Стелла Геммел - Город (Город - 1)

СТЕЛЛА ГЕММЕЛ

ГОРОД

Часть первая

КРОМЕШНАЯ ТЬМА

1

Вначале была тьма. Тяжелая, иссиня-черная, удушающая… и настолько плотная, что казалась физически осязаемой. Она заполняла и рот, и уши, и разум. Потом проявился запах. Огромный и плотный, точно подушка, накрывшая лицо, или грубый камень под босыми ногами. Он и удушлив был, как подушка. В последнюю очередь возникли звуки, порожденные сточными тоннелями. Непрестанные вздохи течения, капель, всплески, внезапные прорывы воды…

И цоканье острых коготков по влажному кирпичу.

Самец был крупным, старым, умудренным жизнью. Ему не требовался свет, чтобы следовать извивам лабиринта, где проходили его дни. Его лапки подробнейшим образом осязали малейшую перемену в поверхности кирпичей, по которым он перебегал высоко над бесконечным потоком — дарителем жизни. Невероятная чувствительность подвижного носа позволяла судить, сильно ли поднялась нынче вода. Высокий прилив нес с собой остатки растительности и всякую мелкую дохлятину… а иногда и не мелкую. Когда уровень потока падал и жижа загустевала, в ней опять-таки находились свои лакомства для пронырливого грызуна. Чуткий нос уделял внимание и воздуху — а тот бывал временами таков, что даже крыса, надышавшись им, могла захворать. Уши воспринимали самомалейшие изменения давления, сообщая своему обладателю, что вокруг — тесный проход или высоченные парящие своды, некогда задуманные гением-зодчим, возведенные артелями строителей Города, а потом на столетия сокрытые от взглядов и давным-давно всеми забытые.

Крыс хорошо слышал, как по ту сторону кирпичной стены, вдоль которой пролегал его путь, перебирали лапками сородичи. Они следовали соседним сырым тоннелем и были совсем рядом, но он обогнал всех и первым добрался туда, куда безошибочно вело его обоняние.

Тело только начало раздуваться; оно совсем недавно было живым, окоченение смерти едва сошло. Никакой одежды, если не считать тряпки, плававшей вокруг шеи. Кожа выглядела бледной и холодной, точно зимний рассвет. Мертвец остановился в потоке, зацепившись за обломанные зубья старой железной решетки; та словно надумала временно вернуться к своему старинному предназначению — задерживать крупный мусор от проникновения дальше, в потаенные глубины сточного подземелья.

Позже в этот день вода поднимется, и тогда мертвое тело продолжит свое одинокое странствие. Но некоторое время, пока оно торчало здесь, застряв на решетке, крыс составлял ему компанию…

Вздрогнув, мальчик проснулся на узеньком карнизе и пошевелил спросонья ногами, быть может провожая дурной сон. Так или иначе, движение вышло едва заметным. Мальчик достаточно давно приходил ночевать на этот уступ, чтобы накрепко усвоить: лежа здесь, нельзя позволить себе резких движений, даже во сне. Нечего и думать ворочаться с боку на бок: непременно упадешь в сточные воды, нескончаемо струившиеся внизу. Другое дело, когда вечерами он неизменно добирался сюда усталым до такой степени, что мир для него уже не существовал — собственно, как и сам он давно уже не существовал для мира, — и проваливался в небытие, лежа без движения, пока не приходило время вновь просыпаться.

Из десяти своих лет Элайджа четыре года прожил здесь, в подземельях.

Он знал, что обосновался в завидном местечке. Когда они с сестрой впервые здесь укрылись, их покровитель — рыжеволосый старший мальчик по имени Рубин с боем отвоевал им право остаться здесь, в сравнительном тепле и безопасности. После этого бессчетное число ночей один из них непременно бодрствовал на страже, чтобы их всех не побросали в сточную воду жаждавшие присвоить это местечко. Это было давно. Так давно, что Эм, сестренка Элайджи, тех времен толком уже и не помнила. Теперь Эм и Элайджа считались старожилами. Изгнания в ближайшее время можно было не опасаться.

Элайджа осторожно передвинулся. Босая нога ощупывала кирпичи, пока не наткнулась на обломанный цементный выступ. Очертания этого выступа он знал лучше, чем собственную ладонь. Зацепившись за него, мальчик приподнялся и сел. Размытый свет сочился сквозь прорехи каменной кладки высоко над головой. При таком освещении ничего было особо не разглядеть, но оно как бы разбавляло воздух, делило его на клочки — хоть зажимай в кулаке и уноси с собой. Небось пригодится попозже, когда он спустится в самую глубину…

В его воспоминаниях большей частью присутствовали плачущая женщина и красномордый, скорый на расправу мужик с вечно занесенным кулаком. Потом какое-то время они с Эм провели одни. Они убегали, прятались, были вечно напуганы. Ему часто снилась кровь, которой он не помнил наяву. И где-то в темных углах сознания по-прежнему гнездился страх, хотя Элайджа и его толком не помнил, просто радовался нынешней безопасности.

Рубин им все объяснил про подземный поток. На самом деле это была речка, бравшая начало к югу от Города. Там стояли высокие голубые холмы с серебряными деревьями и всегда светило солнце. В тех местах речушку называли Овечья Струя. За много лиг от Города она ныряла под землю, чтобы влиться в городские стоки. В ней топтались козы… а потом она навсегда прощалась с небом и солнцем.

Постепенно свет сделался ярче. Едва проснувшись, Элайджа сразу ощутил присутствие сестры. Но только теперь, обернувшись, смог разглядеть темные очертания ее головы и тела: она лежала, свернувшись клубочком.

— Просыпайся, засоня, — сказал он негромко, не пытаясь, впрочем, действительно ее разбудить.

Ей требовалось больше сна, чем ему. Она не пошевелилась, хотя кругом уже слышались шорохи — это просыпались жители, чтобы провести еще один день во тьме. Что-то шуршало, кто-то вполголоса переговаривался. Вот гулко отдался крик, еще один голос отправил громкое проклятие богам Чертогов…

Поднявшись. Элайджа справил нужду в поток, бежавший под ногами, на глубине человеческого роста. Потом уверенно прошагал по узкому карнизу и поднял мешочек с имуществом, который они с Эм ночами клали между собой. Вновь усевшись, он открыл мешок и вытащил комок драгоценного сапфирового мха, что они нашли за Дробилкой. Запах у мха был еще свежий. Элайджа оторвал кусочек и принялся натирать им руки и лицо, наслаждаясь легким жжением и быстро испаряющимся запахом; Рубин говорил, так пахло что-то, называвшееся «лимон». Элайджа знал, что, вообще-то, натирать нужно было ступни, чтобы не привязалась подошвенная гниль, унесшая так много жизней. К сожалению, мха осталось совсем мало, и тратить его на ступни он не хотел. Надо будет проследить, чтобы сестренка ноги натерла.

Очистив руки, он вновь порылся в мешке и вытянул полоски сушеного мяса, купленные у Старого Хэла. Медленно и задумчиво жуя, он стоически переносил знакомые судороги, как всегда пробудившиеся в животе, а после утихшие.

— Просыпайся, Эм, — снова позвал он потом. — Пора есть!

Он ласково поцеловал сестру и почувствовал, что девочка уже не спит, хотя она и не пошевелилась. Вытащив из мешка, служившего ему подушкой, несколько тряпок, Элайджа стал заматывать ими ступни и лодыжки — очень тщательно, стараясь надежно укутать косточки, пятки, подъемы, каждый палец. Он не первый год жил в Чертогах и знал немало людей, умерших от болезни, что началась с подошв.

Эм наконец-то зашевелилась, сонно, ощупью, совершая свои утренние ритуалы. Брат к ней больше не обращался. Он то разглядывал дальние стены, то присматривался к копошившимся жителям, чтобы не стеснять девочку.

Теперь, можно сказать, полностью рассвело. Светлее уже не будет. Вверху, под купольными сводами, клубился серебристый туман. Он никогда полностью не рассеивался, лишь иногда истончался и разделялся на облачка. Вдоль изогнутых стен тянулись сотни карнизов. Большей частью они располагались выше обиталища Элайджи и Эм. Очень многие были недосягаемы и, соответственно, необитаемы. Это помещение жители называли чертогом Голубого Света. Элайджа и Эм считали его своим домом.

В самом низу купола чернели три арки. Сквозь каждую втекала речная струя. Посреди зала потоки закручивались водоворотом, а потом и сообща уносились в непроглядный провал навстречу опасностям и ужасам Дробилки. Дальше их ждали Малый Геллеспонт, Темные Воды и в конце бессчетных лиг путешествия — океан.

— Лайджа, Эм! — Грубый голос, раздавшийся за спиной, заставил мальчика поспешно подняться. — Ходом, ходом!

Начался новый день.

Предводитель сегодняшней вылазки звался Малвенни. Он был довольно рослым — в условиях Чертогов это было, скорее, недостатком — и с длинным узким лицом. Тонкий горбатый нос смотрел несколько набок. Эм говорила, глаза у него были зеленые. Имелась у нее несколько раздражающая привычка — при разговоре смотреть людям прямо в лицо. Элайджа, обращаясь к Малвенни, не поднимал взгляд выше груди.

Он шел непосредственно за вожаком, Эм держалась правее, не выходя из круга неверного света факела в руках Малвенни. В маленьком отряде было семь человек, и второй факел нес замыкающий. Конечно, факелов у них с собой имелось в достатке, но, пробираясь через хорошо известные Чертоги, они их берегли.

До Дробилки шагать было около часа. Потом еще столько же. если не больше, до тех мест, где они сегодня собирались пошарить. Малвенни не стал говорить, куда именно они направлялись. Он имел на то полное право. Он был вожаком и нес всю еду. Другое дело, Элайдже было известно, что ближе они почти ничего не найдут. Мальчик твердо верил, что Малвенни не подведет их. Элайджа бодро шагал сквозь потемки, следя за тем, как переступали ножки Эм, и держа в руке теплую ладошку сестры.

Спустя некоторое время они добрались до переправы Злодеев — надежного моста из досок и смоленых канатов, выводившего на основную дорогу. Переправились, как выражался Рубин, с почтением.

По давнему обыкновению, Элайджа остановился посредине и чуть задержался, опираясь на толстые канаты и глядя вниз, в Пропадайку. Это был рукав, отделявшийся от основного русла и вскоре обрывавшийся в отвесную дыру, что уводила куда-то в недра земли. Никто не совался в тоннель, где текла Пропадайка. Там ничего не было, кроме смерти и тьмы.

— Шевелись, малый, — хрипло прозвучал сзади голос замыкающего.

Элайджа пошел дальше, глядя себе под ноги, и стал думать о еде. Он всегда думал о ней, если голова ничем другим не была занята. Он стал гадать про себя, что сегодня нес Малвенни. Кукурузные лепешки, сушеное мясо… Если повезет, в мешке сыщутся даже вяленые фрукты. Как не вспомнить — однажды дылда выдал им даже яйца, каменно-твердые, замаринованные в пряном уксусе… Как они ели их, наслаждаясь хоть каким-то разнообразием! Сегодня заплечный мешок Малвенни выглядел прискорбно тощим…

Они остановились передохнуть в месте, называвшемся Дальше-не-Слышно; и верно, дальше все голоса заглушал невероятный рев Дробилки. Когда все уселись, Малвенни снял мешок со спины, чтобы раздать питьевую воду и тонкие овсяные лепешки. Все принялись есть жадно и молча. Элайджа ощутил, как его желудок прямо-таки вцепился в съестное. Эм еще жевала. Он с нежностью погладил ее по спине.

Малвенни сунул чашку обратно в мешок, прокашлялся и сплюнул в речку:

— Идем на Закатные Берега!

Никто в отряде ничего по этому поводу не сказал, за исключением человека с грубым, хриплым голосом. Он был новичком, Элайджа даже не знал, как его зовут.

— Слышь, а это где? Далеко?

— Далеко, — ответил Малвенни. — Зато есть чем поживиться. Иногда истинные сокровища попадаются.

— Насколько далеко-то?

— Проходим Дробилку, — стал объяснять Малвенни, — потом поднимаемся самым дальним чертогом на той стороне. Подъем длинный, но там сухо. — И он снова принялся шарить в мешке, как бы отгораживаясь от дальнейших вопросов.

Он сказал правду. Так называемые Берега в самом деле долго шли на подъем, потом резко устремлялись вниз. В итоге здесь в основном бывало суше, чем в иных местах, и поживу собирать оказывалось нетрудно. Даже и сокровища попадались, как выразился Малвенни. Эм когда-то за один день нашла здесь серебряный империал и кусочек фальшивого топаза. Опасностей здесь тоже хватало. К примеру, если начинался потоп из-за сильного ливня на далекой поверхности, Закатные Берега могли превратиться в ловушку. Пришедшие сюда не замечали подъема воды — пока не делалось слишком поздно.

У человека с хриплым голосом — он звался Бартеллом — в верхнем мире было много имен. Тот мир называл его когда-то Шаскарой. А также отцом, сыном и мужем. И еще полководцем. Потом — преступником и предателем. Теперь его называли там мертвецом.

