что не приблизятся в следующее мгновение? Мешкать нельзя.

В покои принцессы Вэйлорд буквально вполз. Он представлял себе более эффектное появление… Достойное баллад. Ребячество, конечно.

Лунный свет позволял немного осмотреться. Справа у стены — стол с письменными принадлежностями и стопками книг. В углу, рядом с окном, арфа. Главное, не задеть. У другой стены — полки с рядами кукол и большая кровать, отделанная бронзой, серебром и мамонтовой костью. Под золоченым полупрозрачным балдахином скрывалось ложе со спящей принцессой.

Он осторожно вынул склянку из ладанки и обильно полил зельем кусок ткани, что приготовил еще в своих покоях. Затем тихо отодвинул занавес балдахина.

Элисса мирно спала, раскинув руки. Длинные волосы всех оттенков темного золота и пшеничных колосьев разметались веером по перине, а из-под нижнего края одеяла выглядывала изящная ножка. Вэйлорд склонился над принцессой, и зловещая тень старого волка заслонила призрачный лунный свет. В этот миг Элисса повернула голову и, широко раскрыв зеленые глаза, уставилась на незваного гостя.

Пропитанная тряпица легла на лицо, опередив вскрик. Принцесса вцепилась в руку Вэйлорда. Несколько раз сквозь ткань слышался сдавленный стон, но вскоре руки Элиссы опали, а полные ужаса глаза закрылись. Вэйлорд перевел дух. Вряд ли она узнала его в темноте. Но даже если бы и поняла, что это ее старый добрый волк, что тогда? Решила бы, что и он предатель. И задумал что-то плохое, раз пришел к ней ночью.

Он все-таки ее напугал. Да смилостивятся над ним боги и не допустят, чтобы она испытывала страх в грядущем. А ведь впереди тот миг, когда придется поведать ей о заговоре. И рассказать худшее… о смерти короля…

Но это после. А сейчас — не мешкать.

Нэйрос вынул из наплечной сумки несколько крепких кожаных ремней. Затем стал торопливо искать одежду принцессы, ее обувь. Времени в обрез, да и темно. Будто вор, он запихивал в сумку первые попавшиеся одежды, не забыв прихватить кое-что потеплее. Затем стянул одеяло. Принцесса была в длинной белой сорочке с едва заметными кружевами — хвала богам, ведь на ней могло оказаться что-нибудь менее целомудренное.

Вэйлорд поднял безвольное тело вертикально. Извернувшись, подставил под него собственную спину, перекинул руки принцессы через свои плечи и накрепко привязал ее к себе приготовленными ремнями. Закончив, распрямился, сделал несколько шагов. Держалось надежно. Только ноги принцессы болтались позади и руки спереди, да ее голова с каждым шагом норовила стукнуться в его затылок. Но это не беда. Благо Элисса была почти невесомой.

Спуск оказался не намного проще, нежели подъем. Руки скользили по обжигающей веревке и едва удерживались на узелках. Теперь десница уже не считал Элиссу легкой, словно перышко. Вот сейчас падать никак нельзя. Покалечит принцессу, а то и вовсе убьет.

Послышался странный, но очень знакомый звук. Неужели вдалеке, внутри крепостных стен, посреди ночи, рубятся на мечах? Или разум стал зло подшучивать над Вэйлордом, над затравленным зверем, который спешил сбежать от людей, оказавшихся на поверку куда более дикими и опасными, чем самые непроходимые чащи самого дремучего леса? Но не было времени размышлять.

Спустившись еще немного, он услышал предательский треск веревки. Этого еще не хватало! Впрочем, удивляться нечему — старая же вещь. Хочется спускаться быстрее, но нельзя: от резких движений веревка лопнет раньше.

Земля под ногами возникла так неожиданно, что Вэйлорд даже вздрогнул. Веревка все же выдержала. Теперь, двигаясь меж деревьев, надо добраться до того участка стены, где у ее основания есть небольшая канава. Чтобы в дождь двор замка не превращался в болото, вода отводилась в крепостной ров, и Вэйлорд собирался воспользоваться одним из стоков.

Сделавшиеся за много лет родными стены королевского замка сейчас казались ему совершенно чуждыми и враждебными.

Зазвучал капитанский свисток. Проклятье, да что там происходит? Или его заметили? Надо бежать. Вот-вот начнется охота на старого волка…

* * *

Лорд Эродин Тандервойс всем нутром ненавидел этот странный и дикий народ с обширных земель, что простирались далеко на востоке, за Змиевом валом. Скифарии были для него чем-то вроде досаждающей, назойливой мошкары. Наверное, так же золотистые благородные пчелы ненавидят грязных мух.

Скифарии были другими. Иначе называли дюжину детей Первобога и мнили, что достойны поклоняться самому Прародителю, минуя его отпрысков. Они почитали изображение не то солнца с дюжиной волнистых лучей, не то колесницы Первобога. И называли они его Коловратом. Совсем не так толковали войну богов. Своих лордов величали князьями. Понятие рыцарства им, похоже, было неведомо, оттого в той далекой войне и не знали никакой рыцарской чести. Устраивали подлые засады, вероломные ловушки, даже пускали на поле брани чернь. Именно крестьяне придумали стаскивать рыцарей с коней длинными баграми, а потом забивать до смерти кто жердью, а кто косой. Женщины с топорами! Где это видано, чтоб чумазая крестьянка вгоняла в высокородного мужа топор, стоило тому повернуться спиной?! Где это видано, чтоб княжеский холоп брал с гринвельдских рыцарей плату, нанявшись проводником, а сам заводил их в болото, где поджидала толпа с серпами, мотыгами, баграми и вилами?! И неповоротливые в предательской трясине рыцари погибали десятками от рук дикарей.

В войне на Востоке не было ни чести, ни славы. Она манила лишь бескрайними землями с несметными богатствами. Правда, среди гринвельдских лордов находились твердившие, что дикари имеют право бороться с противником как угодно, а своды правил хороши для турниров. Такую ересь проповедовал, уже в плену, лорд Роберт Брекенридж. Эродин считал его слабаком. Павшим духом. Сам же лорд Тандервойс и в походе, и в плену смотрел на все иначе. Земли скифариев столь обширны, что колонны Кабрийского ордена, бывало, за неделю пути не видели ни одного селения или даже какого-либо признака человека. Леса их богаты дичью и пушным зверем, и корабельных деревьев там больше, чем в самом Гринвельде. Реки полноводны и кишат рыбой, какую не встретишь в королевстве. Горы обильны самоцветами и золотом. В северных краях, поговаривают, все еще водятся в немалом количестве мамонты. Всем богаты скифарийские земли, кроме людей, достойных этими богатствами владеть. Такого мнения придерживался Эродин Тандервойс, и не только он.

Лорд-молниеносец радел не только за Гринвельд и Кабрийский орден. Он давно лелеял мысль обзавестись на Востоке собственными владениями. Землями дома Тандервойсов. Эродин присмотрел себе местность, и там его латники вволю утолили жажду крови и наживы. Они убивали местную знать или заставляли присягать себе на верность. Дочери скифарийской знати выдавались за капитанов и сквайров. Он щедро одаривал безземельных воинов завоеванными наделами. А в будущем помышлял назначить наместником одного из сыновей, с надеждой, что годы спустя эта земля превратится в королевство, а его отпрыск — в короля. И его потомки станут вровень с династией Эверретов, что правит Гринвельдом многие века. А там, глядишь, Эверреты и Тандервойсы породнятся.

Но позже случилось то, что погубило его мечты. Решающая битва на весеннем льду Черного озера, которую навязал гринвельдцам молодой восточный князь Высогор, прозванный позже Черноозерным и провозглашенный верховным конунгом разрозненных княжеств. Он сумел примирить враждующих князей, заставив их сражаться под единым началом. И основу его войска составляло ополчение. Чернь, беднота, неотесанная деревенщина.

Лед Черного озера не выдержал плотных рядов закованных в доспехи гринвельдских всадников. Не счесть утонувших. Тех, кому удавалось вынырнуть, крестьяне добивали дрекольем. Рубили на куски, пока не видят князья, которым нужны пленники. В плену Эродин узнал, что малые чины, оставленные им присматривать за будущим королевством Тандервойсов, убиты. Своими же женами, дочерьми местных старост, купцов да мелкой знати, родственные узы с которыми должны были, по замыслу лорда, упрочить положение его ставленников. Кое-кто из девок явился в невольничий лагерь, чтобы швырнуть в Тандервойса голову навязанного мужа! Среди голов лорд узнал Мергана. Его кузена, которого он назначил старшим наместником и оставил в тылу, чтобы он занимался заготовками продовольствия и строительством крепости — будущего родового замка. Эродин никогда не питал особой любви к кривоногому и низкорослому кузену Мергану. Но Мерган был Тандервойсом!

Ну а потом был позорный обмен на мыло. Вернувшимся из плена гринвельдцам дали мерзкое прозвище «мыльные рыцари». И те лорды, что не были в восточном походе, смотрели на бывших пленников свысока. И продолжают смотреть, будь они неладны! Правда, пока Кабрийский орден и присоединившиеся к нему знатные дома ходили на восток, остальному королевству пришлось отражать вторжение с запада. А точнее, с Мамонтова острова. Благо Странствующее королевство тогда так и не появилось на горизонте. Видно, в предыдущую смену течения его отнесло слишком далеко. Иначе исход той войны мог быть не менее печален, чем у похода на восток. И все-таки… По какому праву Хлодвиг поменял своих рыцарей на мыло?! Почему он не предложил дикому князю Высогору золото? Конечно, про мыло заговорил вовсе не король Гринвельда, а восточный конунг. Но Хлодвиг должен был понимать, что главарь варваров лишний раз хочет унизить поверженных. Король Гринвельда обязан был дать золото!..

Так что не было ничего удивительного в том, насколько сильно лорд-молниеносец Эродин Тандервойс ненавидел скифариев. И вот трое из них возникли перед ним из темноты. Хуже того. Одного скифария он узнал почти сразу, стоило лишь свету от факела его капитана упасть на лицо могучего бородатого великана с глубоким рубцом на левой скуле. Печать, которую поставил варвару Эродин восемнадцать лет назад. Лорд-молниеносец так отчетливо вспомнил ледовую битву, что ему казалось, будто воздух вокруг наполнился криками умирающих и яростными воплями убийц. В ушах зазвенело от лязга мечей. Да, тот самый скифарий. В пылу битвы Эродин приметил его задолго до того, как смог приблизиться. Огромный медведь, изрыгая проклятия, размахивал кистенем. И каждый взмах стоил жизни гринвельдцу, чей шлем вминался глубоко в череп. Эродин решил непременно остановить его. И немедленно. Ведь этот варвар уже стоил войску Гринвельда дюжины бойцов. И только с того мига, что попал в поле зрения Тандервойса. Пробившись, Эродин успел рассечь варвару скулу. В следующее мгновение кистень врезался в стальной нагрудник лорда, и Тандервойс понял, что летит с коня спиной вперед. А потом был удар, треск льда и жгучий холод воды, заливающей доспехи.

И вот скифарий стоит перед ним. Постаревший на восемнадцать лет, но это точно он. Словно воплощение худших страхов, чудище из детских кошмаров, от которых ребенок мочит простыню.

Но не только короткой и бесславной схваткой запомнился Тандервойсу варвар со шрамом. В плену рыцари отказывались трудиться (их заставляли восстанавливать разоренные селения). Особенно когда узнали, что пешим воинам Гринвельда, отправившимся на войну не по своей воле, скифарии даровали свободу, да еще предложили остаться в скифарийском краю. Чернь отпустили, а на работы отправили знать! Благороднорожденные гринвельдцы отказались. Вот тогда Тандервойс и увидел вновь великана. Со свежим рубцом, плотоядной ухмылкой и холодным взглядом хищного зверя.

Он взял каждого двадцатого пленного и повесил на глазах у прочих. Недостойная смерть. Благородных гринвельдцев не вешают! Но дано ли это знать дикарям? Если дано, тем хуже: значит, варвар нарочно вешал, а не отсекал голову, даруя быструю и чистую смерть от меча.

Спустя пару дней, когда висевшие над жилищами пленных тела их собратьев засмердели и обросли тучами воронья, строптивцев поубавилось…

Это был он. Князь Добромеч.

Он смерил Тандервойса, палача и двух молниеносцев позади недобрым взглядом и двинулся было дальше, но…

— Стоять, дикарь! — рявкнул Тандервойс.

Добромеч не торопясь вернул взгляд на лорда.

— Ты уверен, что обращаешься к кому следует? — угрожающе произнес князь.

— Посмотри на меня внимательно, варвар, и ответь: помнишь ли ты мое лицо?!

— В чем дело? — спросил другой скифарий, темноволосый.

Это был Вострогор. Славнозар же тем временем медленно опустил корзину с уловом на землю и потянулся к рукояти меча.

— Спокойно, брат, — сказал Добромеч Вострогору, не оборачиваясь, и приподнял ладонь. Затем кивнул Тандервойсу. — Так я должен помнить твое лицо?

— Да, варвар!

Эродин едва сдерживался. Чем спокойнее был голос скифария, тем сильнее клокотала ярость в лорде.

— Эй ты, с факелом. — Добромеч кивнул в сторону капитана молниеносцев. — Подсвети-ка лицо этого полоумного.

Капитан сперва дернулся, но, опомнившись, зло проговорил:

— Я выполняю приказы только моего лорда-господина, а не какого-то дикаря.

Добромеч улыбнулся.

— Хороший у тебя песик, лорд-господин. Послушный.

Сир Гильом Блэйд растерянно наблюдал за происходящим. Наконец он сделал шаг вперед и встал между скифариями и Эродином.

— Лорд Тандервойс, считаю своим долгом напомнить вам, что эти люди — посланники мира и почетные гости его величества!

— Отойди в сторону, сир Блэйд, могу задеть ненароком, — прошипел Тандервойс. — Не лезь не в свои дела.

— Да, Гильом, — ухмыльнулся князь. — Лучше отойди. Скоро этот недоумок даст мне повод поучить его хорошему поведению при общении со скифарием.

Тандервойс заскрипел зубами:

— Грязное животное!

Вострогор обхватил ладонью рукоять меча и быстро заговорил на скифарийском:

— Княже, не пойму я, что такое. Бражник он, что ли?

— Да что тут понимать, брат. Я знал, что рано или поздно это случится. Так что приготовься напомнить ведроголовым собакам, как остры наши мечи.

Тандервойс выхватил меч из ножен.

— Не смей осквернять мой слух мерзкой тарабарщиной!

— Да вы ума лишились?! — проскрипел Блэйд.

— Я вспомнил тебя, мыльная свинья! — зло заурчал Добромеч, тоже вынимая оружие. — Странно, что ты еще жив. Надо было вздернуть тебя еще тогда!

— Капитан! Свисток! — заорал лорд-молниеносец.