Шагая по узкому скользкому карнизу следом за двумя замызганными ребятишками в потемках сточных подземелий глубоко в недрах Города, он думал, что мир, вероятно, был прав на его счет. Мальчик крепко держал девочку за руку, но она шла по краю карниза, и Бартелл невольно тревожился, следя, как она то приближалась к обрыву, то вновь отодвигалась на безопасное расстояние. Он был не вполне уверен, что тощий мальчишка сумеет удержать ее, если она поскользнется и свалится в поток. Он и за себя не поручился бы.

В Городе, нескончаемо воевавшем с миром по ту сторону стен, была такая нехватка солдат, да и оставшиеся были до того измотаны, что дети почти перестали рождаться. Ребятня на улицах попадалась нечасто. Как же надо ценить каждое дитя, размышлял старик. Ценить, лелеять, бережно воспитывать… А не выбрасывать в сточную канаву, как мусор, не оставлять на поживу злым людям.

Безотчетным движением он поднес руку к груди, взывая к богам льда и огня: да не оставят они двоих малышей, угодивших в это страшное место!

Элайдже не то чтобы нравилась Дробилка. Проходить ее было опасно, а шум стоял такой, что заглушал не только разговор — даже мысли. И воняло здесь едва ли не хуже, чем где-либо еще в Чертогах. Тем не менее Дробилка некоторым образом подбадривала его. Ибо она была в его мире чем-то вроде точки отсчета. От этой чудовищной конструкции отсчитывались все расстояния под Городом. С любого места был слышен ее невероятный рев, а значит, путник мог прикинуть, далеко ли до дому. Благодаря Дробилке Элайджа знал, что никогда не заблудится в Чертогах. На самом деле он никогда никуда не ходил, кроме как в составе отряда добытчиков, так что потеряться ему всяко не грозило. Утонуть — да. Захлебнуться в неожиданном приливе, угодить под обвал свода, погибнуть от рук грабителей, решивших отнять найденное, пасть жертвой императорского патруля… Но не потеряться. Отряды не пропадали. А если пропадали, значит не Малвенни их вел.

Дробилка представляла собой высоченную дамбу из дерева и металла. По ней сочилась вода, сооружение было сплошь покрыто скользкими водорослями. Она возвышалась над карнизом более чем на три человеческих роста и перекрывала всю ширину реки, превышавшую в этом месте тридцать размахов. Другой берег был едва виден. Вода сегодня стояла высоко, Элайджа даже не мог рассмотреть двадцать громадных вертящихся бочек, составлявших механизм. Они, однако, были недалеко от поверхности; вода безумно кипела и клокотала. Бочки затягивали прибывавший с юга поток и перемалывали в пыль все, что в них попадало, после чего извергали воду на нижние уровни. С обеих сторон были установлены несложные фильтры, позволявшие воде безостановочно течь вне зависимости от уровня.

Элайджа увидел в факельном свете, как новичок прижал к уху ладонь.

— Привыкнешь! — сказал ему мальчик.

Он знал, что мужчина не услышит его, но наверняка поймет сказанное. Благо эти слова в Чертогах произносились каждодневно. «Привыкнешь…»

Сам по себе переход через Дробилку был не опаснее большинства других испытаний, что подбрасывали Чертоги. С берега на берег тянулись деревянные мостки, расположенные на высоте человеческого роста от самого верха. С обеих сторон подход к ним осуществлялся по винтовым лесенкам. Мостки были скользкими от воды, крысиного помета и бесцветной, зловещего вида растительной жизни, невероятным образом процветавшей в сырости и темноте. Ступать приходилось очень осторожно. Элайджа видел, как одна тетка оттуда свалилась. Скверная смерть… зато быстрая. Бочки мгновенно раздавили ее. Элайджа падать ни в коем случае не собирался.

Маленькая рука потянула его за рукав. Он повернулся и увидел: Эм смотрела на самую верхушку Дробилки. Лицо девочки, имевшее форму сердечка, озаряла нечастая улыбка. Потом Элайджа разобрал, что ее привлекло.

Это был гулон — редкий гость в глубине Чертогов. Тварь беззаботно прогуливалась по верху плотины. Вот остановилась, посмотрела на них, принюхалась и направилась дальше, высоко неся пышный хвост. Добытчики молча смотрели, как гулон добрался до конца дамбы и проворно сбежал по ступенькам. Он был крупный, со свинью, и темный, как мрак Чертогов. Острый усатый нос, мятые уши и золотистые глаза. Морда напоминала лисью, но в движениях сквозила кошачья грация. Усевшись, существо обернуло лапы хвостом и уставилось на людей.

Эм тут же выбежала вперед и присела перед гулоном на корточки, протягивая к нему грязную ручонку. Гулон поднялся и неторопливо отступил на два шага, потом выгнул шею и зашипел, показывая крепкие желтоватые зубы. Элайджа хотел предупредить сестренку, чтобы не подходила ближе, — здесь, внизу, недолго было от простой царапины умереть, — но тут седовласый новичок шагнул вперед, подхватил девочку и поставил наземь рядом с Элайджей. Эм вскинула голову, вроде бы собираясь расплакаться… но потом на лице у нее возникло всегдашнее выражение — усталое и отрешенное. Она вновь схватилась за руку брата. Добытчики проследовали дальше, обходя наблюдавшее за ними животное, и двинулись вверх по ступенькам.

Гулон вновь уселся в грязную лужу и принялся вылизывать лапы.

Маленький отряд удалился от Дробилки не менее чем на лигу, и только тогда грохот механизма ослаб, вновь дав возможность разговаривать. Дорога шла на подъем, и Малвенни, вскинув факел, скомандовал остановиться. Добытчики расслабились, радуясь передышке, и уже собрались присесть, когда Эмли вдруг подошла к самому краю карниза и уставилась в поток. Потом обернулась к брату и потянула его за рукав, указывая на другой берег.

Бартелл поднял факел повыше и, прищурившись, вгляделся сквозь витавшую в воздухе муть. Там, куда он смотрел, маячило бледное пятно. Он опустил факел, моргнул и поводил глазами туда-сюда, надеясь получше сфокусировать взгляд.

— Там тело, — не без некоторого облегчения пробормотал согбенный старик. — Да, там тело! — Он кивнул и обвел взглядом остальных, ожидая подтверждения.

Бартелл снова сощурился, с трудом распознавая вдали то, что с такой легкостью выделили и острые глаза девочки, и взгляд старика. На том берегу к потоку присоединялся другой ручей, поменьше, вырывавшийся из непроглядно-темного тоннеля. Там, где они сливались, виднелась разломанная надвое решетка, и половина вывалилась наружу. Там и застряло тело. Никаких подробностей Бартелл так и не разглядел. Что-то торчало, скрываясь в речных струях и снова всплывая, — рука или нога…

— Это хорошо, — сказал Малвенни. — Похоже, не с пустыми руками уйдем. — Оглядел свой отряд и добавил: — Новенький, ты со мной! — И дернул головой, указывая направление. — Остальным сидеть здесь! — И двинулся вперед, не оглядываясь.

Бартелл шагнул было за ним, но потом, сообразив, что лишь у них двоих есть факелы, вернулся и сунул свой в протянутую руку Энни-Мэй. К тому времени Малвенни был уже далеко — световая точка, подпрыгивающая во тьме. Бартелл догнал его. Шли довольно долго. Новенький уже стал задумываться, а точно ли вожак знал, что творил. Несомненно, найденный в Чертогах мертвец мог представлять известную ценность. Если уж за медный пент, бывало, насмерть дрались — стоило пойти на риск, и немалый, ради возможности отыскать золотой зуб, а если повезет, то и не один!

Спустя некоторое время двое мужчин достигли места, где поток сужался. Движение земных пластов некогда переломило тоннель и по-разному сдвинуло его части, так что можно было с легкостью перепрыгнуть с одного берега на другой. Ну да, с легкостью, подумал Бартелл. Не будь здесь так темно, мокро и скользко… Поедет нога — и не минуешь смерти, причем отвратительной.

Малвенни вручил ему факел, отошел на три шага назад… Короткий разгон, легкий прыжок — и он уверенно приземлился на той стороне, сохранив идеальное равновесие. Обернулся к Бартеллу и махнул рукой — дескать, давай сюда факел. Бартелл бросил. Вожак небрежным движением поймал. Настала очередь новенькому прыгать.

Волевым усилием Бартелл отодвинул мысль о сточных водах внизу, заменив их в своем воображении зеленой лужайкой, — и легко перелетел на противоположный берег. К тому времени Малвенни уже повернулся и шел вдоль реки назад.

Тело оказалось мужским. Оно успело раздуться; не вдруг и поймешь, толстым или тощим мертвец был при жизни. Голова была наголо бритой, на груди виднелись голубые и зеленые полосы наколок. Совсем голый, только у шеи болтается драная тряпка. Бартелл сразу определил, что над мертвецом успели потрудиться крысы.

Малвенни протиснулся сквозь сломанную решетку и, забравшись в воду по пояс, дотянулся до головы покойника. Раскрыл ему рот, быстро заглянул внутрь и выпрямился.

— Язык вырезан. Золота нет, — сказал он и с досадой плюнул в поток. — Пошли!

Бартелл все смотрел на мертвеца. Рука трупа, колеблемая водой, словно помахивала отряду добытчиков, сидевших по ту сторону основного русла. Полосы татуировок на груди и спине успели поблекнуть, как и сама кожа.

«Сейчас они похожи на карту или на план сражения», — подумал старый полководец.

Малвенни уже собирался вылезти обратно сквозь пролом в решетке, но тут Бартелл протиснулся на его сторону, вынудив предводителя посторониться.

Наколки — дело не такое уж необычное, по крайней мере среди солдат. Некоторые носили на коже изображения пауков, другие — пантер. Это были племенные символы. Однако мертвец представлял собой прямо-таки ходячую книжку с картинками. Звери, птицы, непонятные знаки… Даже голова была татуирована. Бартелл присмотрелся. К моменту смерти лысый череп начал зарастать плотной щетиной.

— Дай факел. — Бартелл протянул руку, но Малвенни возразил:

— Пора возвращаться.

— Дай факел. — Бартелл поднял глаза.

Малвенни помедлил. Он давно потерял счет годам, проведенным в качестве жителя Чертогов. Он лучше всех знал течения и приливы. Когда он говорил «пора», значит действительно было пора.

Однако он вполне понимал, что в случае отказа этот обладатель негромкого голоса мог ему запросто и шею сломать. Малвенни был человеком большой практической сметки. Поэтому он молча отдал факел и стал смотреть, как склоняется над мертвецом его спутник.

Между тем у покойника на правом плече обнаружился шрам, крупный, белый, полумесяцем. При виде его в памяти Бартелла что-то зашевелилось. Он нахмурился, глядя на этот рубец.

— Пора идти, — послышался сзади голос Малвенни.

Так это же клеймо, сообразил Бартелл. Память была готова что-то подсказать ему, но мгновение ясности так и не наступило. Слишком дырявая она была нынче, его память. Бартелла даже тревожила мысль о том, сколько всего из его прошлого успело утечь в эти дыры. Порывшись в поясном кошеле, старый солдат вытащил острый маленький нож. Потом посмотрел на Малвенни:

— Мы будем возвращаться тем же путем?

— Если боги не будут против.

Бартелл помедлил в нерешительности, потом спрятал ножик и выпрямился. И еще раз всмотрелся в поблекшие татуировки, пытаясь запечатлеть их в своей ненадежной памяти… Уже уходя, он все-таки наклонился и сорвал тряпку с шеи трупа. Малвенни странно посмотрел на него, но Бартелл кивнул ему, и они выбрались наружу сквозь сломанную решетку. Вожак махнул рукой отряду на той стороне и вновь зашагал, одолевая подъем. Бартелл задумчиво шел следом, стискивая в кулаке мокрый кусок ткани…

2

С тех пор как Бартеллу пришлось уйти в сточные подземелья, успели смениться времена года, и про себя он только дивился стойкости тех, кто обитал здесь месяцами, а то и годами. Он тяжело тащился в хвосте отряда. Перед ним шагали двое детей, рядом — маленькая женщина по имени Энни-Мэй. Она по-прежнему несла факел. Здесь тоннель был высокий, с отвесными стенами, а гнусная жижа текла в глубоком канале. Помнится, в первые дни от здешнего запаха ему судорогой скручиваю желудок. Потом это прекратилось — привык.

Вот Энни-Мэй замедлила шаг и поманила его рукой. Он вежливо наклонился.

— Почти пришли, — сказала она радостно, просияв так, словно это его следовало лично благодарить за близость их цели.

Вскоре Бартелл почувствовал, что дышать стало легче: тоннель заметно расширился, потолок пропал в вышине. Факельный свет рассеивался, не в силах озарить обширное помещение. Они стояли на краю большого бассейна. Посредине мчался поток, по обе стороны слоями и волнами лежала тина и слизь. Старый воин посмотрел вверх… и ощутил прилив ужаса при мысли о чудовищном весе великого Города, навалившегося сверху на скорлупки сточных тоннелей.

Потом он услышал тонкий визгливый писк: стая здоровенных крыс мчалась вдоль берега, удирая от непривычного света. Вообще-то, крыс он видел каждый день, потому что в Чертогах они постоянно соседствовали с людьми. Но такие громадные, да еще в подобном количестве, ему прежде не попадались.

«Они почти слепые, — рассказывали старожилы. — Только свет и тьму различают. И всегда убегают от света…»

Некоторым образом слепые крысы казались еще страшней обыкновенных.

Он прислушался к тому, что говорил Малвенни.

— Зажгите факелы и шевелитесь попроворнее. Времени у нас маловато. — И вожак со значением посмотрел на Бартелла. — Ты, новичок, держись за Энни-Мэй. Она подскажет, куда лучше не соваться. И не приближайтесь к плоским аркам.

С этими словами он махнул рукой в сторону самого темного угла и отвернулся.

— Плоские арки? — Бартелл вопросительно обернулся к женщине, которая уже всматривалась в грязь под ногами.

— Они вон там. — Она указала пальцем. — Внизу склепы, и эти арки крошатся, словно печенье. Охнуть не успеешь — провалишься! — И снова широко улыбнулась.

— Но как же дети… — Он посмотрел в ту сторону, куда она указывала.

Брат и сестра уже вовсю носились по завалам грязи в поисках поживы. Память тотчас подсунула Бартеллу картинку из иного мира. Он увидел совсем других ребятишек, золотоволосых, на рассвете на морском берегу. Они ловили креветок и крабов в лужах, оставленных на скалах отступившей водой…

— Лайджа знает, что делает, — сказала маленькая женщина. — Они весят меньше, поэтому им ничего не грозит. Другие боятся лазить туда — все больше находок… — От ее зорких черных глаз не укрылась боль, отразившаяся на его лице, только она неправильно поняла причину боли и поспешила заверить Бартелла: — Малыш Лайджа точно знает, что делает!

Делать Бартеллу, собственно, было особо нечего. Он держал факел, направляя свет туда, куда указывала Энни-Мэй, она же орудовала грабельками, прочесывая густую жижу, что тянулась вдоль берега плавно изгибающимися складками и волнами. Потом Энни-Мэй отстегнула плоское сито, подвешенное среди множества предметов к поясу, и стала процеживать грязь, проворно подхватывая всякую попадавшуюся мелочь.

Вот она показала Бартеллу найденную монетку. Он посветил факелом, но так и не разобрал рисунка. Женщина погладила вытертую поверхность многоопытными пальцами.

— Третья империя! — с торжеством возвестила она, передавая ему денежку. — Золото! — И вновь согнулась в три погибели, возвращаясь к работе, а он убрал монету в кошель.

Оставалось только гадать, как эти люди намеревались делить добычу.

Энни-Мэй быстро двигалась с места на место, временами останавливаясь, чтобы ткнуть рукояткой грабелек в грязь перед собой, — так она проверяла глубину слоя и прочность того, что было внизу. И проворно, с видимым удовольствием, подхватывала маленькие предметы, которых Бартелл ни за что не заметил бы. Таким образом она подобрала еще несколько монеток (золотые, впрочем, больше не попадались), половинку дверной петли, которую ему было велено тоже убрать в сумку, и рукоятку ножа. Металлическую коробочку, оказавшуюся пустой, она выбросила, а вот кожаную обложку от книги вручила Бартеллу. Наверное, посчитала его за грамотного.

Попадались дохлые крысы, мертвые кошки и полуобглоданные трупы собак. Человеческих тел, однако, в грязевых наносах больше замечено не было. Бартелл про себя решил, что череда решеток на пути сточных вод просто не допускала сюда более крупных останков. Он опять задумался о том мертвеце и его татуировках. Из глубин памяти снова начало что-то всплывать… И опять он не смог это ухватить, и нечеткое воспоминание растворилось.

Его мысли еще оставались поглощены праздным созерцанием прошлого, когда он вдруг обратил внимание: все жители к чему-то прислушиваются. Сам он сперва ничего особенного не услышал, только шум бегущей воды. Однако потом и его слух различил далекое громыхание. Где-то вдали словно колотили в сотни сковородок, и те гудели, как гонги.

— Дождь! — закричал Малвенни.

Жители тотчас подхватились и заторопились обратно туда, откуда пришли. В спешке они бросали драгоценные сита, грабельки и лопатки, подхватывая только факелы, — скорей, скорей уносить ноги!

Энни-Мэй вцепилась в руку Бартелла, на лице женщины была тревога.

— Тут сейчас все затопит! Бежим!

Торопясь по осыпающейся дорожке, Бартелл снова увидел перед собой двоих детей. Они со всей возможной быстротой улепетывали из зала.

— Что это был за шум? — спросил он, обращаясь к спине Энни-Мэй.

— Это жители там, высоко наверху, — внимательно глядя под ноги и как можно быстрей переставляя крохотные ступни, ответила женщина. — Когда идет дождь, они колотят в крышки слива. Предупреждают всех нас…

Бартелл и сам заметил, что поток, вдоль которого пролегал их путь, вздувался прямо на глазах. Когда они шли здесь в ту сторону, вода бежала далеко внизу. Теперь она подобралась к самому краю дорожки. Поверхность так и бурлила, ее клочьями покрывала серая пена, возникали и медленно лопались липкие пузыри…

Тут до Бартелла дошло, что отряд двигался по-прежнему вниз.

— Мы же вниз идем! — вырвалось у него.

Энни-Мэй не ответила. Она была слишком занята тем, что пыталась идти как можно скорее и при этом не оступиться.

Двое детей никак не могли угнаться за основной частью отряда; факелы взрослых мерцали уже далеко впереди. Маленькая девочка неожиданно поскользнулась на обросших слизью камнях — ее ноги так и рвануло вперед. Она упала и поехала прямо к краю потока. Элайджа попытался схватить сестру, но факел в руке помешал ему. Мальчик промахнулся и тоже упал.

В самый последний момент, когда девчушка уже беспомощно соскальзывала за край, Бартелл успел сцапать тоненькую ручонку, вздернуть девочку в воздух и подхватить на руки. Она была совсем легонькая. Весила уж точно не больше хорошего меча. Бартелл посмотрел в побелевшее от ужаса личико. Она таращила глаза, незрячие от изнеможения и страха.

Мальчишка тем временем поднялся и встал перед ним, так что Бартелл был вынужден остановиться. Энни-Мэй шмыгнула мимо, догоняя остальных, к тому времени уже пропавших из виду. Элайджа зло смотрел снизу вверх на Бартелла.

— Я ее понесу. — Бывалый воин ответил ему спокойным взглядом. — Позволь помочь тебе.

Элайджа не двинулся с места, он стоял, сжав зубы.

— Парень, шевелись! — проворчал Бартелл. мотнув головой в ту сторону, куда они направлялись.

Элайджа повернулся и припустил вперед, да так быстро, что Бартелл не без труда угнался за ним. Мальчишка по-прежнему нес факел.

Когда они догнали отряд, у Бартелла сердце выскакивало из груди. В этом месте как раз пересекались два обширных тоннеля. Свежая дождевая вода (Бартелл определил это по запаху) с грохотом вырывалась из слива. Мощный поток швырял ветки и мусор, сталкивался с разливом вздувшейся грязи и бушевал, вздымая мутные волны.

Прямо над водоворотом висел ненадежный с виду мостик из досочек и веревок. В скудном факельном свете Бартелл рассмотрел, что вода уже добралась до моста и захлестывала его провисшую середину. Тем не менее кто-то уже перебирался на ту сторону. Смельчак изо всех сил цеплялся за боковые канаты и буквально подтягивался на руках, пытаясь не захлебнуться. Остальные были готовы последовать за ним.

Когда подбежал Элайджа, Малвенни без промедления схватил его и толкнул на мост, отобрав факел.

— Давай, парень! — заорал вожак.

Элайджа помедлил, оглядываясь на сестренку. Кто-то из мужчин тут же бросился мимо него, отшвырнув факел. Энни-Мэй силой пихнула мальчика на мост и сама отправилась следом, подталкивая его в спину. Элайджа еще раз нашел взглядом сестру, потом вцепился в провисшие под воду веревки и начал перебираться.

Мальвенни держал последний факел.

— Мост в любой момент унесет! — заорал он в ухо Бартеллу. — Когда оборвется, хватайся за доски или за тросы, но ни под каким видом не отпускай!

Бартелл ступил на мост. Тот брыкался и вставал на дыбы, точно спятивший боевой конь. Девчушка что есть силы обхватила мужчину за шею, он обеими руками взялся за канаты — и оказался во власти пенящейся воды. Понять, где верх, где низ, сделалось невозможно. Бартелл едва мог дышать, он больше не чувствовал ни опоры под ногами, ни детского тельца на груди. Не осознавал ничего, кроме грубых веревок, впивавшихся в ладони.

А потом мост разорвало. Бартелла, как крохотную былинку, подхваченную бешеным течением, швырнуло в темноту. Судорожно вцепившись в остатки моста, он зажмурился и начал молиться, чтобы хоть девочка уцелела…

Ему часто снилось, будто он попал в долину, заросшую пышной зеленью. У далекого горизонта виднелись серые горы, увенчанные сверкающими снегами. Он стоял на коленях в густой влажной траве — каждый стебелек был унизан капельками росы — и с наслаждением принимал в ладони ее чистоту и прохладу. Потом подносил ладони к лицу, чтобы смыть пот, кровь и боль. И наконец поднимался, оглядываясь.

Нигде никого. Ни птиц, ни зверей. Только воздух, напоенный какой-то первозданной свежестью и чистотой. Может, его занесло в рассветные времена, во дни юности мира?

Однажды он спросил гадателя, не было ли в этом сновидении скрытого смысла. Гадатель был сморщенным старикашкой ростом с ребенка. Он поставил свою палатку в тылах войска, готовившегося к бою. Что это было за войско и с кем собиралось сражаться, Бартелл не помнил, хоть убей. Напуганные солдаты жаждали утешения перед лицом неведомого завтра, так что дела у старика шли весьма бойко.

— Долина — это место, где ты родился, полководец. — Гадатель улыбнулся, показывая сгнившие зубы. — Значение сна вполне ясно. Зелень говорит о плодородии, долина же олицетворяет женщину. Боги благословили твое рождение. Ты проживешь долгую жизнь, родишь много сыновей и перед смертью вернешься в ту долину.

Говоря так, он уже смотрел Бартеллу за плечо. Там ждал очередной посетитель, готовый заплатить свой медяк.

Однако полководец остался сидеть, только нахмурился:

— Темны твои слова, старец. Долина обозначает мою мать? Или место, где я родился?

— И то и другое, — не моргнув глазом ответил старик. — Зеленая ложбина…

— Поскольку, — перебил Бартелл, — я увидел свет на пустынной равнине Гаран-Це, посреди Третьей битвы Вораго. Крику моей матери отзывались вопли умирающих, а кругом на многие лиги была лишь кровавая грязь…

Старик с некоторым раздражением улыбнулся ему.

— Это, — пояснил он, — некий умозрительный образ долины. Все рождаются в страданиях и крови, но рождение есть не что иное, как деяние плодородия. У тебя ведь есть сыновья?

Бартелл кивнул.

— И ты не беден?

Бартелл снова кивнул, и гадатель передернул плечами:

— Значит, удачливый ты человек.

— Многие так говорят, — проворчал Бартелл.

— А еще ты военачальник, — мягко напомнил гадатель. — И вообще ты на свете живешь. Неудачливым тебя уж точно весьма немногие назовут!

Несчетное множество сливов вбирали в себя дождь, направляя влагу по древней системе водоводов и труб, дренажных штолен и канав — вниз, вниз, в недра подземелий Города. Большая часть воды сквозь широкие выпускные отверстия сбрасывалась в великую реку Менандр, мчавшуюся сквозь чрево Города. Совокупность дождевых капель сочилась через напластования истории Города, достигая самого низа, где древнейшие тоннели были давным-давно раздавлены словно бы под гнетом самого времени. Сквозь тысячи ответвлений вливалась она в сточные штольни, омывая загаженные стены, унося многолетние напластования отходов и грязи. Последующие несколько дней Чертоги будут пребывать в относительной чистоте и пахнуть не разложением, а травой и доброй землей.

Гулон, сидевший на верхотуре Дробилки, расправил лапы и растянулся худым телом на куске бревна. В зрачках полузакрытых глаз отражались многие десятки жителей: смытых людей затягивало под вертящиеся бочки и перемалывало в жижу. Потом гулон совсем опустил веки и задремал.