Капитан гвардии Тандервойса вонзил факел в землю и дунул в висевший на шее свисток, издав сигнал срочного сбора. Затем, вынув меч из ножен, шагнул к своему господину с готовностью принять бой.

— Ну что, варвар, покажи, на что ты способен без полчищ оборванцев и подлых ловушек!

— Славнозар! Мой тебе наказ: как начнется заваруха, скройся и дуй в Скифарию! — торопливо, не оборачиваясь, проговорил на родном языке старший князь. — Дорогу к морю помнишь…

— Что?! — воскликнул Славнозар, уже поднявший меч. — Я — бежать?! Не ослышался ли я, дядя?!

— Не ослышался, мать твою! И не просьба это, а наказ мой, как дяди и как старшего князя! Ты сын конунга! И моя кровь! Ты должен уйти!

Наконец Тандервойс и Добромеч сошлись. Блэйд в страхе попятился назад. Из шатров, разбитых на малом ристалище, уже бежали латники, разбуженные свистком капитана. Сам капитан ринулся на Вострогора. Средний князь отразил удар, и тут же вмешался младший скифарий, который одним движением отсек гвардейцу кисть.

— Сын конунга не бросит собратьев! — взревел Славнозар, следующим движением вонзая острие меча в горло капитана.

— Дурень! Это приказ! — пыхтел Добромеч, вступивший в смертельный танец с обезумевшим лордом. — Скажи отцу, что тут было! А то эти наврут что захотят! Против всей кодлы не сдюжим! Уходи, пока держимся! Я приказываю!

* * *

Вот и одна из двадцати решеток, что закрывали водосток под крепостной стеной. Вэйлорд знал их хорошо, сам же ковал когда-то вместе с отцом. Позже, несколько лет назад, выковал еще одну, показав придворным кузнецам, как надо. Старые ведь давно изъела ржа. Пятнадцать, насколько он знал, заменены на новые. Еще пять сгнили настолько, что любую, наверное, можно проломить ногой.

Так и вышло. Он выбил решетку, пнув со всей силы с полдюжины раз. Сток узок, можно и застрять. Однако другого пути за стену не было. Первым заскользил вниз его большой, набитый доверху мешок. Через несколько мгновений мешок оказался на дне крепостного рва, полного грязи и осенних листьев, с торчащими повсюду каменными кольями. Воды сейчас не было, особое устройство заполняло ров речной водой лишь при угрозе осады. Если бы вода здесь была всегда, она бы быстро зацвела, и обитателям королевского замка стали бы досаждать гнилостные миазмы и бесчисленная мошкара.

Вэйлорд опустил в сток ноги. Когда из дыры торчали лишь плечи и голова, он взял спящую принцессу за руки и потянул за собой.

Боги, как же она перепачкается здесь! Впрочем, оно и к лучшему. Кто узнает в чумазой девчонке дочь короля?

Десять футов. По лазу надо преодолеть всего десять футов. Где-то посередине показалось, что он застрял. И это только полбеды. Принцесса лежала вниз головой, а долго так человеку оставаться нельзя… Проклятье!

Прежний шум усилился. Крики, звон мечей. Неужто его уже ищут? Надо поторапливаться. Поерзав, Вэйлорд с облегчением понял, что не застрял, а зацепился за обломок решетки, упавший в сток. Он двинулся дальше, стараясь не поранить Элиссу. Все. Дно рва. Теперь надо найти проток для слива воды из рва в море. Сейчас он непременно открыт, дабы дожди не наполняли ров. А уж поскольку Вэйлорд выбрал стену, которая смотрит на рыбацкую деревню, то проток должен быть близко.

Вэйлорд нашел его с третьей попытки. В темноте он дважды прополз мимо. Убедившись, что проток открыт, опальный десница схватил мешок, принцессу и продолжил побег.

* * *

Князь Вострогор лежал в крови. В своей и чужой. Лицо его было рассечено, а из груди торчало семь арбалетных болтов [Болт— короткая толстая стрела для арбалета. — Прим. автора.]. Вострогор был мертв. Как и десяток латников вокруг.

Добромеч взглянул на него сквозь кровавую пелену левым глазом. Правого он лишился в бою. Похоже, он лишился и правой руки. Она болталась, будто чужая, а чуть выше локтя терзала невыносимая боль. Из спины торчало несколько болтов, и острие одного из них чувствовалось особо глубоко, мешая дышать. Князь перевалился с бока на спину, ломая древки болтов.

Лорд Тандервойс тяжело дышал, сжимая левой рукой большую рану на боку. Поморщившись от боли, он поставил ногу на грудь еще живому скифарию.

— Вот и все, дикарь… — прохрипел Эродин. — Сейчас ты подохнешь.

— Нет… Сейчас… я… отправлюсь на встречу с предками… А потом мы все вместе посмотрим оттуда, — Добромеч взглянул на звезды, словно его действительно там заждались, — какую… плату… возьмет великий конунг… с твоего вонючего королевства… за нашу погибель… Мылом… псы… уже не отделаетесь…

Тандервойс взял обеими руками огромный меч и, вложив все оставшиеся силы, вонзил его в грудь скифария. Клинок пронзил князя и на треть ушел в пропитанную кровью землю.

Едва держась на ногах, Эродин оперся на меч и снова зажал рану на боку. Он оглядел поле боя.

— Тринадцатый! — взревел Тандервойс. — Где еще один?!

— Простите, милорд? — промямлил старший из подоспевших латников.

— Вашу мать! Их было трое! Где третий дикарь?! Искать! Немедля! Найти и притащить ко мне живым или мертвым! Быстро!

* * *

Город осветили первые предрассветные лучи. Но здесь, в тени высоченного утеса Плачущей Девы, солнечный свет покажется не скоро. Вэйлорд ополоснул лицо принцессы морской водой и, выбрав из мешка одежду попроще, надел на нее. Прямо на перепачканную сорочку. Осмотрелся. Место на отшибе. Вдали от пристаней и городских улочек. Хотя вот тут совсем недавно горел костер. Вэйлорду было невдомек, что он на том месте, где рыбачили три скифарийских князя. И он не заметил свежую кровь на одном из камней, где раненый беглец перевязывался менее часа назад.

В тени утеса надо двигаться на север. Где-то полмили вдоль берега. Дальше — высокие камыши, которые выведут к лесу. Главное — остаться незамеченными на берегу, а дальше будет проще. Но нужно добыть коня. Нэй с грустью вспомнил вороного Беса.

— Ладно, приятель, я за тобой еще вернусь, — вздохнул старый волк и посмотрел на далекий черный силуэт королевского замка. — Поцелуйте меня в мой мохнатый волчий зад, выродки. Да отымеет тринадцатый всех ваших предков до двенадцатого колена. А вами я займусь чуть позже.

Он взвалил спящую Элиссу на плечи и побрел на север.

Глава 6
Соленые волны и мир из дерева и дыма

Силы постепенно покидали его, и грести становилось все труднее. Вода заливала глаза, проникала через нос в глотку. Чтобы поднять голову над волнами океана Предела и сплюнуть соленую влагу, уходило много сил. По телу чем дальше, тем чаще пробегали судороги. Вода была куда холодней, чем у далекого гринвельдского берега. Исполинский остров, выросший на горизонте и двигающийся на восток в тени не отстающей от него тучи копоти, ближе отчего-то не становился. А галера «Соленый ветер» давно исчезла с восточной стороны.

В чем ошибка? Плохо рассчитал расстояние до Странствующего королевства или свою скорость? Вполне возможно и то и другое. Он в океане впервые, и сухопутный глазомер мог обмануть. А ошибка могла стоить ему жизни.

Надо сбросить сапоги и одежду, они тянут вниз. Какого лешего он не сделал этого раньше? Ах да, сапоги очень ладные и дорогие. Жалко стало… Ну-ну. На океанском дне они ой как пригодятся… Дурья башка…

Продолжая в мыслях себя ругать, он освободился от обуви и одежды. Держаться стало легче, но высокие волны сил не прибавляли.

Мрачный двухмачтовый барк с черными парусами он заметил не сразу. Корабль терялся на фоне неторопливо приближающейся плавучей страны.

— Эгей!.. — Он замахал обессиленной рукой. — Сюда!..

Возможно, его бы и не заметили, но рядом покачивалась на волнах только что сброшенная рубаха.

Корабль чуть сменил курс и двинулся в его сторону.

«Заметили», — подумал он с облегчением. Теперь, когда помощь была близка, изможденное тело стало отказывать. Он почти не видел, как с бортов свесились люди, держащие в руках длинные багры. Сознание покинуло его, словно смытое холодными водами, и он качался на волнах, как его отнесенная в сторону рубаха.

* * *

Было темно. Пахло сыростью, деревом и смолой. Невидимый сквозь прикрытые веки мир покачивался и скрипел. Где-то наверху раздавались шаги многих ног. Приглушенные голоса.

«Я на корабле?» — была первая его мысль, и он открыл глаза.

Он лежал в гамаке. Руки и ноги связаны. На левом плече зудела от соленой воды рана, оставленная багром. В полумраке трюма виднелись многочисленные ящики и бочонки. На одном из них сидел рослый детина с серой бородой, с жилетом на широких плечах, с изогнутым клинком на украшенном жемчугами поясе. Длинные волосы перевязаны темно-синей тряпицей.

— Очнулся? Эй! — рявкнул совсем недружелюбно человек в повязке.

Говорил он на гринвельдском, но с особым произношением. Несостоявшийся утопленник, а ныне, судя по путам на руках и ногах, пленник продолжал озираться по сторонам и ответил не сразу.

— Кажись, да…

— Имя твое как?!

— Берест…

— Чего? Как?

— Берест. Это мое имя.

— Странное у тебя имя.

— Кто ты? И где я? — спросил Берест.

— Я Хардрад Гунтрам, капитан абордажной команды «Тритона».

— «Тритона»?

— Это корабль. И ты сейчас на нем.

Усталое тело ныло, и лежать в гамаке было неудобно.

— Почему я связан?

— Ну а почему бы тебе не быть связанным? — ухмыльнулся Гунтрам. — Кто ты вообще такой?

— Я же ответил…

— Всего лишь имя. К тому же странное.

— Твое имя мне не менее странно…

— Может, и так, но связан не я, а ты. Кто ты и откуда?

— Я скифарий. Оттого и имя мое тебе непривычно.

Капитан абордажной команды протянул руку и взял с соседнего бочонка флягу. Сделал несколько глотков.

— Отсюда до Гринвельда — мили океана Предела. Между океаном Предела и Скифарией — Гринвельдское королевство и широкие Змиевы леса. Как же ты очутился тут, скифарий?

— Спрыгнул с галеры.

— Хм. Галеру мы видели. Что за галера?

Берест пожал плечами и тут же поморщился от боли.

— «Соленый ветер». Торговая посудина. Мы шли с припасами на Последний Взор. Но попали в бурю, и нас унесло далеко в океан…

— И что же заставило тебя спрыгнуть? Качка?

— Нет…

Берест облизнулся, глядя на флягу, и тяжело сглотнул.

— Беглый я. Меня в малолетстве рыцари в полон увели. Когда они в поход на нас ходили. Рабом я был.

— В Гринвельде давно нет рабства.

— Сло́ва, может, такого и не говорят, — усмехнулся Берест. — Оленя бить в лесу без королевского разрешения тоже нельзя. Но бьют. Так и выходит. Рабства нет, а рабы, ежели разобраться, есть. Вот я и бежал. Потом на галеру нанялся.

— Отчего же в Скифарию свою не бежал?

— Того и желал, приятель. Я думал, пойдет галера наша в Тассирию. Или Артаксату. Там соскочу, да на восток. Но тут вестники хорошую плату посулили за доставку припасов на Последний Взор. А мне в Гринвельд нельзя — хантеры по моему следу уже давно идут. Когда большой остров показался, на галере суматоха поднялась, ну, я и сиганул. Здорово всех перепугал остров ваш.

— Ты что же, не слыхал раньше о Странствующем королевстве? — недобро улыбнулся корсар.

— Как же, слыхал… Слушай, дай попить, — кивнул Берест на флягу.

Хардрад протянул ему сосуд. Пленник схватил флягу связанными руками и с жадностью приник к горлышку. Внутри был какой-то кислый морс.

— И ты решил грести к Странствующему королевству, хотя и слыхал о нем?

— А что мне? — выдохнул Берест, утирая подбородок. — В Странствующем королевстве врагов у меня нет. А в Гринвельде — хоть отбавляй.

— Друзей здесь у тебя тоже нет.

— Как и в Гринвельде. Но вы им враги. А враг моего врага — мой друг.

— Пословицы иногда врут, скифарий… Сколько весел на вашей галере?

— Сорок.

— Сорок? — поморщился Гунтрам. — При таком ветре не догоним.

— Не догоните. Они, как вас увидели, стали грести, что одержимые.

— Ясно, ясно. А что за клеймо на затылке?

— А-а, клеймо… Гад, что держал меня в рабстве, клеймил. Своим родовым знаком.

— И чей же родовой знак — черный паук? — прищурился Хардрад.

— Лорда Моргана Тэлбота, да усохнет его голова, а чума заберет детей.

Корсар кивнул. Видно, он и так знал ответ, просто решил проверить пленника.

— Ну, — Гунтрам, хлопнув ладонями себя по коленям, встал с бочонка, — отдыхай пока.

— Может, развяжешь? — Берест вытянул руки.

— Ни к чему это. Я же сказал, отдыхай, — отозвался корсар, не оборачиваясь.

* * *

С одного края плавающей страны не было видать другого. Мешало, конечно, то, что чем ближе к середине рукотворного острова, тем выше он становился. А пик королевства, казалось, готов был резать облака. Но и с высоты дымовой тучи не хватало глаз, чтобы обозреть остров целиком. По сравнению со Странствующим королевством двухмачтовый барк «Тритон» был даже не рыбешкой рядом с многопалубным судном на несколько сот весел, а мальком, едва покинувшим икринку.

Приближаясь к берегу Странствующего королевства, корабль убрал паруса. У распахнувшихся ворот гавани, одной из многих, «Тритон» уже встречала большая лодка с двумя десятками гребцов и швартовщиков, что тянули от пристани пару крепких канатов. Концы канатов подали на «Тритон». Теперь люди на причале стали накручивать канаты на массивные механизмы, постепенно подтягивая корабль к пристани.

Ворота стали закрываться, как только «Тритон» оказался внутри. Теперь корабль следовало пришвартовать среди других. Причалы были обвешаны неприятными на вид большими пузырями. Видимо, это были внутренности неких огромных океанских животных. Пузыри эти, набитые сушеными водорослями, были достаточно крепки, чтобы смягчать удары корабельных боков о пристань.

«Тритон» мягко уткнулся в вереницу пузырей. Тут же стали вязать швартовые. Не дожидаясь окрика капитана, матросы спустили сходни.

Береста вели трое. Впереди, широко расставляя ноги, шел сам Хардрад Гунтрам. За ним — пленник. Ноги от пут освободили, но не руки. Двое позади Береста были в черных сапогах, темно-синих штанах и рубахах, кожаных жилетах и широкополых шляпах. На поясе у каждого небольшой изогнутый меч с одной стороны и нож — с другой. Берест приметил, что у многих моряков на «Тритоне» одежды яркие — видимо, для того чтобы легче было разглядеть в воде, если свалишься за борт. Но эти темные фигуры, похоже, были из абордажной команды. Им броские наряды ни к чему.

Слышать о Странствующем королевстве ему доводилось многократно, но все равно трудно было поверить собственным глазам. Деревянные улочки, деревянные стены, деревянные крыши. Только люди из плоти и крови. И вовсе не чудовища какие-то. Просто люди. Как те, что живут в Гринвельде, в Скифарии или еще где. Берест посмотрел в сторону центра Странствующего королевства. Дома уступами уходили вверх. У самой вершины, теряясь среди дыма, что исторгали из себя трубы кузниц и прочих мастерских, виднелся огромный черный замок с островерхими шпилями. Берест присмотрелся к трубам — они не деревянные, а каменные. И все же, как здешний народ не боится разводить огонь?

— Отчего не тонет и не гниет это все? — не выдержал Берест.

— Дерево особое в основании, не портится веками и легкое очень, — отозвался Гунтрам.

— А пожаров не боитесь?

— А ты акул не боишься? — усмехнулся корсар. — Повинный в пожаре лишается головы. Оттого по уму всё. Да и устроено так, что, где бы пожар ни возник, далеко он не пройдет.

— Почему?

— А это, приятель, тебе знать без надобности. Понял?

— Понял, — вздохнул Берест. — Ну а ведете вы меня куда?

— К хевдингу восточного удела. Пусть он твою судьбу решает.

Улица стала шире. По левому краю стояло четыре колодца. У двух скрипели вороты. Наматывая веревки, рабочие доставали из колодцев сети, полные рыб и устриц. Рядом ждали телеги с бочками. «Рыбаки» выгребали из сетей улов и раскладывали дары моря по бочкам. Колеса телег стояли в бороздах, проделанных в деревянном настиле. Мул, тянущий повозку, не смог бы сбиться с пути.

Дальше они прошли через ворота, и Берест увидел по обе стороны от дороги весьма большие поля чернозема. Здесь были какие-то грядки, а дальше виднелось даже что-то походившее на виноградники. С одной из далеких, терявшихся наверху из виду улочек спускался пандус с двумя парами узких борозд. В нижнем конце пандуса стояло большое «корыто» со скамейками внутри. Скатиться дальше «корыту» не давал деревянный упор, обитый войлоком. От посудины вверх по подъему тянулся толстый канат. Из середины «корыта», под углом к уклону, торчал столб. На столбе висела большая бронзовая рында. Абордажники усадили Береста в посудину и расселись по обе стороны. Гунтрам дернул три раза за шнур звонкой рынды и расположился напротив пленника. Где-то наверху ответила другая рында. Канат натянулся, и, к удивлению Береста, «корыто» поползло вверх, скрипя по бороздам небольшими колесами.

— Толково придумано, — покачал головой Берест.

Первый уступ Странствующего королевства, с его рыболовными колодцами, гаванями, полями и рыбными складами, постепенно уходил вниз. Вскоре они достигли второго уступа. Такие же узкие улочки. Тоже кое-где виднелись поля с черноземом, но чуть поменьше размером. Дома, снующие люди, торговые лавки. Говорили местные на испорченном гринвельдском. Хотя многое было понятно, здешний язык обрел иное звучание, какие-то слова несли другой смысл, какие-то были незнакомы вовсе. Впрочем, быть может, все было наоборот. Может, здешний язык был ближе к языку предков, а испорченным следовало считать гринвельдский.

Письменность тоже сильно напоминала гринвельдскую. Это Берест понял по указателям на столбиках, что стояли вдоль подъема.

Когда «корыто» поднялось до третьего уступа, Гунтрам взглянул на указатель и четырежды ударил в рынду. Два коротких, недолгая тишина, два коротких. Сверху откликнулись. Те же четыре удара. «Корыто» еще некоторое время ползло вверх, но уже медленней, пока не достигло рослого бородатого мужика с огромной копной кудрявых волос. Он держался могучими ручищами за какой-то рычаг и внимательно следил за «корытом». Затем резко надавил на рычаг, и снизу из щелей в пандусе поднялись обитые войлоком упоры. Предосторожность нелишняя: если канат оборвется, «корыто» заскользит вниз. Поначалу неспешно, но, учитывая, какой немалый путь проделан, оно успеет развить бешеную скорость.

— Кто это, Драд? — прохрипел здоровяк, кивнув на пленника. — Я думал, ты на «Тритоне».

— «Тритон» вернулся, — ответил Гунтрам. — Там и правда корабль был на горизонте. Но ветер слабый, боковой, нам не догнать. А он с того корабля сиганул.

— Вот как. Поскользнулся или спятил?

— Говорит, что в бегах. К нам податься решил. Ладно, я к хевдингу. Придержи тележку, мы скоро.

— Тут уже посыльные из трех харчевен. Вниз им надо, за устрицами.

— Ничего, пусть по лестнице топают.

— Долго это…

— Потерпят, если со мной связываться не хотят. Ну все, жди.

Улочки здесь были пошире. Мимо даже смогла пройти двухколесная повозка. Только двигал ее не мул, а человек, крепко державший в руках оглобли, жилистый и довольно резвый бегун. В тележке сидел человек, закинувший ногу на ногу; он наслаждался тем, что не надо утруждать себя ходьбой.

Несмотря на положение пленника и неопределенность дальнейшей судьбы, Берест с любопытством изучал каждую подробность чужой страны. Большинство строений было из совершенно незнакомых пород дерева. Причем некоторые дома были «живыми»: от балок отходили свежие ветки с листвой. Кое-где их, похоже, постоянно срезали. Пара домов даже плодоносила — с ветвей свисали яркие сочные плоды. Однако были дома и вовсе не деревянные. Со стороны могло показаться, что построены они то ли из камня, то ли из глиняных кирпичей. Но, проходя совсем близко, Берест увидел, что кирпичи были из ракушечника. Неудивительно, учитывая, что в ракушечнике плавающий остров нужды знать не мог. Мелкие морские твари, особенно морские желуди, облепляют днище корабля, и, если не чистить, корабль попросту пойдет ко дну. Наверняка несметное количество ракушечника скапливалось и на подводной части Странствующего королевства. Для Береста оставалось загадкой, как островитяне избавлялись от этой напасти.

Вскоре подошли к большому дому, как раз из ракушечника. У широких дверей стояла стража в черных дублетах, вооруженная боевыми топорами и небольшими круглыми щитами с внушительным шипом посередине.

— Гонец из гавани Кригса был? — спросил у стражников корсар.

— Да, Хардрад, — кивнул один из них. — Проходи. Хевдинг ждет.

Внутри было темно. Теперь сумрачный мир узких улочек казался просторным и солнечным. В жилище горели свечи, издававшие резкий запах. Пахло не пчелиным воском, а чем-то рыбным или вроде того. Убранство без изысков. Большой пустой стол у одной стены. Плетенные из крепкого тростника полки для свитков и книг — у другой. На полу кое-где разостланы тюленьи шкуры, такая же шкура на большом кресле, в котором сидел хевдинг восточного удела Эйн Торвард.

Судя по облику, он прожил на земле, а точнее посреди океанских вод, никак не меньше полувека. Суровое, обветренное лицо. Черная борода с седым клином посередине. Густые, вислые усы с серебряными украшениями на кончиках. Голова покрыта крупными кудрями черных волос с частой проседью. Одет он был в синий камзол из плотной ткани с воротом, украшенным акульими зубами.

Берест уставился на его ноги. На правой — высокий коричневый сапог, а вот левая… Ниже колена ноги не было вообще. Вместо нее сужающаяся книзу деревяшка.

— Приветствую тебя, Эйн Торвард, да бережет Ферл твой покой.

Корсар чуть поклонился. Молчаливые конвоиры повторили его поклон.

— Тебе того же, Хардрад, сын Гунта, — хрипло отозвался хевдинг. — Это и есть тот недоумок, что чуть не отправился к Ферлу?

«Похоже, морского бога Феролина здесь кличут Ферлом», — подумал Берест.

— Он самый, — кивнул Гунтрам.

Хевдинг поднялся и, прихрамывая, направился к ним. Когда он сошел со шкуры, деревянная нога застучала по дощатому полу.

— Рассказывай, — строго велел Торвард Бересту.

Пришлось начинать все заново. Берест рассказал и про то, что он скифарий, и про батрачество у лорда Моргана Тэлбота, и про то, как решил бежать на восток и нанялся на «Соленый ветер». Словом, все то, что уже поведал Хардраду Гунтраму.

Выслушав, Торвард вернулся в кресло. Задумался. Затем покачал головой.

— И как мне знать, что в твоих речах нет лжи, чужеземец?

— Послушайте, но зачем мне врать?

— Тебе лучше знать.

— Но я говорю правду!

— Замолкни.

Гунтрам поднял руку.

— Эйн, мы, может, пойдем? Мне на «Тритон» надо.

— Да-да. Людям твоим тоже?

— Им тоже.

— Что ж, тогда, чтоб не рассусоливать, скажу тебе вот что. Ведите его в северо-восточный удел. В гавань Торхена. И отдайте капитан-командору «Морского мамонта». Я бы это своим бездельникам поручил, но свободных людей сейчас нет. Латают крыши после того шторма.

— Отдать его на «Мамонт»? — Глаза Хардрада округлились от удивления.

— Именно так.

— И кем он там будет?

— Ты сам прекрасно знаешь.

Гунтрам вздохнул и задержал взгляд на Бересте. Затем снова обратился к Торварду.

— Послушай, хевдинг, но ведь он сам к нам пришел!

— Так обычно и поступают лазутчики! — рявкнул Торвард, снова поднявшись. — И мое слово ты слышал! Мне с ним возиться некогда! Ты не хуже меня знаешь, что нас теперь несет на восток! «Мамонт» отходит к Мамонтову острову на рассвете! Время не ждет!

Суть разговора ускользала от Береста, но ясно чувствовалось одно: ничего хорошего ему не светит. Когда они вновь оказались на улице, Гунтрам некоторое время смотрел на него с сочувствием, затем махнул рукой и зашагал к «корыту». Конвоиры повели пленника следом.

— Эй, Хардрад, — окликнул корсара Берест, — объясни, что все это значит.

— Зря ты прыгнул со своей галеры, вот что, — угрюмо отозвался корсар, не оборачиваясь. — А теперь замолкни. И без тебя забот хватает.

Глава 7
Пленник, магические камни и драконья ртуть

Пыток не было. Была только темнота, сырость и голод. Уморить его, однако, не пытались. Порой приносили кусок несвежего овсяного хлеба, мех с водой. Иногда даже пару диких яблок, маленьких и кислых. Но этого не хватало для утоления голода, потому есть хотелось всегда.

Никто не сказал ему ни слова. Его вопросы, мольбы, крики уходили в пустоту. А угрюмый человек, что приносил еду и воду, вел себя так, словно в этой земляной тюрьме нет никакого пленника. И будто не пищу он приносит, а выбрасывает помои.

Находясь в яме, нельзя было судить, день ли сейчас, ночь ли, а еду приносили когда попало, и оттого пленник быстро потерял чувство времени.

Иногда в темницу проникал сводящий с ума запах. Снаружи коптили рыбу. Или жарили на огне кабанчика. Пахло сочной олениной. И он с жадностью, истекая слюной, накидывался на кусок хлеба. Но так хотелось мяса. Горячего мяса, солнечных лучей или хотя бы осенней пасмурности. Лишь бы выбраться отсюда. Но все чаще он думал, что заточили его здесь навечно. Поначалу такая мысль казалось глупой, и разум отметал ее одним вопросом: «Зачем им это нужно?» Но отчаяние нарастало день за днем, и у разума просто не было сил. Душой завладели тоска и безысходность.

Да, телесных пыток не было. Терзали не плоть, но сам дух. Его мучители прекрасно понимали, что волю человека можно сломить, даже не прикасаясь к нему. И знали, как это делается.

Потеря чувства времени, постоянный голод, лишавший сна, и скудные крохи, не дающие от этого голода умереть. Зловоние от кадки, в которую ему приходилось справлять нужду и которую меняли редко. Отчаяние и одиночество. И полное непонимание, чего же от него хотят…

Сам того не ведая, Деранс Ментан уже был готов рассказать все, о чем его спросят, и сделать все, что повелят. Лишь бы выпустили из ямы. Лишь бы дали поесть и поспать. Лишь бы услышать человеческий голос…

* * *

Три крохотных пищащих щенка напоминали волчат. Но белые кончики дрожащих хвостиков выдавали лисью породу. Олвин Тоот улыбался, держа их в ладонях. Крохотные, беззащитные лисята были одной из немногих причин, что могли заставить искренне улыбаться беглого вестника.

— Похоже, дней пять? — спросил Олвин.

Стоящий напротив и постоянно потирающий ладони о бока Крошка Четт часто закивал.

— Верно, верно. Шесть дней им. Или семь…

— Через неделю начнут видеть и слышать. А с родителями что?

— Томас говорит, что охотники мастифами самку загнали. Самец мог убежать, но кинулся выручать подругу. Порвали. Но не он был нужен. У самки мех больно хороший. Так Томас сказал… Он потом щенков нашел, их пятеро было. Но двое издохло. А после Джон, брат мой, привел из деревни собаку, что недавно ощенилась. Она теперь их кормит.

— Это хорошо. Таких щенят трудно выходить, ежели кормилицы нет. Только вот собака… Если вы ее от родных щенков оторвали, она лисят порвать может.

— Нет-нет, что ты! — замахал руками Четт, и сам походивший на пугливую лисицу. — У нее в помете шесть щенков. Два мертворожденные. Остальных Джон с нею принес. Не в злобе она.

— Это правильно, — кивнул Олвин и протянул малюток Четту. — Держи.

— Ну так что, вестник, можно из них вестовых сделать? У вас же в ордене есть вестовые лисицы?

— Птицы лучше подходят. Но иногда и лисицы нужны. Многие лорды покупают соколов, выученных ловить вестовых птиц. А с лисицей соколу не справиться.

— И знаешь, как учить?

— Этим клиры занимаются. У вестников ремесло другое. Но многие хитрости обучения мне ведомы. Я тебе все растолкую. Ты сейчас, главное, следи, чтоб не издохли. А обучение можно начать дней через двадцать.

— Так рано?

— Чем раньше, тем лучше.