Когда мост разорвало стремительным половодьем, мальчик Элайджа как раз пересекал его — шажок за шажком. Он, конечно, боялся, но не за себя, а лишь за сестру. «Если я погибну, — твердил он себе, — я не смогу ее выручить». И, в отчаянии вцепившись изо всех сил в какую-то доску, он постарался уцелеть. Вода непередаваемо долго била и швыряла его, но потом беспорядочное движение прекратилось, и Элайджа обнаружил, что способен дышать. Он благодарно втянул порцию воздуха пополам с болью. Все ребра в тощей груди мучительно ныли. Он открыл глаза, но вокруг царила кромешная тьма. Он висел вверх тормашками, запутавшись в каких-то веревках. Наверное, это были остатки моста. Мальчик осторожно попробовал пошевелить руками и ногами. Все болело, но, кажется, кости уцелели. Он мог двигаться. Но вот высвободиться… «Даже если я выпутаюсь из этих веревок, — спросил он себя, — куда идти в этаком мраке?»

Маленький мальчик висел на стене сточного тоннеля, спутанный, точно козленок на заклание, в глубокой тьме городских недр.

Через какое-то время он заплакал…

Когда к Бартеллу худо-бедно вернулось сознание, первое, что он ощутил, — воздух изменился. Исчез одуряющий смрад, неведомо сколько дней насиловавший его чувства. Воздух сделался ощутимо легче. Пахли мокрым сеном, перезрелыми фруктами, дымом и даже, едва уловимо, цветами.

Он лежал на спине, и его тело было дряхлым деревянным плотом, плавающим в сплошном океане боли. На груди лежала какая-то тяжесть. Бартелл приоткрыл глаза, напряг шею и увидел, что это маленькая девочка. Сперва она показалась ему совершенно безжизненной. Но когда он попытался сесть, его задавленный стон привел ее в чувство, и она поспешно отползла прочь. Худенькое белое личико, вытаращенные от страха глаза…

Потом девочка стала озираться, и только тут Бартелл осознал, что может видеть. Их, оказывается, занесло в круглое помещение. По стенам торчали в скобах факелы, озарявшие неверным светом каменные стены, по которым сбегала вода. На стенах были различимы черные и белые пятна: они складывались в узор из взлетающих птиц и завитков перьев. Бартелл и девочка лежали на крепком карнизе высоко над водой, а поток бежал через помещение по глубокому руслу. Бартелл опустил голову обратно на камень и некоторое время просто отдыхал, разглядывая нарисованных птиц. В мечущемся свете они представлялись почти живыми. Больше он был просто ни на что не способен.

Потом его слуха достиг негромкий шелестящий звук, и он снова приподнял голову. Сперва он решил, что увидел мираж вроде тех, что рождают пески южных пустынь: в желтом трепещущем свете к ним плавно скользила фигура в длинном плаще с капюшоном. Воинские рефлексы Бартелла отказались срабатывать. Он так и лежал, совершенно беззащитный, и лишь смотрел, как приближается незнакомец. Тот подошел и остановился над ними. Из-под края плаща выглядывал кончик меча. Бартелл вяло подумал: «Надо бы двигаться, оборонять себя и девчушку…» Увы. сейчас он ровным счетом ничего не мог.

— Ты не умер, — произнес бесстрастный женский голос.

Мокрые камни отозвались едва различимым эхом. Бартелл даже не понял, было это простой констатацией факта или его хотели подбодрить.

— Нас наводнением накрыло, — пояснил он и, еще не договорив, сообразил, что объяснять не было никакой нужды.

Женщина молча стояла над ним. Ее присутствие вселяло смутное беспокойство. Бартелл с трудом приподнялся и сел. Все тело отозвалось болью, спину так и ломило.

— Девочке надо бы сухую одежду, — сообщил он женщине. — А еще накормить и чистой водички попить.

— Уверена, ты прав, — невозмутимо произнесла незнакомка после паузы. — Но мне-то ты зачем это говоришь?

Искра досады пробилась в груди, одолев даже изнеможение. Нечасто нынче с ним такое бывало.

— Живущие здесь бедолаги — отбросы Города. Однако, поверь на слово, голубушка, никому из них не понадобилось бы объяснять, что едва не утонувшему ребенку требуются еда, питье и тепло! Если ты сама не можешь оказать этой девочке помощь, так отведи нас к тому, кто на это способен!

Вырвавшиеся слова показались слишком высокопарными даже ему самому. Девчушка расплакалась, и Бартелл с отчаянием понял, что напугал ее.

Женщина взирала на него все так же бесстрастно:

— Здесь не рынок, не сиротский приют и не больница, старик.

— Верно. — На сей раз Бартелл сдержался. — Но ты сама, как я погляжу, вовсе не голодаешь, и здесь у вас явно какое-то хозяйство налажено. Никогда не поверю, что у вас не найдется для этого ребенка миски с едой! Неужели я слишком много прошу?

— С чего ты взял, будто здесь у нас что-то налажено?

— С того, что в любом другом месте Чертогов факел, оставленный без присмотра, мигом сопрут. — Он кивнул на стены. — Здесь явно присутствует власть, причем такая, что пользуется уважением.

— Что ж, хорошо. — Незнакомка кивнула. Капюшон бросал глубокую тень на ее лицо, не давая рассмотреть черты. — Идем, дитя.

Она повернулась и заскользила прочь мимо разрисованных птицами стен.

Девочка оглянулась на Бартелла. Тот ободряюще улыбнулся ей, и его подопечная последовала за женщиной, то и дело оглядываясь через плечо. Почему ее взрослый спутник не двигался с места?

Когда они скрылись из виду, Бартелл снова сделал усилие и сел, с изумлением убеждаясь, что все кости целы. Поднявшись на ноги, он подошел к краю потока и не торопясь, с наслаждением облегчился. Это простое деяние необыкновенным образом подняло его дух. Потом он направился следом за девочкой и женщиной в плаще.

За пределами факельного круга его снова поглотила непроглядная темнота. Бартелл долго смаргивал с ресниц грязь, но потом все же разглядел впереди бледное зарево. Свет сочился сквозь арку по правую руку. Там обнаружились способные запираться ворота, которые сейчас стояли открытыми. Бартелл миновал их и шел на свет, пока не достиг круглого помещения. Здесь вместо резкого факельного господствовал мягкий свет множества свечей. Бартелл прищурился. Кругом горели десятки фитильков. Каменные колонны подпирали своды. Их навершия были выполнены в виде сидящих птиц, словно наблюдавших за тем, что происходило внизу. Помещение казалось очень древним. Взгляды каменных птиц были ощутимо тяжелыми.

Девочки он нигде не приметил, а вот женщина сидела у края просторного деревянного стола. Теперь ее капюшон был отброшен, волосы в свете огней переливались густой медью. Лицо оказалось довольно молодым, но опыт уже проложил морщинки в углах глаз — кстати, фиалковых. На коленях женщины лежал обнаженный меч.

— Что это за место? — спросил Бартелл.

— Жители называют его чертогом Назирающих. Они боятся сюда приходить. Испытывают страх передо мной и такими, как я.

И ее рука этак невзначай опустилась на рукоять меча.

В глазах Бартелла это вовсе не прибавило ей очарования.

— Если тут у вас все вроде тебя, — заметил он, — жители, полагаю, больше страшатся острых языков, а не клинков.

— Ты просишь о гостеприимстве и тут же берешься оскорблять меня? — Женщина нахмурилась.

Он обвел комнату глазами, отказываясь обращать внимание и на ее слова, и на меч. Стол здесь был не единственный, и на втором красовался кувшин воды и плошка с мясом и пресными лепешками. В желудке немедленно заурчало. Бартелл отвел глаза, старательно изображая полное равнодушие. Нет уж, лучше он совсем с голоду сдохнет, чем унизится перед этой паршивкой!

— Больно ты чувствительная, — заметил он миролюбиво. — Чуть что, сразу в бутылку лезешь. Будь ты в моем воинстве, я тебе ножичек для фруктов не доверил бы, а меч и подавно!

Женщина подхватила меч и спрыгнула со стола, но тихий голос остановил ее:

— Индаро…

Бартелл оглянулся. В узком арочном проходе, наполовину скрытом стенной шпалерой, стояла еще одна незнакомка. Ее длинные волосы были льдисто-белыми, лицо избороздили морщины. Подобно Индаро, она была облачена в плотно облегающий кожаный камзол. Но если на молодой женщине были еще и кожаные штаны, подходящие всаднице, то седовласая предпочитала длинную полночно-синюю юбку и блестящие башмачки. Плечи женщины укрывал коричневый плащ, на груди поблескивало серебро.

— Он прав, девочка моя, — сказала она. — Ты слишком обидчива.

Индаро ничего не ответила. Женщина кивнула ей, и та тихо вышла. Когда Индаро скрылась из виду, седовласая снова заговорила, обращаясь уже к Бартеллу:

— Будь она в твоем воинстве, полководец, она погибла бы уже давным-давно.

Бартелл ощутил, как напряглось что-то в груди. При всех ужасах и лишениях жизни в Чертогах он успел привыкнуть к существованию в качестве никому не известного пожилого человека… никем более не преследуемого…

Женщина подошла к столу, налила стакан воды и протянула ему. Она была рослой и очень изящной. Бартелл поневоле принялся гадать: да кто же она такая, во имя всех богов льда и огня?

— Я тебя знаю? — спросил он вслух.

— А разве нет? — Она глянула на него с любопытством. — Я — архивестница Винцер. А ты как называешь себя?

— Бартеллом, — помедлив, выговорил он.

— Хорошее имя, — одобрила она. — И достаточно распространенное. Особенно среди наших военных.

Повернувшись, она взяла блюдо с едой и протянула ему. Бартелл ухватил лепешку и запустил в нее зубы. От вкуса и аромата у него чуть голова не пошла кругом. Он взял стакан и медленно отпил глоток.

— Архивестница… Это имя я знаю. — Бартелл мысленно проклял свою дырявую память. Обрывки воспоминаний клубились, рассеивались, возникали и исчезали, точно вихри поземки на льду. — Кто ты, госпожа? И почему живешь здесь, в сточном подземелье?

— Я здесь не живу! — бросила она резко. — Наведываюсь.

Бартеллу вдруг до смерти надоели все эти высокомерные женщины. И какая ему, спрашивается, забота, что они подумают о нем? Он придвинул плошку, уселся за стол и принялся есть, уже не скрывая, насколько проголодался. Седовласая тоже села. Пока он уничтожал лепешки и мясо, оба молчали. За едой Бартелл осушил два больших стакана воды. Она казалась ему утренней росой на траве.

А потом, перестав обращать внимание на молчаливую архивестницу, он закрыл глаза и откинулся на высокую спинку кресла. В голове определенно прояснилось. Он позволил себе задуматься о двух других детях. Своих сыновьях. Они махали ему руками, стоя в залитом солнцем садике, когда он попрощался с ними в самый последний раз. Йорон, старшенький, вертел над головой деревянный меч, который он, отец, как раз в тот день для него вырезал. Малютка Карел тоже вовсю махал ручонкой, следуя примеру старшего брата, но, конечно, не понимал, что происходит. Вот он заметил щенка, выбравшегося из гнезда, и забыл обо всем. Снежка, белая борзая сука, уже спешила с того конца садика — присмотреть за своим малышом. Таким и запомнил Бартелл младшего сынишку: Карел обнял пухлыми ручонками долготерпеливую суку, думать забыв про отца…

По щекам Бартелла потекли слезы.

Его жена Марта не вышла проводить мужа. Она лежала в постели: новая беременность давалась ей нелегко, и срок был уже близок. Он поцеловал ее на прощание и пообещал вернуться до зимы. На самом деле он за нее не слишком боялся. Прежние роды тоже оказывались трудными, но мальчишки появлялись на свет здоровенькими, а к матери силы возвращались буквально за несколько дней. Ему только жаль было, что он не застанет рождения дочери; в том, что на сей раз будет дочь, он не сомневался.

Последнего поцелуя Марты он как-то не запомнил. Что поцелуй был — это точно, он всегда целовал ее, уезжая из дому Однако мыслями он уже пребывал в походе, то есть поцеловал ее не думая — ткнулся губами в щеку, и все. А ведь этот поцелуй оказался последним…

И он уехал прочь, и старый друг сопровождал его — Эстинор Рэдфолл, который, собственно, и привез ему вызов на службу.

Мог ли он знать в то солнечное утро, покидая дом, что впереди его ждет скорый суд и чудовищная расправа. Ни тогда, ни даже год с лишним спустя он не подозревал, что через какой-то час после его отъезда семья будет мертва. И долгожданная доченька вывалится наружу из вспоротого живота Марты…

3

Когда Бартелл вновь поднял веки, женщина сидела с ним за столом и держала стакан с водой, глядя куда-то в пространство. Наверняка она видела его слезы; странное дело, Бартеллу было все равно. Вот бы знать, сколько прошло времени?

— Мы раньше встречались? — спросил он.

— Один раз. Давно.

— Почему вы спасли нас?

— Скажем так, просто вас сюда сточными водами занесло.

— Значит, — кивнул он, — это сточные воды позаботились удержать при мне девочку и доставить нас прямехонько к твоему порогу?

— И давно ты начал задаваться вопросом, с какой стати кому-то спасать других, если они тонут? — вздохнула она.