* * *

В зимнее убежище община, которую обычно именовали шайкой лесного разбойника Роберта, перебралась три дня назад. Женщины и дети (многим беглецам приходилось спасать от «правосудия» лордов свою родню) переправились сюда гораздо раньше. Важный пленник с охраной тоже прибыли довольно давно.

В самые глухие и непроходимые чащи Змиевых лесов шайка переселялась обычно осенью, до того как опадет листва и появится снег. Среди голых деревьев не спрячешься, на снегу не скроешь следы. Теперь, когда все покинули западный лагерь в пещерах Гретанвуда и обосновались в зимнем убежище на востоке, мужчины добывали лесные плоды и дичь, а женщины делали запасы на зиму. Вялили и коптили мясо и рыбу, готовили варенья, соленья. Пекли желудевый хлеб. Запасали корм для свиней, овец, коз, кроликов и кур. Шили теплую одежду.

Олвин поселился в небольшом жилище под склоном холма. Прошлую зиму, которая выдалась на редкость долгой и лютой, пережили далеко не все, и осталось много пустующих земляных «нор». Услышав слово «нора», Олвин так ее себе и представил: сырая, грязная дыра в земле, где сверху свисают коренья и повсюду ползают несметные черви и прочие мелкие твари. Оказавшись на месте, он убедился, что это далеко не так. Изнутри «нора» была отделана деревом. Пол, низкий потолок, что-то вроде кухни и кладовая. Стены с множеством полок. Несколько комнат. Длинный коридор до отхожего места. Не каждое крестьянское жилище было столь приспособлено для жизни. Единственное, что угнетало, так это отсутствие окон. Но благо пасека в избытке поставляла воск для свечей, а густые леса не давали знать нужды в лучинах.

Олвин сидел за столом при свете больших свечей и корпел над парой книг и несколькими свитками, что прихватил из цитадели вестников в тот день, когда был похищен клир-хранитель. Разобраться в письменах было сложно. То была тайнопись. Тайнопись колдунов Мамонтова острова. Да и отделка переплетов была тамошняя.

Но было кое-что и поважнее книг и свитков. Несколько прямоугольных камней стального цвета, чаша с углублениями по ободу, которые точь-в-точь подходили под эти камни, и медный, судя по весу пустотелый, шар с торчащей из него длинной стальной иглой. Все это были составляющие одного устройства, которое он тогда в спешке сгреб в мешок, не запомнив их расположения, а в мешке они распались.

Ясно было, что книги и свитки рассказывают об этом устройстве. На некоторых рисунках было изображено именно оно: чаша, поставленные по ободу стоймя прямоугольные камни. На каждой паре камней сверху лежал третий, образуя арку. В середине чаши покоился шар с иглой, направленной вверх. Шар этот плавал в жидкости. Но вот в какой? И как собрать устройство вновь? Казалось бы, что может быть проще — по рисунку установить камни в пазы, а оставшиеся положить поверх. Но камни обладали поистине волшебными свойствами. Некоторые из них невозможно было соединить, они будто разбегались в разные стороны, повинуясь некой невидимой силе. Но стоило один из камней повернуть, как они устремлялись друг к другу и слипались так крепко, что требовалось приложить немало усилий, дабы их разнять. А еще приходилось держать от них подальше железо и сталь. Камни либо прыгали на железо, либо тянули его к себе, если предмет был не очень велик. Сама чаша была отлита из чистого серебра и не подчинялась волшебству камней. Но как ни пытался Олвин устанавливать камни по ободу, норовистые камни, то слипаясь, то отталкиваясь, не давали соорудить изображенное на рисунке устройство.

Что-то в письменах он сумел разобрать. Помогали годы, проведенные на Мамонтовом острове. В рабстве Олвин даже пытался изучить тайный язык колдунов. Впрочем, не сильно преуспел. Однако он понял часто появляющиеся в письменах слова: «драконья ртуть»…

Увлеченный изысканиями, опальный вестник едва заметил, как в нору вошел человек в зеленом дублете и зеленой накидке с капюшоном. Это был лесной король Роберт. А говоря иначе, предводитель шайки лесных разбойников.

— Эй, дружище, — заговорил Роберт, — завтрак ты пропустил, обед тоже. Может, все же пойдешь да поужинаешь? Мы тут кого голодом морим, пленного клира или тебя?

Тоот медленно поднял взгляд от свитка и посмотрел на человека, который был самым разыскиваемым разбойником в королевстве до тех пор, пока Олвин не убил верховного магистра ордена вестников. На поясе лесного короля висел небольшой клинок в ножнах.

— А ну, Роберт, положи нож на стол.

— Что? — Лесной король непонимающе уставился на вестника.

— Я говорю, достань нож и положи на край стола. Покажу кое-что.

Роберт медлил. Казалось бы, Тоот уже доказал верность лесному братству и за него, как и за каждого здесь, была обещана награда. За живого или за мертвого. Но все-таки он оставался чужаком. Держался всегда в стороне. И о себе не особо рассказывал, и других не расспрашивал. Зачем ему оружие? Ну не зарезать же Роберта. У него таких возможностей уже было предостаточно.

Лесной король вынул нож и положил на край стола рукояткой от себя. Вестник взял один из прямоугольных брусков стального цвета и стал медленно приближать его к клинку. Вдруг нож повернулся острием к руке Олвина. Тоот придвинул странный камень еще ближе. Нож, к изумлению своего хозяина, заскользил по столу, пока не достиг камня и не прилип к нему, издав звонкий щелчок.

Олвин усмехнулся, оторвал нож от камня и протянул его Роберту.

— Видал чудеса?

— Я не верю в магию, но, будь я проклят, что это было? — пробормотал Роберт, вертя в руках нож.

— Магия или не магия, но называется… — Олвин вернулся к свитку и по складам произнес: — маг-не-тит. Видно, что-то магическое в нем есть.

— Магнетит? И что это такое?

— Насколько я понял, вещество, из которого сделаны бруски. Я голову сломал, но никак не могу собрать устройство под названием… — он снова уставился в письмена, — стоунхендж. Камни пляшут, точно одержимые.

— А что это за устройство? Для чего?

— Есть у меня догадки. Но не уверен. Плохо понимаю тайнопись.

— Тогда объясни мне, для чего ты выкрал хранителя из цитадели? — Роберт вернул клинок в ножны. — И сколько ему еще сидеть в яме? Ты, верно, забыл уже про него?

— Нет, друг мой, не забыл. Но и ты не забывай, что он как-никак клир ордена вестников. Неужто думаешь, что он разоткровенничается, стоит задать ему пару вопросов? Обету хранить тайны мы, вестники, верны до конца.

— Как и обету верности? — усмехнулся Роберт. — А что скажешь насчет покойного Созомена Вульдегорна?

Перестав смотреть в письмена, Олвин послюнявил пальцы и притушил пару свечей.

— Это ты точно подметил, дружище Роберт. Уж если сам великий магистр ордена замешан в измене…

— Так в чем же дело, Тоот? Допроси пленника. Не расскажет по-хорошему, будем пытать. Ты же сам уверял всех нас, что время не ждет. Что враг уже в Гринвельде.

— Все так, — кивнул Олвин. — Но пытки — грубая и отчаянная мера. И не самая надежная. Боль, страх… Они могут свести с ума. А то и убить раньше, чем человек успеет заговорить. Под пыткой скажешь не правду, а то, что хотят услышать палачи. Причем от боли и сам поверишь в собственную ложь. Такие показания нам лишь во вред. Другое дело — сломить дух. Сломить не болью, но отчаянием. Человек в своем уме, но более сговорчив. Нет у него сил противиться.

— Охранник говорит, клир в последние дни подвывать начал. Может, он уже того, тронулся, а ты все ждешь?

— Не тронулся, для этого рано совсем. А вот отчаяться мог. Значит, сломлен дух.

Роберт хмыкнул, почесав бороду.

— Откуда тебе все известно?

— Я вестник. К тому же боевой. Нас такому обучают. Мы должны хранить тайны, а охотников до этих тайн на свете немало.

— Так ведь и он вестник. Уверен, что сломаешь?

— Не совсем так, дружище. Он не вестник. Он клир. Крепкие духом и телом, ловкие и сильные становятся вестовыми. Те, что телом и духом слабее, но склоны к наукам, те идут в клиры. Им же не надо бегать с донесениями по всему свету. Клиры сидят в цитаделях, за высокими стенами.

— Значит, я правильно понял, — засмеялся Роберт, — дураки у вас становятся вестниками, а умники — клирами?

— Дураков в ордене нет. Во всяком случае, восемнадцать лет назад не было. Но те, кто сильней, идут в вестники, те, кто умней, — в клиры. А те, кто сильней и умней, — в боевые вестники, — осклабился Тоот.

— Красиво завернул.

— Не завернул, правду сказал.

— Верю. Так что с пленником? Не пора ли побеседовать?

— Давай попробуем. Пусть ведут его сюда. Только вели, чтобы стол этот накрыли яствами посочнее да вином подушистее. И еще мне нужен кожаный мешок из тонкой, но прочной кожи. Что-то вроде меха для вина, но помягче.

— Большой?

— Такой, чтобы быстро и без труда человеку на голову натянуть. Как стол накроют и мешок принесут, пусть ведут его сюда. Но скажи, чтоб никто с ним не говорил. Ни единого слова.

— Не хотел бы я к тебе в плен попасть, безумец из Зеленого ордена, — засмеялся лесной король.

— Я тоже рад, что мы не враги с тобой, Роберт. Да! И еще мне нужны весы…

* * *

Перемены, даже если они грозили худшим, были в радость. Деранс Ментан сиял от счастья, когда его выпустили из ямы и куда-то повели. Ему казалось, что он провел в яме целую вечность, однако в короткий миг между тем, как он оказался снаружи, и тем, как ему завязали глаза, он увидел, что в мире все та же осень. Разве что бронзовых тонов на многовековых деревьях стало больше. Ведь осень все та же? Не может быть, чтобы прошел год с лишним. Впрочем, Ментан совсем потерялся во времени, порой не помнил, сколько ему лет, и иногда казался себе испуганным мальчишкой, чьи детские страхи перед темнотой воплотились в подземную неволю.

И опять ни единого слова. Просто двое выволокли пленника, прервав его тягостную дремоту, из гнилой норы и завязали глаза. А затем грубый толчок в спину. Даже не приказали идти.

Боясь споткнуться, он шагал осторожно, нащупывая дорогу. Но молчаливые конвоиры продолжали толкать.

— Куда вы меня ведете? — не выдержал Деранс.

Молчание.

— Почему вы молчите?

В ответ ни слова.

Он сделал еще несколько попыток вызвать их на разговор, но безуспешно. Конечно, клиры-хранители, особенно в братстве вестников, были люди малообщительные, нелюдимые. Уж таков их удел. Но клир легко мог нарушить свое уединение. Стоило дернуть за плетеный шнур, как где-то звонил колокольчик и в дверях появлялся сенешаль. А уж он, по распоряжению клира, вызывал к хранителю цитадели того, кого начальство пожелает увидеть. И каждый отвечал на вопросы клира без промедления.

Они молчат умышленно? Глухие? Или немые? А может, ему только кажется, что он говорит? Может, рассудок помутился настолько, что все слова звучат лишь в его голове? Должно же быть объяснение! Обычно тюремщики хоть как-то общаются с узниками. Оскорбляют, злорадствуют, но — говорят!

Деранс стукнулся головой. Его даже не предупредили о низкой притолоке. Лишь настойчивые тычки в спину. Что им стоило сказать: «Пригнись!»

Еще один удар. Другая притолока.

— Будьте вы прокляты! — прорычал Ментан. — Именем Двенадцати проклинаю вас и ваши семьи!

Может, хоть на это они ответят? Разозлятся и ответят?

Нет. Молчание…

Вдруг он почуял невыносимый при его постоянном голоде запах. Пахло жареным мясом, только что снятым с огня. Пахло овощами и маслом. Пахло свежими лепешками, вином и шкварками. Рот заполнился тягучей слюной, и свело пустой живот. Повязку с глаз сняли. Он находился в отделанном деревом помещении без окон и с низким потолком. Горели свечи. Перед пленником стояло два стола. Один большой, другой, чуть в стороне, поменьше. На малом столе какие-то предметы были прикрыты тряпицами. Но на малый стол Деранс и не смотрел. Его взгляд прилип к тому столу, за которым сидел Олвин Тоот собственной персоной.

Этот стол ломился от яств. Все они источали ароматы, мучающие разум и плоть. Олвин неторопливо резал ножом горячее мясо, придерживая его вилкой. Отправлял в рот, смакуя и тщательно прожевывая каждый кусок. Затем поднимал серебряный кубок и отпивал душистого вина. При этом он даже не смотрел на пленника. Будто и не было его здесь. Просто ел, всем видом давая понять, что получает от этого неслыханное удовольствие.

Перед Ментаном поставили стул и усадили, после чего завязали руки за спиной. Лесной король Роберт, Шон Арчер Покойник и Карл Лысая Гора стояли позади, в полумраке, и с любопытством наблюдали, что же будет делать Олвин дальше.

А он все наслаждался трапезой, глядя мимо пленника. Клир тем временем тяжело сглатывал и не отрывал глаз от стола.

Кубок опустел. Олвин неторопливо взял штоф с вином и столь же неторопливо подлил себе. Сделал большой глоток и шумно выдохнул.

«Вот она, пытка, — думал Ментан. — Не железом и огнем истязают — голодом. Просто привели меня поглазеть, как он жрет!»

Вдруг Олвин вперил взгляд в Деранса.

— Ты голоден? — произнес опальный вестник.

Ментан вздрогнул. Слова? С ним говорят? Он завертел головой, словно искал тех, к кому мог обращаться Тоот на самом деле.

— Клир девятого пера Деранс Ментан, что ты башкой вертишь? Ты голоден? — строго повторил вопрос Олвин.

— Д-да… конечно… — закивал пленник. «Еще спрашивает, будь он проклят!»

— Тогда я могу предложить тебе выбор. Возможность первая.

Олвин протянул руку и сдернул одну из тряпиц на малом столике. Под тряпицей оказались весы. Тяжелая подставка из бронзы и две покачивающиеся плоские чаши.

— Ты выберешь еду с этого стола. Любую. И сколько пожелаешь. Мы положим ее на одну чашу весов. Затем я возьму нож, отрежу кусок твоей плоти и положу на другую чашу. Если чаши не уравновесятся, мы добавим еды на одну или твоей плоти на другую. Ты получишь еду, когда чаши будут весить одинаково.

— Что-о? — Ментан дернулся на стуле. — Зачем! Вы не можете!

— Хм, — нахмурился Олвин. — Ты сидишь привязанный к стулу и говоришь мне, что я могу, а чего не могу?

— Вы не так меня поняли!

— Ты сказал, что я дурак?

— Нет!!! — заорал Ментан. — Чего вы хотите?!

— А вот это хороший вопрос. Я хочу не так уж и много. И если ты пойдешь мне навстречу, то получишь еду, а твое бренное тело не пострадает.

Олвин сдернул вторую тряпицу. Под ней была серебряная чаша, похожая на те, в коих подавали на пирах фрукты и ягоды. Рядом с ней лежали серые бруски и шар с иглой.

— Скажи для начала, что это.

Ментан снова сглотнул, уставившись на чашу и бруски.

— Так вот оно что… Вот зачем все… Ты выкрал… это…

— Что — это?

— Самописец! — обреченно выдохнул клир.

— Самописец? И для чего он?

— Это великая тайна…

Олвин перевел взгляд на Шона Арчера:

— Отрежь ему ухо.

За спиной Деранса послышался шорох вынимаемого из ножен клинка и скрип половиц под ногами Шона.

— Нет! Подождите! — задергался Ментан.

Тоот поднял руку.

— Ты же сказал, что это великая тайна. Мне теперь хочется узнать, насколько она велика. Стоит ли она твоего уха? А может, двух? Какова цена? Добавить к ушам десяток пальцев? Оскопить тебя? Выколоть глаза? Насколько дорога для тебя эта тайна?

Олвин говорил совершенно спокойно, и это спокойствие наводило ужас.

— Я скажу! Не отрезайте ничего!

Ментан наклонился так, что едва не рухнул вместе со стулом, но Арчер, схватив за спинку, удержал.

— Говори. Но говори правду.

— Это самописец для обмена посланиями…

— Поясни, — прищурился Тоот.

— Он… пишет послание… Это трудно объяснить…

— Зато ухо отрезать легко. Так что найди слова, я очень тебя прошу.

— Послушайте… Это… особая магия…

— Ближе к делу, Деранс, — вздохнул Олвин.

— Представьте, что можно отправить послание без вестовой птицы, без лисицы, без вестника. Просто берешь особый стилус и пишешь им на вощеной дощечке. Дощечка расположена над самописцем. Игла на шаре повторяет движения кончика стилуса с нижней стороны. Другой самописец принимает послание. Шар начинает двигаться в жидкости, и игла сама пишет послание на другой дощечке. Потом берешь эту дощечку, подносишь к зеркалу и читаешь.

— Вот видишь, Деранс, совсем не трудно, правда? — заулыбался Олвин.

Он налил вина, встал из-за стола и подошел к пленнику.

— Выпей. Хорошее вино.

Тоот держал кубок, а Деранс жадно глотал кисло-сладкий напиток.

— А поесть? — выдохнул он, когда Олвин отнял кубок.

— Еще поешь, не волнуйся. Вон еды сколько. А теперь скажи мне, этот стилус, которым надо писать на дощечке, тоже должен быть из магнетита, как и те бруски?

— Магне… — Ментан поднял голову и уставился на Олвина. — Так ты все знаешь и без меня?

— Не все, но кое-что. Так что будь со мной честным. Если поймаю на лжи… Уши, пальцы, глаза… И никакой еды… Понял?

— Д-да…

— Что — да?

— Понял…

— А что насчет стилуса?

— Да, он из магнетита…

— А чем наполняется чаша? Что за жидкость?

Деранс зажмурился. Неволя, голод, угрозы… Но ведь был еще долг перед орденом. Он же клир девятого пера!

— Кровь, — выдавил Ментан.

— Кровь? — поднял брови Олвин. — Вот, значит, как. И что за кровь?

— Человеческая…

— Ага. Кровь. Человеческая. Ну-ну… А как собрать бруски, чтобы они оставались на месте?

— Их надо нагреть. Нагреть на огне. Тогда они…

Позади кто-то кашлянул, и пленник вздрогнул.

Шон Арчер поманил Олвина пальцем. Тоот, прежде чем выйти, подошел к Роберту и Лысой Горе.

— Присмо́трите за ним? — шепнул он.

— Конечно, — кивнул лесной король.

— Но только никакой еды. И разговоров тоже.

— Хорошо.

Олвин взял подсвечник, вышел с Шоном в соседнюю комнатку и плотно закрыл за собой дверь.

— Говори, Арчер.

— Он лжет, — тихо заговорил Покойник.

— О чем именно? Я догадываюсь, что он лжет о крови. Она бы оставила следы на чаше, на камнях или на шаре. Что-то еще?

— Да, магнетит. Его нельзя нагревать. Волшебная сила магнетита исчезает, если накалить его до половины того жара, который плавит бронзу.

— Откуда знаешь?

— Плавал я одно время на торговой галере. Незаконные товары и все такое прочее. Однажды мы выпивали в Белой гавани с торнайскими моряками. Мы все хотели выторговать у них секрет путевода.

— Путевода?

— Да, — кивнул Арчер. — Они его компасом называют. Этот компас показывает, где север. В любую погоду знаешь точное направление. Оттого торнайцы славятся как знатные мореходы. Но эти мерзкие жабы не делятся секретом и не продают компасы.

— И что?

— Так вот, компас — это стрелка на блюдце. Стрелка — из этого самого магнетита. Они все же кое о чем проболтались по пьяни. Хотя что толку… Никто не знает, где взять магнетит. Но название я очень хорошо запомнил. Ты же знаешь, на память не жалуюсь.

— Ну да, ну да…

— Так вот. Подвыпив, моряки торнайские рассказали, как они погубили киннелийских пиратов. Они продали киннелийцам компасы. Только все магнетитовые стрелки прокалили в жаровнях, и те потеряли свои свойства. Показывали куда попало. Двадцать киннелийских кораблей сгинуло. Погода стояла пасмурная, и вся надежда была на магнетитовые путеводы. Но они нещадно врали!

— Нещадно врали, говоришь. Как и наш клир… Давай так. Когда кивну, выбьешь из-под него стул.

— Что может быть проще. Сделаю, — кивнул Шон.

Тоот выдернул из-за пояса кожаный мешок, о котором просил Роберта.

— И еще кое-что… — Олвин кивнул на свисавший с пояса Покойника нож.

* * *

Деранс Ментан сгорбился и повесил голову, стараясь не смотреть на еду. Он мог не смотреть, но от запаха деваться было некуда.

Позади послышались шаги. Олвин. Он обещал еды. Но когда накормит? Когда?!

Удар был столь неожиданным, что сердце едва не разорвалось. Стул рванулся под Ментаном, словно необъезженный скакун. Еще падая, клир почувствовал, как на голову натягивают мешок. И сразу стало невозможно дышать.

— Я же говорил: не лги мне, хранитель! Говорил?! — закричал Олвин, садясь на грудь клира и затягивая мешок вокруг шеи.

Ментан сучил ногами, дергался, мотал головой, тщетно пытаясь освободиться от мешка. Опальный вестник повернул голову и кивнул Шону Арчеру.

Тот держал нож наготове. Он схватил безымянный палец левой руки Ментана и стал медленно вводить острие под ноготь. Пленник, несмотря на нехватку воздуха, заорал и задергался еще сильней. Олвин ждал, когда страх удушья возьмет свое. Главное — не задушить. Острие ножа входило все глубже. Наконец Тоот сдернул мешок. Деранс судорожно наполнил воздухом легкие и снова закричал от боли.

— Хватит пока, — сказал Олвин.

Арчер убрал нож.

— Ты понимаешь, что сам виноват, хранитель?! Понимаешь?!

Тот не отвечал. Только дергался и кричал.

— Давай еще, — кивнул опальный вестник.

Острие ножа теперь погружалось под ноготь мизинца. Вопли усилились.

— Что нужно налить в чашу, хранитель?! Что?! Кровь?! Человеческую кровь?! Может, твою?!

— Не-е-ет!!!

— Тогда что, отвечай! Только ты можешь прекратить боль! От тебя это зависит! Отвечай!!! Что будет с камнями, если их прокалить?! Отвечай!

— Испортятся! Они испортятся! — орал сквозь слезы Ментан.

— А что надо налить в чашу?! Кровь?!

— Ртуть! Драконью ртуть! Прекратите! Я все скажу!

Олвин кивнул Шону. Тот прекратил пытку.

— Что такое драконья ртуть? Говори. — Тон вестника снова стал спокойным.

— Ты же и так все знаешь, — простонал пленник.

— Ты понятия не имеешь, что я знаю, а что нет. Я могу задавать вопросы только для того, чтобы проверить твою честность. Давай, отвечай.

— Две… Две субстанции… У истых драконов, не пеших… в брюхе две субстанции. Драконья желчь и драконья ртуть. В пасти, на нёбе, протоки. Тоже два. Через них он выплевывает эти субстанции, и перед мордой дракона они смешиваются, образуя то самое пламя…

— Откуда тебе это известно?

— Трактат… Трактат сира Кристобаля Толбиака о драконах, писанный в семьсот тридцать третьем году от восхода второй луны… Там сказано все… И… была у меня книга о том, как пользоваться самописцем… Там отрывки из этого трактата… о драконьей ртути…

— Кристобаль Толбиак убил последнего дракона почти семь веков назад. Где же брать эту ртуть?

— Убил… но не последнего… Может, последнего в Гринвельде… но их тысячи… до сих пор…

— Где? — изумленно выдохнул доселе молчавший Карл Лысая Гора.

Лесной король тут же хлопнул его по плечу, чтоб умолк.

— Во второй чаше… — простонал Деранс.

— Во второй чаше? — нахмурился Олвин.

— Да… Вторая чаша Первобога… Второй мир… Это огромный материк за океаном Предела. Там драконов тьма… Небеса ими кишат.

— И как оттуда доставить ртуть? Как ее взять у дракона, чтобы он тебя не спалил?

— Великий магистр… Он давал нам драконью ртуть… А где брал, не знаю… Правда, не знаю… Все, что нам было положено знать, это как пользоваться самописцем…

Олвин задумчиво подошел к столику и сдернул последнюю тряпицу. Взял две лежащие под ней книги и показал пленнику.

— Книга о том, как пользоваться самописцем? — спросил Тоот.

— Да… — выдохнул пленник.

— А почему твой самописец пуст? Почему в нем не было драконьей ртути?

— Каждое полнолуние и два дня после него и каждое новолуние и три дня после него нам строго-настрого велено выливать из чаши ртуть.

— Зачем?

— Не знаю… Дайте воды… Но указание строжайшее, и мы его исполняем… Клиры не задают вопросов великому магистру… клиры исполняют его волю…

— А ведомо ли тебе, тупица, что магистр твой — предатель? Что книги эти написаны тайнописью колдунов Мамонтова острова? Откуда, по-твоему, Созомен Вульдегорн взял самописцы и книги?

— Это все добыча… Добыча, взятая в походе принца Горана и нынешнего короля Хлодвига на Мамонтов остров…

— Добыча?! — оскалился Олвин. — Наивный глупец!

— Слушай… Вестник… мы не задаем вопросов великому магистру… Ты знаешь это не хуже меня… Дай воды… И еды…

— А может, в книге написано, как эту ртуть приготовить алхимическим способом?! — заорал вдруг Олвин, и пленник вздрогнул.

Испуганно зажмурившись, Деранс молчал.

— Ты все еще пытаешься хитрить, глупый клир. Ты все еще думаешь, что хранишь свой обет и защищаешь честь ордена. Все еще не веришь, что великий магистр был изменником, а вовсе не я. Отвечай: только ли от истого дракона можно получить драконью ртуть?!

— Н-нет. Ее умеют делать алхимики. Но это страшная тайна…

— Для тебя самая страшная тайна, Ментан, в другом: какую новую пытку я придумал. Поступим так. И это твой последний путь к спасению.

Олвин подошел к трапезному столу и положил на блюдо немного обжаренной в яйце фасоли и хлеба.

— Взгляни сюда. Эй! Я говорю, взгляни сюда.

Пленник поднял голову.

— Слушай внимательно, клир. Когда ты напишешь точный, дословный перевод свитков, ты получишь это и кубок вина в придачу. Остальное — когда переведешь обе книги. И помни, ты понятия не имеешь, что в них я могу разобрать, а что нет. Может, я понимаю все, что там написано, а может — ни единого слова. Это будет проверкой на честность. И за тобой будут присматривать. Попытка разорвать подлинники обойдется тебе очень дорого. Невообразимо дорого.

— Д-да…

— Пойми, Деранс, я не желаю тебе зла. Так что если вынудишь меня, я буду злым вдвойне, ибо ты заставишь меня делать то, чего я не хочу. Понимаешь?

— Да… понимаю…

— Надеюсь, — кивнул Олвин.

— Карл, будь добр, присмотри за ним. Мы сейчас, — сказал Тоот, увлекая за собой Шона и Роберта.

Они снова оказались в соседней комнатке, на сей раз втроем.

— Как ты узнал, что эту ртуть умеют получать алхимики? — спросил Арчер, когда дверь закрылась. — В книге вычитал?

— Я и не знал. Сказал наугад. Подумал, что неспроста драконья ртуть так часто мелькает в письменах. Если бы там говорили лишь о том, что ее надо налить в чашу, то упомянули бы разок-другой. Я просто предположил, а клир подтвердил.

— Хитер ты, однако, — хмыкнул Шон.

— Боевой вестник, как-никак… Роберт, пергамент у вас найдется?

— Да, вестник. И чернила есть.

— Нет, чернила не годятся. Вдруг клир осмелится залить подлинник — надсмотрщик помешать не успеет. Есть ли у вас свинец?

— Свинец? — удивился Роберт. — Да, есть. Но для чего?

— Свинцовый стилус неплохо пишет без всяких чернил. Можно смастерить стилус из растертой в порошок жженой кости. Смешиваешь порошок с животным клеем, и готово. Такой стилус еще лучше, но делать его дольше. Да. Нужно, чтобы кто-то все время присматривал за клиром.

— Насчет этого не беспокойся, Олвин.

— Благодарю. Так, Шон.

— Слушаю. — Арчер скрестил руки на груди.

— Я не взял в цитадели магнетитовый стилус. Не знал. Расскажи еще раз про этот, как его… путевод…

— Компас.

— Да, компас. Это ведь магнетитовая стрелка на блюдце, так?

— Так.

— А какого эта стрелка размера?

Арчер растопырил ладонь и уставился на нее.

— Ну-у, чуть тоньше мизинца и вдвое длинней.

— Значит, если раздобыть такую стрелку, то она сгодится как стилус для самописца.

Олвин задумчиво потер подбородок.

— Почему бы тебе не выкрасть стилус из какой-нибудь цитадели? — усмехнулся лесной король.

— Второй раз не сработает. Новость о похищении клира наверняка обошла весь орден. Цитадели теперь настороже. Сунуться в любую — верная погибель.

— Ну хорошо, допустим, ты получишь стилус. Что дальше? У тебя нет драконьей ртути. А если достанешь и ее, то какой со всего этого прок?

Олвин улыбнулся.