Он был точно уверен, что знает ее. Так и этак перетряхивал свою память, но ничто не всплыло. Потоки боли и крови слишком многое с собой унесли, а уцелевшие остатки памяти сделались капризными и своевольными. Бывали моменты, когда он физически не мог вынести привидевшуюся улыбку жены — она смотрела на него снизу вверх, лежа в постели, — и своих мальчиков, машущих ему руками в саду. Только это воспоминание неотступно преследовало его и неизменно сохраняло хрустальную ясность. А дни его славы — дни, которые он думал сохранить в памяти, даже когда все иное поблекнет, — померкли и облетели, поглощенные зыбучими песками искалеченной памяти.

— Здесь и другие такие есть? — спросил он архивестницу. — Как Индаро?

— На что тебе?

— Она сильная, неплохо двигается и посягает быть воительницей. Ну так почему она не с войском? Здесь что у вас, убежище для трусов, не желающих сражаться за свой Город?

— Люди сбегают в подземелья по многим причинам. Совсем необязательно из трусости. Кстати, у женщин есть и полегче способы избегнуть воинской службы. Они, знаешь ли, беременеют иногда. Женщине, носящей драгоценное дитя, ни под каким видом не дозволяется служить… как тебе, полководцу, должно быть отлично известно.

Во второй раз он уже не смог пропустить это мимо ушей:

— Я не полководец…

— Тогда тебе не следовало бы направо и налево твердить о твоих воинах. — Она раздраженно тряхнула головой. — Тебя ведь и так никто не примет за трактирщика или писца. А кроме того, — добавила она с улыбкой, — ты выглядишь истинным полководцем!

И годы как бы облетели с ее лица.

Тут он впервые за много дней осознал, что от него, по всей видимости, воняло. Тем не менее ему было хорошо. Он сидел в удобном кресле, с полным брюхом и в обществе, чего уж там, очаровательной собеседницы. Воздух был теплый, даже одежда высохла, тоже впервые за очень долгое время. Бартелл огляделся внимательнее. Стены были каменные, стол и кресла казались очень простыми, но все было из дорогого дерева, а шпалеры покрывала роскошная вышивка: свирепое зверье, невиданные цветы… Из дальнего угла на него недружелюбно зыркал гулон.

— Мы сидим в сточных недрах Города, — сказал Бартелл. — Однако никто не видел, чтобы вы ходили тоннелями. Значит, у вас есть свой выход на свежий воздух?

— Это место называется чертогом Назирающих, — решила она объяснить, покачав головой. — Много веков назад… может, даже много сотен веков назад он был частью величественного дворца. Потом дворец был разрушен. Что там случилось — нашествие или землетрясение, я уже толком не помню. Важно то, что прежний дворец исчез, поглощенный новым. А потом их оба поглотил еще один дворец. В Городе существует немало старинных слоев, многие совершенно разрушены, но некоторые здания сохранились, только ушли глубоко под землю. Вот как это. Мы сейчас находимся гораздо ниже современного Города.

— Это ответ лишь на первый из вопросов, что я тебе задал.

— А я здесь не затем, чтобы отвечать на твои вопросы.

— Но тогда зачем ты здесь?

Он поймал ее взгляд. Оба улыбнулись.

— Мы оба староваты для такой игры в недомолвки, — сказала она ему. Снова вздохнула и тряхнула плечами, освобождаясь от просторного плаща. На груди у нее засверкал серебряный полумесяц. — Я все равно не смогу причинить тебе большего вреда, чем уже причинил этот мир.

Некоторое время они оба молчали.

— Ты спрашивал о моей подруге Индаро, — чуть погодя подала голос женщина. — Она была в Первой битве при Аразе.

Перед его умственным взором пронеслись воспоминания, одно гаже другого.

— Как и тысячи других, — ответил он. — Десятки тысяч.

«И я в том числе», — мог бы он добавить.

— Она была совсем дитя, и воспитывали ее в кротости, — сказала женщина. — Многие полагают, что женщинам не следовало идти на войну…

— Я так не считаю, — отчасти покривив душой, ответил Бартелл. — Не будь у нас воительниц, Город пал бы еще в незапамятные времена.

— «Мужчины берегут прошлое своего Города, — процитировала собеседница известное выражение, печально покачав головой. — Женщины хранят наше будущее».

Он часто слышал такое от несогласных.

— Если Город падет, никакое множество детей и младенцев делу не поможет.

— Город уже пал. Давным-давно.

— Пока наши войска его еще защищают, он держится.

Говоря так, Бартелл тем не менее понимал, что Город стоял на судьбоносном распутье. Вражеские города были повержены, армии побеждены, крепости взяты… а сражения продолжались. Город по-прежнему осаждали, пусть даже издалека. И он бросал в жернова бесконечной войны своих женщин, пытаясь купить окончательную победу и рискуя тем, что в скором будущем рожать станет некому.

— Город велик, — упрямо проговорил Бартелл, сам понимая, что это неверно.

Его слова пустым эхом прозвучали меж каменных стен.

— Бартелл, Город умирает. Ты не один день прожил в Чертогах, видел жизни, влачащиеся в полном ничтожестве, — и продолжаешь рассуждать о величии Города?

Она говорила ровным голосом, очень серьезно.

— Город — это все, что в нем есть, а не одни только жители, — не сдавался Бартелл. — Ты сама, госпожа моя, провела среди них не один день… если, конечно, ты вправду с ними водилась… и умудрилась не заметить их силы, их упорства, того несгибаемого духа, что помог Городу выстоять в вековых войнах?

— Поверить не могу, что ты используешь несчастных жителей для подтверждения величия Города! В великом городе никак не может быть людей, обитающих в сточных трубах! О всяком городе следует судить в какой-то мере и по тому, как он заботится о своих беднейших, беспомощных и обездоленных!

С Бартеллом уже бывало такое. Они спорили о второстепенном, о неважном, старательно обходя главное — то, о чем разумные люди предпочитали не упоминать. Однако здесь, в этом уединенном и укромном месте, Бартелл сумел заставить себя произнести сокровенное:

— Война идет потому, что ее продолжения желает Бессмертный. Она завершится, лишь если император так захочет.

— Людей, которые заговаривали с ним об этом, жестоко наказывали. — Она смотрела на него сурово и строго. Потом отпила воды и продолжила: — Мы о разных вещах с тобой говорим. Своим величием Город обязан мужеству и стойкости населения. Это так. Но война привела его на грань разорения. И в ответе за эту войну, как ты и сказал, император. Только он нипочем не захочет ее прекратить.

— Почему ты так в этом уверена? И потом, если сам Ареон не пожелает остановить ее, это сможет сделать Марцелл.

— Марцелл верен императору и никогда не пойдет против него. — Женщина нахмурилась.

Бартелл не стал развивать тему. То, что они тут наговорили, и так уже тянуло на государственную измену. Но до чего же здорово было опять с кем-то беседовать и думать не только о том, где бы раздобыть следующую порцию жратвы, как вывести проклятых вшей, из-за которых так люто чешется вся шкура, как вообще прожить еще один день и не спятить, не сигануть вниз головой в смертоносный поток…

— Когда моя дочь была маленькой, — неожиданно проговорила архивестница, — я ей рассказывала сказку про гулона и мышь. Ты знаешь ее?

— Конечно. Все дети знают.

— Гулон и мышка вместе пустились в дальнюю дорогу. Вот перед ними появляется чужой город, и мышь говорит гулону: «Дай я сяду тебе на плечо! Я смогу посмотреть город, и прохожие меня не затопчут!» Так они и сделали. Но горожане решили, что мышка — хозяйка, а гулон — всего лишь слуга, и давай показывать на них пальцами и смеяться. Гулон рассердился и ссадил мышь, и, конечно, ее тут же раздавил чей-то тяжелый башмак. Вот так гулон из-за своей гордыни лишился лучшей подружки… Сказать тебе, о чем спросила моя семилетняя дочь, когда впервые эту сказку услышала?

— О чем же?

— Она спросила: «А что это такое — чужой город?» Я объяснила ей, что это тоже город, только другой и далеко-далеко. Она была сбита с толку. Девочка думала, что наш Город и есть весь мир.

— Твоя дочь в этом не одинока, — заметил Бартелл. — Многие именно так и считают. Чтобы в полной мере убедиться в обратном, нужно увидеть Город со стороны. А это немногим удавалось, не считая солдат.

— Тем не менее всем известно: мы воюем.

— Наших врагов, синекожих, изображают сущими демонами. — Он пожал плечами. — Оно и понятно. Люди не могут без конца драться и выносить тяготы, если врагами выступают человеческие существа вроде них самих. Лучше уж думать, будто враги — недочеловеки, не способные выстроить свои города.

Собеседница покачала головой, но ничего не ответила, и Бартелл спросил:

— А сейчас твоей дочери сколько?

Она опять не ответила. Лишь молча созерцала бокал с водой, который держала в руке.

— Мы видели в Чертогах гулона… — сказал он, помолчав. — Незадолго до грозы.

— Где?

— У того места, которое называют Дробилкой. Знаешь его?

— Естественно. Это важный узел подземного механизма. Кстати, гулонов так глубоко в недрах Чертогов давно уже не видели. Кое-кто ведь полагает их символом Города. Встреча с гулоном считается доброй приметой.

— А гулону кто-нибудь это сказал? — фыркнул Бартелл. — Во всяком случае, сегодня он множеству жителей напророчил отчаяние и смерть!

Он вспомнил, как переправлялся через дамбу их отряд, еще не ведавший о своей обреченности, и невольно подумал о мертвеце у решетки. Стол был усыпан крошками от лепешек. Бартелл сгреб их в кучку, потом разровнял и пальцем начертил символ.

— Знаешь такой? — спросил он женщину.

— Это буква «эс»? — Она с любопытством рассматривала рисунок. — И что с того?

— Верно, «эс», только в обратную сторону. Незадолго перед потопом я увидел этот знак на плече мертвеца.

— Он был солдатом? Солдаты часто делают наколки.

— Да. Этот был прямо весь расписной. Сплошные картинки, точно в детской книжке. — Женщина улыбнулась, и он добавил: — Это была не наколка, а выжженное клеймо, и притом довольно глубокое.

— Рабов-чужеземцев временами клеймят.

— Вот только нынче в Городе рабов почти не осталось. Это в основном молодые женщины из восточных земель. Этот же был мужчиной, средних лет и белокожим. И притом довольно упитанным.

— Мертвецы, плавающие в воде, так обычно и выглядят — упитанными. Что тут особенного?

— Может, и ничего. Но, знаешь, не могу отделаться от впечатления, будто мне попалось на глаза нечто важное. Память у меня стала не та, что была когда-то… Но я этот знак точно где-то видел. — Бартелл подумал и добавил: — У того человека даже кожа на голове татуирована была.

— И тоже картинками?

— Нет. Все мелкими такими значками. Их там были сотни, по-моему, — все чужеземные. Так что, может, ты и права. Я, по крайней мере, ничего не понял.

— А где, говоришь, вы его нашли?

— Понятия не имею. — Бартелл пожал плечами. — Я шел с отрядом добытчиков, у нас были опытные вожаки, а я даже приблизительно не догадывался, где мы идем. Я и сейчас не представляю, где сижу.

Он вздохнул. Только что ему казалось, будто он мог бы остаться здесь навсегда, но разум — разум воина неизменно хранил память о долге, и немолодые плечи готовы были принять привычное бремя.

— Если девочку уже накормили, я, пожалуй, заберу ее, — сказал он женщине. — Нам пора. Нужно еще ее братишку найти. Раз мы с ней пережили наводнение, значит мог и он уцелеть.

Малышка закидывала в рот еду со всей скоростью, на какую была способна ее рука с ложкой. Темные глаза только метались от дверного проема к тарелке и обратно. Как придут сейчас да как все отнимут!

Она даже вкус различать начала далеко не сразу. В пище попадались кусочки чего-то твердого. Она выплюнула их на ладонь и, на время отложив ложку, потыкала пальчиком. Кусочки были бурыми и морщинистыми. Она взяла один в рот. Кусочек был до того сладким, что зубы заныли. Вкус смутно отдавал подгнившими грушами.

Девочка уже собиралась отправить выплюнутое обратно в рот… и вдруг вспомнила последний раз, когда ей довелось есть за столом и с помощью ложки. Кто-то строгим голосом велел ей сперва вымыть руки. Запоздало присмотревшись к чумазой ладошке, девочка вытерла ее о платье. И грустно подумала, что это когда-то было ее лучшее платье, розовое такое. Вытертая ладошка теперь выглядела чуточку чище, но кусочки еды упали на пол. Соскользнув со стула, Эмли затолкала упавшее под ковер. Потом снова вытерла ладошки о платье. Вот теперь они выглядели приемлемо чистыми.