— Быть может, мы сумеем получить ртуть, когда будет готов перевод. А прок… Смотри, в новолуние и полнолуние все цитадели должны сливать из чаши драконью ртуть. Для чего?

Лесной король задумался на некоторое время, но затем пожал плечами.

— Не знаю, какая-нибудь магия… полная луна и все такое?

— Но ты же не веришь в магию, — засмеялся Олвин. — Может, выливать ртуть надо потому, что в такие дни великий магистр получает послания? От его хозяев, колдунов Мамонтова острова? И клирам приказано сливать ртуть, чтобы они ненароком не прочли то, чего им знать не положено. Улавливаешь?

— Хм…

— А теперь вообрази: получив драконью ртуть и собрав самописец, мы будем читать переписку врагов. Мы же узнаем все их сокровенные тайны.

Робер и Арчер переглянулись. Звучало заманчиво.

— Но компас раздобыть нелегко, — вздохнул Шон. — Уж я-то знаю. Торнайцы хранят тайну надежно, никакими посулами их не соблазнишь. Они отдают компасы только Тассирии. Ведь Торнай подчиняется империи. Оттого-то тассирийские мореходы самые искусные.

— Не самые, — усмехнулся Олвин. — Самые-самые — это корсары Странствующего королевства.

Покойник фыркнул.

— Проще получить тассирийскую корону, нежели корсарский компас.

— Ладно. Сперва дождемся от пленника перевода.

* * *

Чуть позже, когда Роберт и Карл Лысая Гора направились в большую пещеру, чтобы выбрать толковых ребят для охраны пленника, а заодно распорядиться насчет пергамента и свинца, здоровяк шел позади предводителя и хмуро смотрел ему в спину. Похоже было, что Карла одолевают сомнения, говорить о которых он не очень-то хочет.

— Робб, — вымолвил он наконец.

— Да, дружище? — обернулся Роберт, продолжая идти.

— Послушай, мне надо тебе кое-что сказать.

— Так говори.

— Но тебе это придется не по нраву, Робб.

Лесной король остановился.

— Друг мой, у нас, кажется, есть обычай: каждый вправе высказать все, что его тревожит. Любые сомнения. На том и стоим, верно?

— Так-то оно так…

— И в чем же дело?

— Ответь мне, Робб, кто в нашем лесном братстве король? Ты или этот чужак Олвин? Сдается мне, что сейчас верховодит он.

— Карл, — вздохнул Роберт, — у нас нет королей. Этим прозвищем меня наградили деревенские простаки да лесные племена. А Олвин, может, и чужак. Но ведь все мы когда-то пришли в лес чужаками. Он отдал кучу монет в общий сундук, когда явился, и в цитадели вестников прихватил не меньше. Так какой же он чужак?

— Деньги, Робб, — малая плата за то, что вскорости лесным королем станут считать его, а не тебя. Подумай об этом, Робб, — посоветовал здоровяк.

Лесной король вздохнул.

— Хорошо, брат, я подумаю. И благодарю тебя за откровенность. Идем.

Глава 8
Человек в краю гигантов и отравленный болт

Оказалось, что караван среди прочего вез с собой немного коз и овец. Леон узнал об этом, когда стали разбивать лагерь у небольшого водопада. Слуги устанавливали шатры и разводили костры, ограждая их цепочками камней (в речке, текшей от водопада, их было с избытком). Парнокопытные ехали в той огромной телеге, что тянуло множество верблюдов. Всех коз и большинство овец отвели в загон, наспех поставленный впритык к каменной стене, с которой не так давно спустился караван. Несколько овец забили, тут же нарезав их мясо на кубики, которые отправились в наполненные крепким вином чаны.

— Когда же охота начнется? — ворчал Харольд Нордвуд.

Он то и дело точил и без того острый меч и вслушивался в диковинные звуки, доносившиеся из лесной чащи.

— Императорская охота — такое дело. — Фатис Кергелен изобразил сладкую улыбку. — На то она и императорская. Сначала слуги поставят лагерь. Потом — пир по поводу благополучного прибытия в земли пеших драконов. Потом — жертвоприношение богам с просьбой о благополучной охоте и не менее благополучном возвращении.

— Скука смертная, — поморщился рыцарь. — А ты сам чего слугам не помогаешь?

— В мои обязанности это не входит, господин.

Странно было смотреть, как слуги, вольные люди, таскают камни, возводят шатры, готовят яства для пира, а раб без дела прохаживается туда-сюда, сложив руки на выпирающем животе и спрятав кисти в широких складках рукавов.

Сквайр Брекенридж думал об ином. Он подолгу смотрел на восток, где они в последний раз видели огромных зверей, именуемых «шагающими горами».

— А эти исполины не придут сюда и не потопчут нас? — спросил, не выдержав, Кристан.

— Не беспокойтесь, молодой господин, — отозвался Фатис. — Костры уже разведены. «Шагающие горы», как и все пешие драконы, до ужаса боятся огня и дыма. Разумеется, любой дикий зверь опасается огня, но пешие драконы в особенности. В ту далекую пору, когда небеса нашего мира были наполнены ревом огнедышащих пастей и хлопаньем кожистых крыльев истых драконов, они чаще всего охотились именно на пеших драконов. В том числе и на свирепых хищников. Ведь пешие драконы — крупнейшие сухопутные твари. А большому куску рот радуется. Истые драконы бросались с высоты на пеших, изрыгая пламя. Они поджаривали добычу раньше, чем смыкали зубы на дымящейся плоти. И ужас перед этим пламенем передавался по крови из поколения в поколение. Оттого-то, покуда горят костры, ни один пеший дракон к лагерю не приблизится.

— Надеюсь, что все так и есть, — кивнул Кристан. — Это немного успокаивает.

— Вам не о чем волноваться, молодой господин. Все так и есть.

Тем временем весьма крупный вооруженный отряд во главе с Вимгарином Залманарри отправился сопровождать большую телегу куда-то на юг. В самой телеге устроилось до полудюжины слуг с приспособлениями для рытья.

— Куда это они? — полюбопытствовал Нордвуд.

— Пока телега не пропахла дымом, ее надо убрать подальше. Слуги сделают плоскую песчаную насыпь, на нее закатят телегу. Затем снимут колеса и стенки.

— И для чего все это?

— Телега сия, господин, предназначена для дракона. Они найдут подходящее место, куда нужно будет заманить чудище, и оставят там основание телеги.

Сир Харольд поморщился:

— Мудрено все у вас. Наша охота куда проще, и ража в ней поболе будет.

— Но у вас нет пеших драконов, — в очередной раз улыбнулся евнух. — Это не то же самое, что загонять кабанчика, уж поверьте.

— Можно подумать, ты в этом силен.

— Я читал разные книги…

— Ах, книги, — махнул рукой Нордвуд.

— В книгах, господин, есть все сущее, а также все вероятное и все невозможное. Они позволяют видеть дальше, чем могут глаза, слышать больше, чем могут уши, и знать больше, чем может разум.

— Как это? — с сомнением взглянул на раба Кристан.

— Посредством букв, молодой господин. Вы не представляете, на что способны две дюжины закорючек, расставленных на пергаменте определенным образом.

— Сестрица моя зато представляет, — тихо произнес Леон. — Любит она чтение. Только не заумное, как ты, а сказки. Про героев и любовь.

— Герои и любовь — это, конечно, сказки, — многозначительно покачал головой Кергелен.

Леону было грустно. Он тосковал по Инаре. А как вспомнил изумрудные глаза Элиссы, широко распахнутые, как руки для объятий, затосковал и по дому. По матери с отцом, по безобразному палачу Блэйду со скрипучим голосом, по древнему садовнику Мортимеру Фишу. Ну и конечно, по волчаре Вэйлорду. Не вспоминал он лишь о тупике на улице Роз, где прошло много вечеров в доме удовольствий мамаши Сиргаритки. Стыдно было за хмельные часы, проведенные на ложе с визгливыми блудницами. Несколько ночей, что они с Инарой смотрели на звезды, были стократ дороже всех былых похождений. Оттого не терпелось поскорей покончить с охотой и вернуться в Эль-Тассир. Но здесь, в охотничьем лагере, в мире пеших драконов всеми как будто овладела странная вялость. Вроде слуги и проявляли расторопность, но это ни на миг не приближало Леона к возлюбленной. Ведь охота еще и не начиналась. Даже отряд во главе с ниччаром Залманарри пока не скрылся из виду.

— Как же мы охотиться будем, если дымом пропахнем? — вопрошал тем временем Кристан Брекенридж.

— Видите водопад и пруд под ним? — указал кивком Фатис. — Всем причастным к охоте перед выходом надлежит совершить омовение. Затем облачиться в новые, особые одежды. И обмазаться прибрежной глиной из речки.

Раб присел рядом с молодым сквайром, глядя, как Нордвуд точит клинок.

— Мечи едва ли пригодятся на охоте, — сказал он после долгого молчания.

— Догадываюсь, — отозвался охранитель, которого тоже угнетало нетерпение, хотя едва ли так же сильно, как гринвельдского принца.

— Будем надеяться, что ни гапторы, ни драконьи львы сюда не пожалуют. Тогда не помогут ни мечи, ни арбалеты, ни гастрофеты [Гастрофет— арбалет с рычажным взведением. — Прим. ред.].

Молодой Брекенридж уставился на раба.

— О чем ты толкуешь, Фатис? Драконьи львы?

— Да. Есть такие пешие чудища. Они меньше тиранодракона. Но опасней тем, что умеют устраивать засады. Тиранодракон огромен и могуч, но глуп. Он видит жертву и с воплями кидается на нее, круша все на своем пути. А драконий лев замрет в чаще и не шелохнется, пока жертва не окажется на расстоянии пары скачков. Тиранодракон считается королем пеших драконов. Но и у людей король часто бывает глупым и безобидным, в отличие от тех, кто менее заметен, но наделен умом.

— О глупых королях ты тоже в книжках вычитал? — рассеянно проворчал Леон, глядя в темнеющее небо. — И как это раб смеет произносить подобные речи?

— Я знаю, что вы не донесете на меня. А еще знаю, что вы предпочитаете откровенность подобострастию.

— Погоди-погоди, так твари могут прийти сюда? — перебил Кристан. — Ты же говорил, они боятся дыма.

— Драконьи львы боятся. Но есть в этом краю существа, которых дым не пугает. Гапторы. Они немногим выше человека, но опасней тиранодракона.

— Это чем же?

— Тем, что они очень умны, юный господин. Дым гапторов не страшит, поскольку их далекие предки редко становились жертвами истых драконов. Столь мелкая добыча не привлекала огромных крылатых тварей. А если дракон и замечал их, они умели от него уйти. И в охоте им нет равных. Даже драконий лев не может соперничать с гапторами. Они охотятся небольшими стаями, как волки. Только они гораздо терпеливее волков. Тиранодракон кидается на все, что шевелится, кроме разве что «шагающей горы». А гапторы могут целый день выслеживать жертву, оставаясь незамеченными. Они способны оценить жертву. Что делает лев, если видит буйвола и человека? Он выберет буйвола, ведь тот крупнее, а значит, сытнее. Гаптор же всегда выберет человека. Потому что понимает: человек опасен.

— Человек опасен? — удивился молодой Брекенридж. — Для него? Я что-то не пойму.

— Да, юный господин. Вы помните, что стало с могучим тиранодраконом на потешной травле во время пира? Помните, как люди закололи чудовище, перед которым трепещет все живое? Гапторы не терпят соперников. Они умны и скрытны. Они могут часами находиться в десяти шагах от вас, но вы их не заметите.

Кристан невольно уставился на ближайшие кусты, а раб тем временем продолжал:

— И передние лапы у гаптора развиты прекрасно, не чета скрюченным, чахлым ручонкам тирана или драконьего льва. Их когти с легкостью вспарывают кожу трирога. Прыжку их позавидует пума. И если гаптор дал вам себя увидеть, значит у вас за спиной другой гаптор уже занес свою лапу…

— Фатис, — негромко засмеялся сир Нордвуд, — хватит нагонять на мальчишку страх. Гапторы водятся далеко на западе. Здесь владения тиранодраконов. Ибо здесь обитают «шагающие горы», на которых охотятся тираны. Как бы ни был глуп тиранодракон, он не потерпит в своих охотничьих угодьях гапторов. И твои разумнейшие убийцы это прекрасно понимают. Нет их на сотни лиг вокруг.

— Вижу, сир Нордвуд, — хитро улыбнулся Кергелен, — вы хорошо подготовились к путешествию в драконий край. А вот вы, юный сквайр, неважно.

— Чего? — захлопал глазами Брекенридж.

— Плохо вы подготовились, молодой господин.

Харольд снова тихо засмеялся. А Кристан переводил непонимающий взгляд то на него, то на евнуха.

Ночь спустилась почти незаметно. В тени каменной стены сумерки и так царили бо́льшую часть дня. Кроме того, лагерь окружали непролазные чащи. В основном причудливые растения напоминали папоротники и хвощи, но были гораздо крупнее. Может, и не столь высокие, как корабельные сосны Абертинского леса или Волчьего мыса, но повыше гринвельдских дубов и кленов. Они тоже мешали свету проникнуть в небольшую долину, где расположились охотники. По-настоящему светло здесь бывало редко — лишь когда солнце стояло в зените.

На небе одна за другой зажигались яркие звезды. С закатом не пришел холод, как это было в Море Зноя. Здесь, в краю гигантов, ночь хранила дневное тепло, лишь немного разбавляя его приятной прохладой.

Леон выбрал место поровнее, разложил циновку. Бросил сверху набитый овечьей шерстью мешок и улегся, устремив взор в звездное небо.

— Леон, ты что же, снаружи спать собрался? — удивился Харольд Нордвуд.

— Хочу глядеть на звезды, — негромко отозвался принц и вздохнул.

Без нее звезды казались такими холодными. Но когда он смотрел на них вместе с Инарой, было тепло на сердце и спокойно на душе. И весь мир исчезал, оставляя им двоим вечность любви и бесконечность пространства.

Где-то далеко затихало раскатистое урчание «шагающих гор». Даже им требовался сон. Из чащи доносились новые причудливые звуки. Просыпались звери-полуночники. Заливались сверчки и кузнечики. Судя по звуку, здесь они были куда крупней, чем где бы то ни было. Мягко журчал водопад. Потрескивали поленья в кострах, изредка легкая дымка проплывала над головой, закрывая на несколько мгновений звезды.