Эмли вновь забралась на стул и принялась за еду. Теперь она наслаждалась вкусом, всеми ощущениями во рту. Еще ей очень хотелось пить. Рыжая женщина снабдила ее стаканом и большим кувшином чистой воды. Все это стояло перед ней на столе. Девочка жадно смотрела на кувшин, но вода была недосягаема. Она не сумеет налить ее в стакан, не расплескав по столу. Просто не хватит сил.

Потом желудок стиснула судорога. Спазм был сильнее обычного. Девочка раскачивалась и постанывала, пока все не прошло.

И опять стала есть.

В конце концов Эмли начала оглядываться. Она сидела в обширном зале, простиравшемся куда-то во мрак. Каменный пол покрывали цветные ковры. Девочка спустила босые ножки со стула и пощупала голубой ворс. Он оказался мягким, словно шерстка котенка.

Бросив на входной проем очередной опасливый взгляд, Эмли перебежала к ближней стене. По ней до самого потолка простирались деревянные полки. Оттуда шел довольно заметный запах, вроде бы дыма. Девочка протянула руку и погладила что-то теплое и гладкое. Это что-то вдруг подалось и с глухим шлепком свалилось на пол. Эмли так и подпрыгнула. Перед нею были корешки книг. Великое множество книг, на каждой полке, а полок здесь было… Прежде ей случалось видеть книги, хотя и не в таком количестве. Она провела пальчиком по золотому тиснению букв. Читать она не умела в отличие от Лайджи.

Мысль о брате вновь породила голодную пустоту в животе, а на глаза навернулись слезы.

— Не трогай, девчонка!

Она резко обернулась и увидела на пороге рыжую женщину. Лицо ее было сурово, от нее точно искры сыпались. Эмли вновь потерла руки о платье и вспомнила еду, засунутую под ковер. Мелькнула виноватая мысль: эта тетка, наверное, уже догадалась…

— Надень-ка вот это, — велела женщина.

Она держала в руках что-то матерчатое и темное. Эмли послушно приблизилась. Без лишних слов рыжая через голову стащила с девочки платье. Охваченная стеснением Эмли так и застыла под ее ледяным взглядом. Штанишки она потеряла давным-давно, только никому не говорила, чтобы не заругались. Эта тетка небось теперь всем расскажет…

Но искры вроде как перестали сыпаться, а голос прозвучал немного добрее:

— Эти наверняка тебе великоваты. Все равно надевай, а я подгоню по мерке.

Эмли кое-как влезла в длинную рубашку, свисавшую до колен. Примерила штаны, собравшиеся складками у лодыжек. Женщина достала ножницы и обрезала штанины. Потом раскроила отрезанное на полоски и умело сплела из них поясок. Девочка поерзала в новом одеянии. Ткань была теплая и сухая. Эмли с сожалением посмотрела на старое платье, валявшееся на полу. Некогда розовое, оно было теперь темно-серым.

Женщина опустилась на колени и посмотрела девочке в лицо. Ее глаза показались Эмли похожими на цветы.

— Вот так-то лучше, — проговорила она. Потом встала, и голос опять стал сухим и деловитым. — Ну ты как, наелась? — Ее взгляд привлек нетронутый кувшин. — А пить не хочется?

Эмли безмолвно смотрела на нее. Женщина пожала плечами, взяла ее за руку и повела вон из комнаты с книгами. Они спустились по широкой лестнице с такими высокими и крутыми ступенями, что Эмли не ступала по ним, а спрыгивала. Потом женщина открыла узкую деревянную дверь, и они вновь вышли на лестницу, на сей раз винтовую. Она вела все вниз и вниз, пока у Эмли не закружилась голова. И вот уже освещенный факелами коридор, а в конце его — комната, где старик разговаривал с той, другой, женщиной. Эмли даже спросила себя, не жену ли он встретил. Она обрадовалась, вновь увидев его. Может, он ее к Элайдже сведет?

— Если девочку уже накормили, я, пожалуй, заберу ее, — как раз говорил он женщине. — Нам пора. Нужно еще ее братишку найти. Раз мы с ней пережили наводнение, значит мог и он уцелеть.

Потом он обернулся к девочке. Когда они расставались, он определенно выглядел моложе. Он улыбнулся ей, но лицо было такое, как будто у него тоже живот болел.

— Как уже сказала Индаро, у нас тут не приют для сирот, — произнесла женщина. — Но, может, все-таки лучше оставить малышку у меня, а не тащить ее обратно в сточные тоннели?

— С какой стати? Я про тебя ничего толком не знаю. Ты на вопросы-то мои почти не ответила. С чего бы мне тебе доверять?

— А ты что, девчушке отец? Или, может быть, дед?

— Нет. Но я как-никак ей жизнь спас. В войске, если кого от смерти спасешь, за него потом отвечаешь. Вот и с ней так же. И я обязан ей помочь братишку найти.

— Тут не войско, и она не солдат. — Старая женщина повернулась к Эмли. — Чего ты хочешь, дитя? Уйти с этим человеком или остаться у нас?

Эмли немедленно перебежала к Бартеллу и сунула ручонку в его широкую ладонь.

— Перво-наперво разыщем ее брата, — сказал он. — А потом выберемся отсюда. Все трое.

Вместе они покинули комнату и вновь углубились в темноту.

4

Сновидения мальчика полнились ужасом и тьмой. Элайдже не снились зеленые лужайки и синие небеса — лишь тот мир, который он знал. И он всхлипывал во сне.

Когда он проснулся, кошмар никуда не исчез. Кругом царил непроглядный мрак. Он несколько раз поднял и опустил веки. Никакой разницы. Та его нога, что находилась внизу, была плотно опутана веревками и зажата обломками дерева, он ее совсем не чувствовал. Элайджа ухватился за тросы, тянувшиеся кверху, силясь приподняться и высвободить ногу. Веревки заскрипели, дерево затрещало. И шут с ними! Лучше ужасный конец в потоке, рокотавшем внизу, чем ужас без конца. Однако остатки моста выдержали. Элайджа кое-как переместил ногу. Спустя некоторое время в ней запульсировала вернувшаяся кровь.

Свободной ногой он долго шарил кругом, пока не нащупал петлю троса, показавшуюся довольно надежной. Мальчик попытался на нее опереться, но петля качнулась в сторону. Только тут он полностью осознал, что лежит в веревочной колыбели чуть не вниз головой. Измученное тело с трудом распознавало верх и низ. Он еще пошарил кругом, на сей раз руками. Ладонь сомкнулась на куске шершавого дерева. Элайджа потянул, и оно подалось. Он слышал, как деревяшка плюхнулась в воду. Шарящая рука скоро нашла еще обломок. Мальчик попробовал опереться. Деревяшка не сдвинулась. Приободрившись, маленький пленник попробовал подтянуться. Ничего не вышло, только сердце отчаянно заколотилось. Элайджа стал разбираться, что же его держало. Оказывается, вокруг пояса обвился прочный трос, и не удалось не то что высвободить его из путаницы веревок, но даже ослабить.

Некоторое время Элайджа оплакивал свою неудачу. Потом опять задремал.

Элайджа помнил: совсем маленьким он, бывало, спал в теплой постели в комнатке, примыкавшей к загону для кур. И женщина — покрасневшие глаза, загрубевшие руки — о чем-то пела ему. Он не понимал слов, только в памяти сохранилось, что думалось ему о солнышке, о теплом ветре… А куры будили его по утрам своим квохтаньем и возней…

Он подумал об Эмли. Где она, что с ней? Он только знал, что она точно прячется где-нибудь в безопасном уголке, ожидая, чтобы он пришел и забрал ее. Прятаться у нее здорово получалось. Когда они были малышами, она иной раз забивалась в такие закоулки, где даже он ее не сразу обнаруживал. И то больше потому, что она терпеть не могла одиночества и чем-нибудь себя выдавала. Крикнет, бывало: «А я вот она!» — и сама выбежит показать Элайдже свою замечательную ухоронку. Потом она все-таки научилась сидеть тихо и не объявляться. А еще позже стала совсем молчаливой. Вот уже больше года она вовсе не заговаривала с Элайджей. Он все думал об этом, думал… Но так и не припомнил последних слов, услышанных от нее.

Еще он гадал, что сталось с Рубином. Элайджа принялся воображать, как его покровитель в очередной раз отыщет его и спасет… даст еды и воды… расскажет обо всем, что с ним приключилось…

Они впервые встретились в зале Сплетника — так называлось обширное и многолюдное место, куда двое маленьких новичков забрели в надежде раздобыть съестного. Скоро Элайджа обнаружил, что зал был еще и опасен. Детей здесь покупали и продавали. А то и попросту похищали.

Из полутьмы выдвинулся и навис над ними одноглазый коренастый мужик с жирными руками.

— Хотите кушать, детишки? — спросил он, но было в его голосе нечто такое, что заставило Элайджу плотнее притянуть к себе Эмли и податься прочь, не глядя на этого человека и не отвечая ему.

— Они уже заняты, добрый господин, — прозвучал другой голос.

Элайджа оглянулся и увидел быстро идущего к ним паренька. Его непослушные вихры в факельном свете переливались рыжим.

— И бумаги на них у тебя есть? — Коренастый нахмурился.

— А как же, господин, вот они! — Парень сунул мужику толстую пачку бумаг, а сам шепнул Элайдже: — Не ходи с ним, дружок, это злой человек! Пошли лучше со мной!

И прежде чем Элайджа успел что-то решить, рыжий подхватил Эмли и побежал с ней через зал, петляя и ловко ввинчиваясь в толпу. Коренастый швырнул на пол бесполезные бумажки и заорал. Поздно! Он было погнался за ними, но куда такому толстяку настигнуть шустрых ребятишек!

Рубин вел их лабиринтами тоннелей, пока они не добрались до небольшого, хорошо освещенного чертога. Там были столы и на них еда. И никто не требовал платы. И не орал, если они брали кусочек, так что Элайджа и Эмли наелись досыта. После исчезновения Рубина Элайджа так и не смог найти это место снова. Он пытался рассказывать другим жителям, но над ним либо смеялись, либо обзывали дурачком…

Рубин с терпеливым юмором наблюдал за тем, как они набивали животы. Наконец, когда в них больше уже не лезло, сказал:

— Меня зовут Рубин, и я пришел из рая.

Элайджа дожевывал последний кусок. Жаль было разлучаться с ощущением и вкусом еды во рту, — беда только, переполненный желудок больше не принимал.

— А теперь скажите-ка мне свои имена, чтобы мы могли подружиться, — заулыбался рыжий.

— Я Элайджа, а это Эм… Эмли, — сказал Элайджа и, чувствуя, что этого недостаточно, добавил: — Я не знаю, откуда мы.

Рубин сочувственно кивнул, и Элайджа спросил еще:

— А рай… он где?

— Далеко, на самом востоке Города. Это очень красивое место. Мужчины там рослые, а женщины — добрые. Они живут в высоких золотых башнях. В раю всегда светит солнце, даже ночами, и по закону у каждого мальчишки есть собака.

Элайджа смотрел на него с некоторым подозрением. Уж не смеется ли над ним этот Рубин?

— Если там так здорово, почему ты здесь? — спросил он потом.

— Чтобы вас тот тип не забрал.

Элайджа нахмурился. Живот был так полон, что голова отказывалась думать.

— Я вижу, о чем ты думаешь, Элайджа, — сказал паренек. — Ты, судя по всему, умница. Спрашиваешь себя, стоит ли мне доверять. Ты меня совсем не знаешь, как и того одноглазого. И думаешь, что я, может быть, намереваюсь продать вас грабителям…

Никаким грабителям тем не менее он их не продал. Вместо этого показал, как добывать пищу, питьевую воду и сапфировый мох, к кому обращаться в поисках работы, а кого всемерно избегать, где безопасные места для ночлега и в какие части Чертогов лучше не забредать. Так. собственно, они и отыскали тот удобный карниз в чертоге Голубого Света, где на какое-то время почувствовали себя в безопасности.

Но потом настал день, когда Рубин исчез и больше не появлялся. Элайдже нравилось думать, что его друг вернулся в то сказочное место, называвшееся раем. Он надеялся однажды последовать туда за ним, но помнил лишь смутное указание на восточную часть Города. Вот только как быть с тем, что Чертоги и Берега на востоке считались самыми опасными и что совались туда одни отчаявшиеся и вздумавшие искать богов смерти?

Вновь открыв глаза, Элайджа увидел кругом все тот же мрак. Слышны были вздохи потока, поскрипывание канатов да его собственное дыхание. Мальчик затаился и стал напряженно прислушиваться. И наконец-то сквозь грохот сердца в ушах до него донеслись человеческие голоса. Рокочущий говор мужчины и более тонкий женский. Затем к двум голосам присоединился третий, грубый и хриплый. Они звучали далеко, на пределе слышимости, но ошибки быть не могло. Элайджа отбросил все свои страхи и набрал полную грудь воздуха.

— Помогите! — завопил он что есть мочи. — Помогите! Я тут, внизу! Пожалуйста, помогите!

На некоторое время воцарилась тишина. Потом голоса приблизились. И его глаза даже различили пятно размытого света.

Казалось, прошла еще одна вечность, пока остатки подвесного моста затаскивали наверх. Элайджа все время боялся, что вот-вот выскользнет из ненадежной паутины веревок и деревяшек и свалится в воду. Он держался мертвой хваткой и только вскрикивал, когда рывки веревки отдавались в намятом боку.

— Это мальчишка, — сказала женщина. — Полумертвый.

Чья-то рука ухватила Элайджу за плечо, выволокла на самый верх и бросила на дорожку. Силы в ногах никакой не осталось — он свалился, как марионетка с перерезанными нитями. Яркий факельный свет причинял боль отвыкшим глазам. Элайджа сощурился и различил над собой несколько лиц.

— Спасибо, — кое-как выговорил он. — А я уж думал, так там и помру.

Люди переглянулись.

— Право, что за учтивый маленький господин! — сказала женщина. — Мамочка научила его спасибо говорить!

Она рассмеялась, остальные заулыбались.

— Пошли, паренек, — продолжала она, поднимая его и вновь ставя на ноги. — Мы тут задерживаться не будем. Идем с нами, если хочешь.

Элайджа хотел было сказать, что слишком устал и никак не может идти, но на него перестали обращать внимание. Пришлось собрать остатки сил и поспевать за теткой.

— Меня Элайджа зовут… — сообщил он своим спасителям, но никто ему не ответил.

Идти пришлось долго. Узкие тоннели сменялись широкими. Двигались большей частью под уклон, вниз по течению, вдоль неровных сырых стен, оставляя воду по правую руку. Элайджа совершенно не узнавал мест. Один раз издалека донесся вроде бы знакомый рев, он даже подумал, что это, верно, Дробилка, но звук шел издалека, и Элайджа ни в чем не был уверен. Потом дорога повернула вверх и опять вниз, по длинной полуобрушенной лестнице, скользкой и очень опасной из-за непроглядной бездны опять-таки по правую руку. Вниз, вниз, вниз! Так глубоко в недра сточных тоннелей Элайджа, кажется, до сих пор не забирался. Ноги подламывались, в голове клубился туман, он только спрашивал себя: это еще Чертоги или какая-нибудь неведомая страна? Он пытался припомнить рассказы Рубина о дальних закоулках Чертогов, ибо Рубин был сущим кладезем знаний и притом завзятым рассказчиком. Беда только, маленький мальчик смог запомнить лишь малую толику того, что долгими днями рассказывал ему старший приятель.

Элайджа шел впереди вместе с женщиной, державшей факел, и поглядывал на нее время от времени. Как большинство жителей, она была облачена в несчетные слои рваного тряпья, зато на ногах красовались тяжелые башмаки, высоко ценимые обитателями Чертогов. Элайджа сразу подумал, что эта тетка, верно, очень важная персона. Когда удавалось, он оглядывался, пытаясь прикинуть, много ли народу сзади идет. Заметив несколько фонарей, он решил, что там человек, наверное, двадцать. Иногда где-то начинал плакать ребенок, кто-то стонал, и тогда женщина поворачивалась к Элайдже и ухмылялась. Что означала эта ухмылка, он понятия не имел.

В конце концов Элайджа осознал, что не в состоянии сделать больше ни шагу. Именно в этот момент женщина остановилась и сказала ему, что можно передохнуть. Они находились в узком коридоре, грубо вырубленном в камне. Здесь было сухо, и обессилевший мальчик свалился прямо на пол, чтобы сразу заснуть. Когда он снова открыл глаза, сидевшие рядом что-то жевали. В животе немедленно заурчало.

— Пожалуйста. — Элайджа облизнул пересохшие губы. — Можно мне тоже поесть?

Все посмотрели на женщину. Та кивнула, и один из мужчин выдал Элайдже плоскую сероватую лепешку. Он жадно запустил в нее зубы, между делом разглядывая спутников. Женщина выглядела рослой и крепкой, с длинными седыми волосами и суровым красным лицом. Звали ее Барсучиха. Обладатель низкого рокочущего голоса был сущим великаном, уж точно выше всех, кого Элайджа до сих пор видел. Плечи и руки у него были толстые, словно окорока. Он все поглядывал на Элайджу и улыбался ему, показывая остатки серых зубов.

— Пожалуйста… — волнуясь, снова заговорил мальчик. — Пожалуйста, мне бы в чертог Голубого Света вернуться… Мне сестренку надо найти, она во время бури пропала…

Последовало долгое молчание. Он уже решил, что на него снова не обратили внимания. Потом Барсучиха наклонилась к нему и оскалила зубы так, что Элайджа вспомнил гулонов с их широкими желтыми «улыбками».

— Говоришь, чертог Голубого Света? — переспросила она. — Представь себе, туда-то мы как раз и идем. Денька через два, глядишь, доберемся. Дело у нас там, понимаешь. Так что отведем тебя прямым ходом к сестре.

Пока она говорила, из волос у нее надо лбом выбралась жирная вошь, сползла по лицу и нырнула в седую, нетуго заплетенную косу. Элайджа невольно вообразил, сколько там. по всей видимости, было насекомых. Мириады, наверное. Тем не менее он изо всех сил продолжал улыбаться, благодаря ее за доброту.

Еще он все спрашивал себя: как-то там Энни-Мэй и хрипатый старик? Может, Эм с ними? С этой мыслью он и заснул — в первый раз спокойно и мирно со времени потопа.

Его поставили на ноги чуть не прежде, чем он успел проснуться, и движение немедленно возобновилось. Элайджа даже не гадал, сколько сегодня предстояло пройти. Пища худо-бедно придала ему сил, и он по-прежнему топал рядом с Барсучихой, время от времени благодарно поглядывая на нее снизу вверх: неужели у него наконец появился друг?

Они опять шагали час за часом, не делая остановок. Однажды всем пришлось буквально протискиваться очень низким и узким тоннелем, еще и наполовину залитым водой. Ко всему прочему, ход сворачивал и петлял. Элайджа начал уже думать, что он так никогда и не кончится. Ему приходилось легче, чем взрослым, он невольно спрашивал себя: каково-то великану? Потом сзади донесся знакомый рокот его голоса, и Элайджа понял, что переросток справляется.

За весь день они только раз остановились отдохнуть и подкрепиться. Под конец длинного перехода отряд одолел узкую расщелину в камне и выбрался в широкий коридор. Элайджа огляделся. Потолок здесь был такой высокий, что факельный свет не мог его достигнуть. Посредине журчал ручеек, но в основном пол был совершенно сухим и даже пыльным. Ниже по течению в потемках маячило что-то вроде громадного моста, пересекавшего русло. Выше по течению царила непроглядная тьма.

Здесь Барсучиха скомандовала привал. Все так и попадали наземь. Одни стали рыться в своих обносках, вытаскивая еду и питье, другие немедленно заснули. Элайджа был голоден. Он с надеждой озирался, но все отворачивались, в том числе и Барсучиха. Делать нечего, он лег, немного послушал голодное урчание в животе — и крепко заснул.

— Малый! Эй, малый! Вставай!

Жаркое дыхание щекотало ему ухо. Элайджа отодвинулся, не просыпаясь.

— Слышь, малый!

Крепкие пальцы больно ущипнули его за ухо. Он вздрогнул и проснулся. Хотел было закричать, но жесткая рука зажала ему рот, чувствительно прижав губы к зубам. Элайджа поспешно открыл глаза и стал озираться в потемках. Прямо над лицом свисали чьи-то спутанные патлы, больше он не мог рассмотреть почти ничего. Он в ужасе забился, пытаясь высвободиться.

— Слушай сюда, малый, только тихо, — прошипел голос. — Обещаешь не орать?

Он согласно кивнул и тут же втянул в себя воздух для громкого вопля. Однако обладателя крепких рук оказалось не так-то легко провести.

— Бежать надо — вот что, — послышалось над ухом, и Элайджа вдруг осознал, что с ним говорил кто-то почти его возраста.

Патлы откачнулись в сторону, и он смог Оглядеться. Кругом спали взрослые, похожие в темноте на бесформенные кучи тряпья, только слышался храп, отдававшийся под сводами подземного хода. Напавший на Элайджу передвинулся, продолжая зажимать ему рот, и он наконец рассмотрел, что это была девочка. Постарше его, с густыми грязными волосами и бледным угловатым лицом.

Она наклонилась, и он вновь услышал напряженный шепот возле самого уха:

— Надо удирать, пока в их становище не пришли. Это грабители, они убьют нас и сожрут.

Элайджа замотал головой. Девчонка ошибалась. Эти люди спасли его. Они присматривали за ним. Он, конечно, слышал о злобных грабителях, но для него они были чем-то вроде бесплотных духов — этакое непонятное зло, о котором все знают, но никто своими глазами не видел. Он хотел что-то сказать. Девочка наклонилась поближе и очень осторожно отняла руку от его рта.

— Они меня выручили… — прошептал Элайджа.

— А зачем, ты не думал? — прошипела она. — По доброте сердечной?

То, что добрые люди в Чертогах в самом деле водились, Элайджа знал наверняка. Взять хоть Рубина или того деда, с которым он последний раз видел Эм. Однако некое нутряное чутье уже подсказывало ему: люди, в чьем обществе он теперь оказался, были вовсе не таковы.

Он неуверенно огляделся. В пещере царила полная неподвижность. Усталые люди спали мертвецким сном. Горел только один факел, под ним сидел дозорный и тоже спал, широко открыв рот. То есть смыться не составит труда. Если бы только мысль о побеге в кромешную темноту не пугала Элайджу еще больше перспективы оказаться убитым и съеденным.

— Я остаюсь. — Он покачал головой.

— Тебя убьют. — Девочка нахмурилась.

— В темноте мы умрем.

— Мы умрем, если останемся.

Элайджа ощутил, как по лицу потекли слезы. Девочка смотрела на него сверху вниз, между бровями залегли две острые складки. Что за непонятное бесстрашие толкало ее на побег?

— Это оживленная дорога, — принялась она объяснять. — Знаешь, я все крыс высматривала. Мы много часов не видели ни одной, а тут их полно! Крысы всегда держатся там, где есть люди. Значит, люди недалеко. Просто спрячемся в темноте и будем ждать, пока мимо кто-нибудь не пройдет. Кто-нибудь с факелом.

— Может, тоже злодеи…

— Эти-то точно злодеи! — Она пожала плечами и огляделась, как бы уже решив действовать в одиночку. И повторила: — Если останемся, нам конец!

— Я останусь, — в свою очередь повторил Элайджа.

Он повернулся к девчонке спиной и свернулся калачиком, плотно закрыв глаза. Кажется, она по-прежнему сидела рядом и наблюдала за ним. Он попытался заснуть, несмотря на всякие страхи, так и метавшиеся в голове. Что, если она не ошиблась и Барсучиха с дружками вправду собираются их убить?

Все-таки его тело и разум были так измучены, что он в самом деле начал дремать.

Казалось, прошло всего несколько мгновений, как вдруг его разбудил чей-то рассерженный вопль. Одновременно раздался пронзительный визг.

— Кусаешься, сучка! — прорычал голос.

Элайджа услышал звук удара и сразу же — крик боли. Он зажмурился как только мог и съежился на камне. Застоявшийся воздух всколыхнулся: сонные люди приподнимались и садились на полу. Наконец прозвучал придушенный крик, и глаза пришлось открыть.

Факельный свет озарял часового. Он держал девочку. Ее ноги болтались в воздухе, но она брыкалась что есть силы и пыталась достать его свободной рукой. Лицо у нее раскраснелось, она явно выбивалась из сил. Элайджа мог только смотреть, тараща глаза.

Остальные хохотали, радуясь развлечению. Барсучиха с ленцой поднялась, одернула лохмотья, не спеша разгладила их ладонями. Потом подошла к часовому. Девчонка извернулась и босой ногой пнула ее в ребра. Удар практически не покачнул предводительницу, и все же она зарычала.

— Связать ее? — обратился часовой к Барсучихе, потиравшей ушиб.

— Вот еще, возиться, тащить… — ответила та. — Прибей.

Повернулась и посмотрела на Элайджу. Он вжался в пол, уворачиваясь от взгляда.

Девочка прекратила борьбу. Ее веки трепетали, а когда караульный поставил ее на пол, она чуть не упала. Держа ее одной рукой, другой рукой мужчина вытащил ржавый нож…

Вздохнув поглубже, Элайджа прыжком вскочил на ноги, пригнулся и ринулся прямо на часового. И с разгону врезался головой в затрепанный кожаный камзол, под которым ощущалась вялая плоть. Мужчина крякнул, его дыхание прервалось, он качнулся назад и упал. Элайджа сам не устоял на ногах, перекатился через поверженное тело и забарахтался, пытаясь подняться, одновременно оглядываясь по сторонам. Перед глазами метался рваный факельный свет, шевелились какие-то тени. Сильная рука сгребла его повыше локтя и вздернула на ноги.

— Попался, гадина! — проворчала Барсучиха. — А ну, не дергайся!