Вернулся отряд императорского ниччара, без телеги. Слуги отвели верблюдов в стойло и положили им ко́рма. Почти все разошлись по шатрам, и мир постепенно освобождался от звуков людской суеты, возвращаясь к первозданности. Леон словно оказался в райских кущах, в живописном саду, перед дворцом самого Первобога. Клиры говорят, что достойнейшие из праведников придут к Отцу богов на пир в честь своей смерти. И повезут их боги на своих колесницах. И сам бог Мартиан будет играть на золотой лютне и петь песню, которой встретит усопшего Арпелия. И бог ремесел и гостеприимства Инварин откроет ему сверкающие врата, которые сам выковал. И богиня Мия будет очаровывать его прозрачным нарядом, волнующим сердце полускрытыми прелестями. И вечно юная Юния встретит его радостными возгласами как брата. Она, наверное, похожа на Элиссу… И озорной Юлий начнет шутить, но совсем беззлобно, а бог воинских дел Октавиан подарит ему алмазный меч. И богиня плодородия и урожая Септица накроет роскошный стол. А еще есть Октиния, Новелла и Децимус… Они ведь тоже там будут? Только Феролин останется где-то в морской пучине.

Нет-нет, все не так… Райские кущи там, где Инара. Куда бы ни занесла судьба, лишь бы вместе с ней. Это и будет для него раем…

— Инара, — тихо проговорил заморский принц, чувствуя, как тяжелеют веки. — Инара, — шепнул он еще раз, прежде чем сон завладел им без остатка.

* * *

Мириады звезд кружили по ночному небу, словно играя в салочки. Но вдруг, будто дети на окрик родителя, вернулись на свои места и замерцали, издавая еле слышный, тонкий перезвон. Девичья рука поднялась к полной, непривычно большой луне и погладила ее кончиками пальцев. Лунный свет стал ярче и одновременно мягче. А извечно скорбный лик луны расплылся в улыбке.

Леон тоже протянул руку. Она ведь так близко. Он хотел коснуться ладони Инары. Но понял, что все же она далеко. Как странно… Он огляделся. Они стояли на двух одинаковых башнях. На самых вершинах. И башни эти уходили на мили вниз, пронзая перину облаков. Эти башни подпирали сам небесный свод. И можно было коснуться луны. Он потянулся и толкнул ночное светило к Инаре. Луна неторопливо поплыла в сторону любимой. Наложница улыбнулась доброй улыбкой и встретила луну нежной ладошкой. Толкнула назад. Но та вдруг поднялась еще выше.

— Леон, — тихо пропела Инара, — забери меня.

— Любимая, я не могу дотянуться, — с тяжестью в сердце ответил он.

— Мне холодно и страшно… — Она больше не улыбалась, на лице застыл страх.

— Милая, тебе нечего бояться. Я здесь! Слышишь?!

— Но между нами бездна, Леон…

— Но ведь наша любовь преодолеет любые расстояния, разве нет, Инара?

Девушка внезапно вздрогнула и обернулась.

— О боги!

— Что? Что такое, любимая?!

— Они идут убить меня! Леон!

Он уставился в бескрайнее небо позади нее. Но там ничего не было. Только ночь и мерцающие огоньки звезд.

— Никого нет, Инара! Мы здесь одни! Только ты, я и звезды!

— Они идут за мной, Леон! — Она подошла к самому краю и потянулась рукой к возлюбленному.

— Осторожней!

— Забери меня, мой принц! Мой лев, молю, защити меня!

Она тянулась все сильнее, и теперь только пальцы ног касались края башни.

— Осторожней, Инара!

Он сделал то же самое, потянулся к ней. Между их руками всего пара дюймов. Но эти дюймы непреодолимы!

— Мне страшно, Леон!

— Осторожней!!!

Она потеряла равновесие и сорвалась.

— Нет! — воскликнул принц и бросился за ней.

В полете он догонял крик Инары. В ушах свистел ветер. Девушка упала в облака. Тут же и Леон вошел в них, а когда вырвался из невесомых объятий, с ужасом увидел, что Инара летит в разверстую пасть тиранодракона…

— Нет!!! — Леон вскочил, обливаясь холодным потом.

Тяжело дыша, он осмотрелся. Шатры с отсветами костров. Журчание водопада. Вдали прохаживаются часовые.

— Проклятье, — выдохнул принц. — Cон… Всего лишь дурной сон.

Наследник гринвельдского престола посмотрел на звезды. Они все так же ярки и далеки. А ночь все так же темна. Вдруг мглу на миг расчертила яркая полоска падающей звезды. И невыносимо заболело в груди, словно падающая звезда была стрелой и она вонзилась в его сердце. Он скривился от боли и поднялся, прижимая ладонь к груди. Простонав, Леон побрел к ручью.

Скинув мокрую от пота рубаху, он встал коленями на прибрежную гальку и, зачерпнув ладонями воду, плеснул себе в лицо. Еще и еще… Наконец просто опустил голову в ручей.

Казалось, отлегло. Смутная тревога и боль отступили, и вода остудила полную неприятных мыслей голову. Леон присел. Но тоска по императорской наложнице никуда не делась. Да он и не хотел не думать о ней.

Спать расхотелось совершенно. Он сидел, иногда опуская руку в воду и прислушиваясь к ночи, которая в краю пеших драконов не отличалась тишиной. И дело было не в том, что рядом находился водопад. Он вовсе не ревел, скорее громко шелестел. Это ведь не громадина Вистиганского водопада на родине, в Триозерье. Тут шумела лесная чаща. Перекрикивались неведомые животные. Тянули мелодию сверчки-переростки. И старался неподалеку лягушачий хор. В общем гомоне выделялась странная перекличка неких существ, походившая на вскрики испуганной девочки. В памяти возникла сцена из детства. Ему и принцессе было лет по семь или восемь. Они дурачились в тронном зале, пока Элисса не увидела огромного черного паука. Во всяком случае, тогда он выглядел огромным. Маленькая принцесса завизжала так, что казалось, вот-вот рассыплются узорчатые витражи тронного зала. Тут же на крик прибежали стражники и Вэйлорд с ними. Поняв, кого испугалась Элисса, он усмехнулся и обнажил меч. Леон решил, что сейчас королевский десница сразится с отвратительным чудовищем. Но тот просто поддел тварь кончиком меча и поднес к лицу.

— Лорд Морган Тэлбот, почему вы явились в тронный зал без приглашения? — строго сказал пауку Нэйрос и, подойдя к окну, стряхнул того на улицу, не причинив вреда.

Стражники засмеялись, а Леон накрепко запомнил, что родовой знак Тэлботов — паук. Видимо, в тот день юный принц увлекся геральдикой больших и малых домов королевства. Правда, ненадолго. Очень непостоянен он был в пристрастиях.

Принц грустно улыбнулся, вспомнив детство, сестру и королевского десницу. Он бы и дальше предавался воспоминаниям, коротая ночь. Но вдруг Леону показалось, что совсем рядом, чуть позади, в зарослях молодого папоротника кто-то зашевелился.

Принц медленно обернулся и напряг слух. Снова шорох. Холод обдал все тело, и в голове зазвучали слова Фатиса Кергелена: «Они умны и скрытны. Они могут часами находиться в десяти шагах от вас, но вы их не заметите…»

Принц впился взглядом в молодой папоротник. Леон ведь прошел совсем рядом с ним по пути к ручью. И не было там ни шороха, ни иных звуков. И до зарослей этих сейчас около десятка шагов. Бешено заколотилось сердце. У него ведь нет с собой никакого оружия. Все, что есть, это снятая с потного тела рубаха. Даже камней вокруг нет. Только крохотная, меньше гороха, галька.

— Трин-н-надцатый, — тихо выдавил Леон, зачем-то стиснув в кулаке рубаху.

Что делать? Позвать на помощь? Лагерь совсем рядом, и даже отсветы костров видны на верхушках папоротника. Его услышат. И прибегут. Но… что, если прячущаяся в засаде тварь не видит его, а он, закричав, выдаст себя? Ведь отчего-то хищник до сих пор не напал. Например, когда Леон сидел спиной к зарослям, беспечно окунув голову в воду. Или?..

«Гапторы могут целый день выслеживать жертву, оставаясь незамеченными. Они способны оценить жертву…»

Леон осторожно, на четвереньках, двинулся в сторону лагеря. Хочешь, не хочешь, а заросли надо миновать.

«Они охотятся небольшими стаями…»

Леон резко обернулся. Нет, позади не крадется зверь. Надо бежать в лагерь, пока есть возможность. Он вскочил и бросился мимо зарослей.

Листва вдруг закачалась, и наперерез ему вынырнуло существо высотой около шести футов.

Леона охватил страх, какого он не знал никогда. Он зарычал не своим голосом и кинулся к существу, сам не ведая зачем. Оно тоже издало вопль — вроде тех, что напомнили принцу об истории с пауком.

На крик ответили из чащи.

Они охотятся стаями!

Повинуясь скорее наитию, подстегнутому страхом, нежели рассудку, Леон взмахнул рукой и накинул рубаху чудищу на голову. Оно удивленно взвизгнуло. Обхватив длинную шею зверя, принц повалил его наземь и сел сверху, крепко прижав существо к земле.

— Сюда! Скорее! Гаптор! — заорал Леон. — Здесь гаптор, на помощь!

Первыми прибежали часовые. Из шатров выскакивали люди, кто-то с факелом, многие с оружием. Даже Фатис Кергелен спешил короткими шажками, сжимая факел в одной руке и придерживая другой книгу под мышкой. Какого рожна он тащит книгу?! Чудовище ею забить собрался?! Или уморить его чтением заумных трудов?!

Свет факелов не прогнал страх Леона, но помог разглядеть, с кем он имеет дело. Придавленное к земле существо брыкалось задними лапами. К удивлению принца, оно было покрыто оперением. Не сказать что красивым, скорее чем-то средним между шерстью и жесткими перьями. То, что торчало из плеч, уже нельзя было назвать лапами, но еще нельзя было назвать крыльями. Нелепые отростки были прижаты к бокам и подергивались. Никакого проку от них не было. Леон припомнил слова евнуха о том, как опасны передние лапы гапторов. Так это не гаптор?

Среди собравшихся стали раздаваться смешки.

Леон осторожно стянул рубаху с головы причудливого существа, и, увидев свет факелов, оно тут же истошно завопило. Голова была до нелепости мала и походила на птичью. Только клюв не выдавался вперед, как, скажем, у сокола. Просто вытянутая большеглазая морда.

— Чего смеетесь? — еще не отдышавшись, спросил Леон.

— Ваше высочество, — вздохнул Фатис, — это авимим. Он опасен для мышей, лягушек, стрекоз и прочих букашек. Но не для человека. Эта нелепая недоптица относится к так называемым бастардам пеших драконов. Драконом его, как видите, назвать никак нельзя, мой господин.

Авимим притих. Наверное, решил, что безопаснее прикинуться мертвым. Леон смотрел на пленника, и ледяной ужас сменялся жгучим стыдом. Принц опозорился. И ладно бы, если бы только перед Кристаном и Нордвудом. Даже если бы перед Кергеленом — это еще ничего. Но здесь собралась толпа слуг, тассирийские солдаты и сам ниччар Залманарри. А Леон как-никак наследник гринвельдского престола. От досады хотелось растерзать несчастного авимима. Но так он выставил бы себя еще бо́льшим дураком. А на лицах и без того усмешки. И принц выбрал лучший способ выйти из глупого положения. Он расхохотался.

Кто-то подхватил его смех. Но смеялись уже не над ним, а вместе с ним. Совсем другое дело.

— А как же дым, Фатис? — спросил молодой Брекенридж. — Ты же говорил, что только гапторы не страшатся дыма? Как эта птаха очутилась у самого лагеря?

— Ветер хоть и не чувствуется, но все же есть. Чуть повыше наших голов. И он дует отсюда в сторону лагеря. А этот авимим, наверное, пришел к пруду поохотиться на лягушек. Полагаю, сто́ит бросить здесь пару тлеющих тряпиц, чтоб больше не приближались.

Сир Нордвуд склонился и, обхватив тушу драконьего бастарда, поднял. Она оказалась на удивление легкой. Авимим раскрыл глаза и снова взвизгнул.

— Они вкусные? — спросил рыцарь. — Может, приготовим, коль уж поймали?

Фатис мотнул головой.

— Нет, господин. Мясо пеших драконов, как и бастардов, дурное. Оно не годится в пищу человеку.

— Ладно, Харольд, отпусти его, — махнул рукой Леон.

Нордвуд разжал руки, и принц хлопнул существо по спине.

— Проваливай.

Авимим побежал, не переставая кричать. Птичьи лапы зашлепали по ручью. Из леса донеслись ответные возгласы, и авимим припустил еще быстрее.

— Идемте спать, — вздохнул Леон, проводя авимима взглядом. — А ты, Фатис, позаботься о дымящих тряпках. Не хочу, чтобы куропатки-переростки тревожили мой сон.

Хотя его сон был прерван вовсе не драконьим бастардом.

* * *

Свежая кровь была далеко, но тиранодракон превосходно ее чуял. Крупные ноздри громко сопели, улавливая сладковатый запах.

Иногда чудище наносило ужасными зубами добыче серьезную рану и выходило из схватки. Раненый гигант, даже травоядный, вполне способен нанести смертельные увечья. Трирог мог вспороть брюхо тирану длинными рогами. У арматуса тоже были рога, но не на голове, а на кончике хвоста. Пучок смертельно опасных шипов. «Шагающая гора» могла повалить тирана наземь ударом шеи или хвоста, а затем добить, наступив на голову или ребра. Спину арматуса защищала броня, а огромная костяная колотушка на конце толстого хвоста с легкостью ломала хребет любой твари. Потому тиран наносил рану и отступал. А спустя время шел по следу, на запах крови, которая истекала из жертвы час за часом, пока та не валилась без сил. И тогда тиран приходил попировать. Такой способ был больше в ходу у драконьих львов, но порой к нему прибегал и тиранодракон. Если только голод не был силен настолько, что бросал на любую шевелящуюся тушу с непреодолимым желанием сожрать ее без остатка.

Ноздри опять фыркнули. Манящий запах беспокоил тирана с рассвета, когда солнце взошло и стало неторопливо согревать холодную кровь в теле сонного гиганта. Рану нанес не он. Может, другой хищник? Едва ли тиран был способен размышлять об этом. Чудище двигалось, повинуясь своей природе. Но если здесь есть другой хищник, значит тиран зашел в его угодья. И добычу придется отвоевывать. Это тоже было заложено в его природе.

Он остановился, медленно поводил головой из стороны в сторону и снова фыркнул. Двинулся дальше. Источник запаха был уже рядом. И тиран нашел его очень скоро. Лужа крови на звериной тропе. Кровь травоядного. Причем молодого. Но плоти нет. Огромная голова склонилась над лужей. Учащенно засопели ноздри, а из пасти исторглось недовольное рычание. Где тело? Где пища? Жертва пролила здесь кровь и двинулась дальше? Тиранодракон сделал шаг и окропил лужу собственной мочой, чтобы перебить запах. Не сделай он так, эта кровь помешает ему идти по следу дальше: он снова и снова будет ловить ее сладкий аромат и возвращаться на старое место. Однако природа дала зверю и такую повадку. Заодно запах мочи должен сказать другим, кто здесь полноправный хозяин.

Огромные трехпалые лапы зашагали дальше на север…

Три двуногих существа тоже торопились на север. Они сильно отличались от прочих обитателей края гигантов. Да, это были хищники, но особенные. Они не были велики, их зубы не рвали кожу и плоть, не перемалывали кости. У них имелись иные преимущества, коими обделили боги остальных тварей. Эти хищники обладали неописуемо коварным разумом, а вместо пятидюймовых клыков им служили копья и стрелы. Это были люди. У двоих — причудливые арбалеты с двойным луком. Такое оружие пускает болт с особой силой.

У третьего человека в руках не оружие вовсе. Деревянное ведро, прикрытое крышкой. Увидев очередную метку — речной камень, который они оставили на тропе по дороге туда, он снял крышку и плеснул крови. Остальные двое озирались, держа оружие наготове.

Закончив, они побежали дальше на север. Не прошло и четверти часа, как на этом месте стоял тиранодракон и снова поливал лужу крови мочой.

Все участники охоты сейчас выглядели одинаково. Почти голые, в набедренных повязках, измазанные прибрежной глиной, которой было предостаточно у пруда. Высохшая глина приобрела серо-голубой оттенок. Она хорошо перебивала запах живой плоти.

Трое, что заманивали зверя, кинулись к верблюдам, которые с небольшим отрядом ждали на опушке. Оседлав животных, они бросились в сторону лагеря.

Леон, как и все, был в набедренной повязке, в глине с ног до головы и в сандалиях с высокой шнуровкой, какие носят тассирийские солдаты. В руках он сжимал двулучный арбалет, заряженный особым болтом с длинным железным наконечником. В наконечнике имелось отверстие. Трогать кончик болта не следовало ни в коем случае. Отверстие, а также желобки вдоль наконечника заполняла тягучая зеленоватая жижа. Один из опаснейших ядов, известных человеку. Единственного выстрела хватило бы, чтобы убить слона. Человека яд мог отравить, даже просто попав на тело в том месте, где кожа понежнее. Могучего же тиранодракона он должен был лишить чувств на пару дней — время перехода через Море Зноя. На этой охоте решающий выстрел должен был сделать именно Леон. Этим Тассирия выказывала уважение посланнику гринвельдского королевства, к тому же будущему королю.

Сам Леон не сильно гордился такой почестью. Все помыслы его были о другом. Но получить редкий опыт, прославиться удачной охотой было полезно.

Рядом стоял Кристан Брекенридж. Вид его был столь же нелеп. Голое тело, глина; и лишь добротные сандалии мешали увидеть в нем дикаря. У молодого сквайра был нож. Но не для того, чтобы кидаться с ним на монстра, способного проглотить человека одним махом.

А из леса уже доносились гулкие шаги и шорох потревоженных огромным телом растений.

Пометив третью лужу крови, тиранодракон вышел на опушку. Страх и восхищение смешались в душах людей, лицезревших ужасное творение богов. Сердца бешено заколотились, сперло дыхание.

— О боги! — прошептал Кристан. — Помоги нам, Октавиан, и смилуйся, Децимус…

— Тише ты, — шикнул Леон. — Попроси еще Мартиана на арфе сыграть с небес.

— Резать? — спросил Кристан, переведя тревожный взгляд на принца.

— Нет. Он, похоже, увлекся «шагающими горами»…

Пеший дракон действительно смотрел в сторону водопоя, где собралось стадо травоядных титанов. Хищник опустил голову и вытянулся от носа и до кончика хвоста вдоль земли. Злобные глаза уставились на животных, чьи размеры значительно превосходили тирана. «Шагающая гора» — богатая добыча. И виден молодняк, который много меньше самок, что правят в стаде. С молодняком расправиться легче. Однако «шагающие горы», похоже, учуяли запах хищника. И немудрено: в десятке шагов отсюда он мочился на кровь. Но охотничья природа и желание вкусить свежей плоти брали свое. Надо было только выбрать, кто поближе и послабее.

Однако глотки почуявших опасность самок загудели, словно исполинские горны. Молодняк послушно жался к взрослым, и те обступили выводок, устремляя взоры во все стороны. Сколь ни был скудоумен хищник, он понял, что теперь ничего, кроме сокрушительных ударов, не получит.

Тиранодракон приоткрыл пасть и от досады зарычал.

Внимательно наблюдавший из кустов Леон понял, что тиран лишь больше возжаждал пищи. Самое время…

— Давай, — шепнул он Кристану.

— О боги, — выдохнул молодой Брекенридж и пополз к белобокой козе.

Та стояла в десяти шагах перед кустом, привязанная к колышку. Коза испуганно блеяла, но уйти не могла. Прямо перед ней на песчаной насыпи лежало основание огромной телеги. Кристан подполз к козе и вытянул руку с ножом. Коза отшатнулась.

— Проклятье, — прохрипел Брекенридж и прополз еще, когда так не хотелось даже на дюйм приближаться к чудовищу, что маячило в нескольких сотнях футов впереди.

Коза натянула веревку до отказа, и отступать ей было уже некуда. Неуверенным движением сквайр распорол козе бок. Потекла алая теплая кровь, а коза заорала от ужаса и боли.

— Все, Крис, назад! — громко прошептал Леон.

Брекенриджу повторять не стоило. Он воткнул нож в землю, чтобы не нести запах крови с собой, и бросился к принцу.

— Уходи к другим, — шлепнул его ладонью по бедру Леон.

— Хорошо, будь осторожен, и да хранят тебя боги…

— До сих пор им это удавалось, — проворчал гринвельдский наследник.

Леон должен был остаться один. Во-первых, таков был обычай. Высшая честь и высшая слава — в одиночку низвергнуть короля пеших драконов, и сделает он это всего одним болтом. Во-вторых, чем больше людей, тем сильнее их запах. Никакая голубая глина не обманет чувствительные ноздри чудища, если люди собьются в кучу.

Яд на острие болта силен настолько, что одного выстрела будет достаточно. Только бы не дрогнула рука. Только бы разум не помутился и не заставил в ужасе бежать: чудовище нужно подпустить к себе на расстояние в десять шагов. Леон, конечно, торопился обратно в столицу, чтоб увидеть поскорее Инару. Но он должен был вернуться с честью и славой, как герой, сразивший чудовище. Он словно обратился в самого Флориана Ланселота, что когда-то победил великого дракона, терзавшего земли, которые позже стали королевством Гринвельд. Леон мог обрести венец славы, достойной его великого предка Артогно Эвера, что укротил свирепого белого мамонта и объездил на нем весь известный ему мир, дабы объявить его своим королевством. Того мамонта страшились даже полулюди-полуволки. И они признали человека, оседлавшего зверя, своим королем. А теперь он, Леон, повергнет тиранодракона. Молва о славном подвиге обойдет весь Гринвельд. И пусть все знают: и отец, что считает его глупым, избалованным мальчишкой, и Вэйлорд, изматывавший его упражнениями… Пусть знают, что он, Леон Эверрет, — победитель короля пеших драконов.

Голодный зверь почуял свежую кровь и устремил взор в сторону истошно блеющей козы.

Неуверенный шаг. Еще шаг…

У Леона замерло сердце. Ему показалось, что чудовище смотрит прямо на него. Жуткий рев разразился над долиной, и зверь кинулся к добыче.

— О боги! — повторил Леон заклинание молодого Брекенриджа.

Он поднял арбалет и прицелился.

Далеко. Еще очень далеко. Зверь должен ступить на телегу. Да и болт с такого расстояния вряд ли пробьет толстую кожу тирана, а то и вовсе пролетит мимо. Боги, как же хочется бежать! Бежать без оглядки! Одного рева хватило бы, чтобы броситься наутек! А ведь он еще видел разверстую пасть чудовища, прямо как в том кошмаре. Белеющий частокол зубов. Безумный взгляд маленьких желтых глаз.

— О-о-о бо-о-о-ги-и!

Отвернуться, заткнуть уши, зажмуриться и — бежать… Бежать!

«Стой на месте, болван, — зашипел на него разум голосом Вэйлорда. — Ты опасней, чем он! Ты наследник Гринвельда, потомок великого Артогно, воспитанник волка! Ты человек!»

Земля под ногами уже тряслась от шагов плотоядного исполина. Его рев разрывал слух и, казалось, мог разорвать сердце.

— Ладно, — прошептал принц. — Иди сюда, уродец.

И зверь шел, но не на зов затаившегося в засаде человека, а на зов своей охотничьей природы, пробужденной запахом крови.

Трудно было совладать с дрожью в руках. А теперь от тяжелой поступи дракона тряслась сама земля. Совсем рядом жалобное блеянье козы. Огромная лапа ступила на телегу, отчего та заскрипела не менее жалобно. Коза шарахнулась в сторону, и тиран сошел с досок.

Проклятье! Поразить зверя нужно непременно на телеге! Ждать, когда он снова ступит на нее? А вдруг не ступит вообще? Но если выпустить отравленный болт сейчас, тиран свалится на землю, и затащить гиганта на повозку можно будет лишь с великим трудом. Настоящее мастерство охотника на драконов не просто в том, чтобы поразить зверя. Сделать это нужно, точно выбрав миг. Леон колебался. Сомнения мешались со страхом. Зловонное дыхание тирана обдавало лицо принца и качало листву, в которой он прятался.

Зверь резко подал голову вперед, и несчастная коза исчезла в огромной пасти. Тиран запрокинул голову, проглатывая жертву. Отчетливо слышался хруст костей и последний крик козы, уже из недр ненасытного чрева. Дракон сделал шаг назад, вновь ступив на телегу.

Решив, что другой возможности не будет, Леон направил арбалет в шею чудовища и нажал на спусковой рычаг. Одна тетива со звоном лопнула, ударив в правую скулу, как маленькая плеть. Вторая тетива сработала, но лопнувшая искривила путь болта, и тот резко клюнул отравленным острием вниз. Болт воткнулся в землю, едва не попав Леону в ногу.

Леон в ужасе замер. Как могло случиться, что тетива лопнула? Да еще и ядовитый болт чуть не поразил стрелка? Из рассеченной скулы текла кровь, смешиваясь с размазанной по лицу глиной, но Леон не обращал на это внимания. Принц медленно поднял взгляд. Тиранодракон стоял неподвижно, опустив голову, и пристально смотрел на охотника.

— М-м-мать твою! — выдохнул Леон и, выхватив из земли болт, бросился бежать, оставив негодное оружие в кустах.

Рев хищника ударил ему в спину, подгоняя обреченную жертву. Тиран ринулся за человеком, который мчался к ближайшей чаще.

Там, в чаще, остальные охотники. И там Нордвуд. У него тоже есть арбалет. Все, что сейчас нужно Леону, — исправный арбалет. Или чтобы боги поразили чудовище молнией.

— Харольд!!! — орал охотник что было сил. — Арбалет! Дай арбалет!

Леон бежал туда, где деревья стояли гуще; он решил, что гигант не протиснется между ними. Но вот позади хрустнул одинокий ствол. Хищник не обегал препятствия, а сносил их мощной тушей. Это его задерживало, но ненадолго.

Завидев, что гринвельдский посланник ведет к ним яростную смерть, люди кинулись наутек, оглашая округу воплями. На месте остались немногие. Среди них Нордвуд и Брекенридж. Лицо сквайра побледнело. Рыцарь же устремился навстречу принцу. Несколько тассирийцев последовали за ним.

— Леон! Он заряжен! Но без отравы! — кричал сир Нордвуд.

— Разряди! Живо!

Отважные тассирийцы осы́пали хищника пилумами, тяжелыми короткими копьями, и бросились врассыпную. Пеший дракон приостановился. Увидев перед собой не одну цель, а семь, он мешкал, выбирая, с кого начать. Три копья отскочили, но два вонзились в толстую кожу, еще больше разозлив существо, которое, казалось, и так целиком было соткано из ярости.

Сир Нордвуд припал на колено и прицелился. Он метил чудищу в глаз. Но болт попал в лоб и едва ли пронзил толстую кость. Снова рев, и снова грохот шагов.

— Лови! — Харольд кинул арбалет принцу и бросился в сторону, размахивая руками. — Сюда! Сюда, тварь! Я здесь!

Тиран выбрал новую цель…

Поняв, что зверь отвязался от него, хотя бы и ненадолго, Леон опустил арбалет, просунул ногу в стремя и взвел обе тетивы. Теперь — вставить болт. Руки ужасно дрожали. Только бы не коснуться отравленного наконечника…

Еще несколько тассирийцев возникли справа от хищника, и вновь полетели пилумы. Один вонзился в брюхо, в то место, где кожа более тонкая и где рана причиняет особые страдания любому зверю. Тиран заревел от боли и гнева и резко повернул в сторону дерзких людей, повалив очередное дерево. Тассирийцы стали разбегаться, но один оступился и упал. Когда ему удалось подняться, клыки чудища вонзились в его бока. Зверь резко запрокинул голову, подбросив кричащего человека в воздух, и поймал в раскрытую пасть. Раздался хруст, на землю упали ноги несчастного.

— Э-эй!!! — послышался львиный рык Леона.

Он отчаянно растирал по лицу кровь из рассеченной скулы.

Хрустя костями, тиран медленно повернулся и устремил свирепый взор на принца.

— Попробуй на вкус меня, кусок драконьего дерьма!

Зверь клацнул зубами, а принц бросился обратно к телеге. Лапы чудовища загрохотали по земле.

Скорей! Скорей!!! Шаги зверя все ближе. Дыхание обжигает спину. Вот и куст, где прятался охотник. Леон влетел в него и вдруг споткнулся о тот сломанный арбалет.

Время будто многократно замедлилось. Он чувствовал, как падает, раскинув руки, и как оружие вылетает из ладони. Все… Неужели все?.. Заряженный отравленной стрелой арбалет упал в паре шагов впереди. Падая, он развернулся острием болта к Леону. На какой-то миг принц забыл о драконе. Сейчас арбалет выстрелит от удара о землю, и смазанный ядом болт вонзится в лицо гринвельдского наследника!

Но этого не случилось.

— Боги, мать вашу, не помогаете мне, так хоть не мешайте! — взвыл Леон, рванувшись к арбалету.

Схватив оружие, он резко развернулся…

Пеший дракон был совсем рядом. Ревущая пасть твари, предвкушающей новое лакомство, распахнулась. Зубы и язык заливала свежая кровь. Человеческая кровь…

Прицелиться! Нажать на рычаг!

Болт влетел прямо в глотку. Хищник вдруг отпрянул, захлопнув ненасытную пасть, и заскулил, нелепо дергая передними лапами. Снова взревел и ринулся к Леону. Но тот уже был на ногах и помчался прочь, пробежав по телеге. Осилив несколько шагов, пеший дракон зашатался и, громко сопя, замычал. Сделал клокочущий вздох и рухнул наземь. Воцарилась тишина.

Конец ознакомительного фрагмента