Но Элайджа, охваченный нерассуждающим ужасом, отчаянно вырывался и бился — и выскользнул-таки из ее хватки. Он тут же бросился прочь, метнувшись в ту сторону, где вроде бы раздавался голос девчонки… чтобы прямиком влететь в глухую каменную стену. Опять свалился, но вовремя заметил неосвещенное устье бокового тоннеля и рванулся туда прямо на четвереньках. Оказавшись в темноте, поднялся и быстро пошел вперед с вытянутыми перед собой руками. Коснулся пальцами камня и двинулся вдоль стены, стараясь побыстрее переставлять ноги и в то же время не упасть. Пол под ногами внезапно исчез, Элайджа покатился, но спуск был коротким и завершился падением в неглубокую лужу. Он ушиб себе бок, но снова поднялся и двинулся дальше. Крики за спиной постепенно отдалялись.

Что-то прошуршало в темноте. Он не успел шарахнуться и удрать — его схватили за руку. Элайджа заскулил от ужаса и рванулся прочь, но хватка была каменная.

— Это я, — сказала девчонка.

У Элайджи сердце чуть не выскакивало из груди, он задыхался.

— Да я это, я, — повторила она. — Меня Амита зовут.

Он кое-как успокоился, бешеный стук в груди начал утихать.

— А я — Элайджа… Как ты меня нашла в темноте?

— Шаги услышала. Ты шаркаешь, точно столетний дед.

— И что теперь? Куда нам идти?

Страх заблудиться висел над душой, несмотря ни на что.

— Обратно пойдем, — сказала Амита.

— Обратно?

— Пойдем туда и заберем факел. Ты был прав, без света нельзя.

— А поймают?

— Так они же не ждут нас. Думают, мы спятили от страха и удрали неизвестно куда.

По части страха с Элайджей именно так дело и обстояло, но он успел поверить в ум Амиты и спорить даже не стал.

— Все просто. — сказала она. словно желая убедить его, а может, и себя. — Если повезет, они снова спать лягут. Тогда мы выйдем и просто факел возьмем.

— А если решат не спать? — Элайджа подумал и нахмурился. — Как велит Барсучиха дальше идти…

— Так даже и лучше. Мы сзади пойдем и будем держаться на расстоянии, чтобы не увидели. А шумят они так, что точно нас не услышат. Вот доберутся, куда шли… ну… тогда и решим, как дальше быть.

— Нам еда нужна, — все же сказал Элайджа, не найдя, к чему бы придраться. — И вода.

— Знаю, — кивнула она.

В итоге все в самом деле получилось именно так, как предсказывала Амита. Грабители спать больше не стали. Куда бы ни лежал их путь, они явно спешили. Двое детей издалека услышали шум их продвижения и затаились в глубокой нише в стене. Теперь походники несли два факела: один в голове, другой в самом хвосте. Следовать за отрядом оказалось легко. Кто-то даже обронил полупустой мех с водой, который маленькие преследователи тут же и подобрали.

Опять они бесконечно долго шагали каменными коридорами. Под конец грабители заторопились уже так, что Амита с Элайджей поняли: место назначения близко. Элайджа совсем сбил ноги, его качало от изнеможения, он поспевал с трудом. Впереди раздавались крики и смех, и это кое-как взбодрило его. Грабители остановились. Элайджа с Амитой приблизились на цыпочках, всемерно стараясь не попасть в факельный свет.

Отряд остановился у высокой и узкой трещины в камне. Каждый старался пролезть вперед, люди пихались и отталкивали друг дружку. Слышно было, как материлась Барсучиха. Постепенно отряд втянулся в дыру и пропал, как вода, слившаяся в трубу. В тоннеле сделалось тихо и темно.

Двое детей приблизились крадучись. Обождали немного, осторожно шагнули сквозь трещину. И оказались в самом обширном чертоге, какой Элайджа когда-либо видел. Купол над головой возносился на невероятную высоту и пропадал из виду. Оттуда сочился рассеянный дневной свет, проникавший сквозь вертикальные шахты. Воздух здесь был свежее, чем в коридорах, дышать сразу сделалось легче. Элайджа с изумлением обнаружил, что может даже кое-что видеть.

Далеко впереди угадывалась целая река, змеившаяся через зал. Между входом и рекой раскинулся обширный берег, расчерченный линиями дощатых мостков. Виднелась и переправа, сработанная из ржавого железа и дерева; ее как раз пересекал отряд Барсучихи. Люди пребывали в явном восторге, ведь они вернулись домой. Элайджа слышал, как они смеялись и горланили песни.

Еще он только теперь заметил между взрослыми детей, державшихся в середине отряда. Они шли понуро, их пихали и подталкивали. На дальнем берегу можно было рассмотреть целое поселение из шалашей и хибар. Несмотря на хилое освещение, становище выглядело крупным. Имелась даже площадь, на которую как раз падали бледные столбы света. Там уже собрались десятки людей — вероятно, встречать возвратившихся.

Элайджа и Амита переглянулись. Какая судьба ждала этих детей?

— Теперь-то что? — спросил мальчик.

— Теперь идем туда. — Амита уверенно указала направо. — Река куда-то уходит: пойдем по течению и рано или поздно выйдем наружу.

— Не хочу я наружу. — Он содрогнулся и указал вверх по течению. — Я туда хочу.

— Но мы только окажемся там, где были! — устало и раздраженно ответила она.

— Зато вернемся домой!

— Это ты тут живешь! — так и вспыхнула она. — А я — нет!

— Мне сестру надо найти… — Элайджа всхлипнул, сел и обхватил руками колени.

— Твою сестру водой унесло. Она небось умерла, — без обиняков заявила Амита. Потом вздохнула, припала рядом с ним на колени и обняла за плечи теплой рукой. — Я же просто хочу, чтобы мы вышли туда, где безопасно.

— Я домой хочу… — Он снова всхлипнул.

— Никакой здесь не дом, — повторила она. — Сточные ходы не могут быть домом. Дом — это теплые постели и кухня с едой… и чтобы солнце светило. И чтобы о тебе кто-то заботился. Нам надо найти дорогу туда, где свет. Не в потемках же оставаться!

— А тут и не темно вовсе, — уперся Элайджа и крепче обнял коленки.

Глубоко в памяти шевельнулись очень неприятные тени. Дневной свет для него был связан с унижением и отчаянием. Убежищем для него и для Эм давно стали темные закоулки, подвалы и норы. И ночь была гораздо безопаснее дня.

Амита резко выдохнула и поднялась. Посмотрела направо… И зашагала в том направлении, не оглядываясь. Элайджа помедлил мгновение-другое… Вскочил и побежал следом за ней.

Наступила ночь, и они улеглись, тесно прижавшись друг к дружке, у какой-то вросшей в землю колонны. Они уснули задолго до того, как в огромном чертоге наступил полный мрак, и не видели красного огонька, затеплившегося в потемках. Земной мир медленно поворачивался. Спустя время багровый луч упал прямо на то место, где спали двое детей, и, пока он не померк, они лежали словно бы на дне кровавого озера…

5

Когда-то Город был святым местом.

Давным-давно, во времена иных солнц, когда на свете все было иначе, в песчаной бухте западного побережья вновь открытой земли высадились мореходы. Они посоветовались со своими богами и возвели поселение на вершине холма. Довольно скоро бухта превратилась в оживленный торговый порт. Прошла тысяча лет, поселение разрослось. Спустя еще время Город пал, доставшись кровожадным завоевателям, и был разрушен, а потом отстроен заново. Новые улицы и дома скрыли пропитанную кровью древнюю землю.

В этом возрожденном Городе мостовые и дома были из белого камня, башни увенчаны золотом, а храмы украшены изваяниями богов, животных и героев. Мужчины и женщины носили богатые одеяния, расшитые жемчугами и драгоценными металлами. Они вплетали в волосы бусы и перья, а со временем повадились раскрашивать себе лица, чтобы быть похожими на своих богов. Боги посмеялись над их самонадеянностью… и в мгновение ока стерли Город с земли. Землетрясение разрушило дворцы, повалило величественные башни, а люди снова напитали землю своей кровью. Погибли все жители, кроме одного. Конечно же, это было дитя, невинная девочка.

Город же оставался в запустении еще тысячу лет…

Так рассказывал Рубин, и на этом месте Элайджа прервал его, спросив:

— А что было с девочкой?

— Она долго скиталась. — Рубин чуть-чуть подумал. — Шла босиком, и друзьями ее были только птицы и звери. Спала, уткнувшись головой в теплый мех лисы, и воробьи укрывали ее своими перышками. В конце концов девочка достигла высокого горного кряжа. С вершин слетели добрые орлы. Они подхватили девочку и унесли через горы. С тех пор ее никто больше не видел.

Элайджа разочарованно сморщился, и Рубин рассмеялся:

— Так вот, дальше про Город… Он, повторяю, оставался в запустении еще тысячу лет, и останки мертвых проросли травой, а по коридорам зданий бегали крысы. Потом пришли новые завоеватели, и солнце играло на их мечах и щитах. Эти люди любили песни о героях былых времен. Когда они взялись строить, то первым долгом возвели храмы во имя своих богов, но и прежние боги Города не оказались ими забыты, поскольку это был благочестивый народ. При них Город узнал самую долгую в истории эпоху мира и процветания. Появились библиотеки, театры, больницы и школы. В сердце Города раскинулись зеленые парки с фонтанами на просторных лужайках… Но затем докатились вести о войнах в дальних пределах, и жители начали оставлять Город. Сперва ушли войска со всем сопровождением и обозом, потом — семьи солдат. Между тем новости, приходившие отовсюду, становились все хуже. Тогда Город покинули правители и вскоре за ними купцы. Остались только старики да еще беднота. Этим просто некуда было деваться, им не предлагалось выбора. Они совсем утратили связь с остальным миром и, лишенные возможности торговать, едва сводили концы с концами. Поколение за поколением прозябало в нищете. Парки заросли и одичали, каменные здания разрушались, люди ловили расплодившихся крыс… Но крепка человеческая природа: рождались дети, население увеличивалось, и Город потихоньку стал оживать. Народ взялся распахивать землю, бросать в нее семена и молить богов о дожде. По окраинам стали пастись овцы, козы и свиньи. Даже простенькое торговое сообщество опять зародилось.

И в свой черед эти люди тоже начали строить. И вот так, поверх наслоений руин, обрушенных землетрясением, захватчиками, небрежением и просто временем, на земле, политой кровью несчетных тысяч людей, стал расти нынешний Город.

Постепенно он обрел размеры, никогда ранее неведомые. Он поглотил облезлые выселки за своей прежней чертой, шагнул через реки и холмы, одев их сперва в доски и бревна, а потом в камень. Золотых башен больше не возводили и не украшали драгоценное дерево искусной резьбой. Просто громоздили один булыжник на другой, захватывая все новые земли к северу, востоку и югу. Кузницы и мастерские испускали клубы дыма, изгонявшие прочь птицу и зверя. Одним крысам по-прежнему было раздолье. Потом Город окружил себя громадными стенами. Но едва строители положили последний камень и закрыли тяжелые бронзовые ворота, как поодаль пришлось воздвигать еще одно кольцо стен, выше прежних. Все эти крепостные круги время от времени раскрывались, выпуская наружу войска, и те шли умиротворять и грабить окружающие земли.

С некоторых пор Городом стали править семь великих семей, семь властвующих домов, чьи имена были Гильом и Гаэта. Саркой и…

— Да знаю я эту историю, — снова перебил Рубина Элайджа. — Про Бессмертного и его братьев!

— Тогда мне не о чем тебе больше рассказывать. — Рубин скрестил на груди руки и откинулся назад. — Ты и так больше меня знаешь об истории Города.

Последовало молчание. Эмли ткнула Элайджу под ребра, и тот смущенно проговорил:

— Ну… ты все равно продолжай. Может, у вас что-нибудь по-другому рассказывают.

— Уверен?

— Да… Пожалуйста!

— Их звали Гильом и Гаэта, Саркой, Винцер и…

— Броглан, Хан и Керр! — с торжеством докончил Элайджа.

— И все они, — Рубин набрал побольше воздуха в грудь, — прибыли в Город тысячи лет назад. Никто даже не знает, откуда именно…

— Но они такие ужасно важные!

— Вернее сказать, были когда-то. Некоторые дома пришли в упадок и вовсе вымерли, а может, просто попрятались от более влиятельных братьев.

— Они в самом деле братьями были?

— Возможно. Только они жили так давно и породили столько потомства, что, говорят, даже боги в точности не помнят, были они братьями или нет.

— Рубин… а они что, боги?

— Я не знаю. — Рубин покачал головой. — Мне все это рассказывал отец, знавший их лично. И я задал ему тот же вопрос. Он на это спросил меня, как я представляю себе богов. Я, помню, сказал: как по мне, бог — это такое отдельное существо, не связанное законами природы. Отец ответил, что в этом смысле они, конечно, были богами. Они носили общее название — серафимы.

Элайджа недоуменно смотрел на своего друга. Сказанное было не очень понятно, но на всякий случай мальчик кивнул.

— Отец говорил, они пришли в Город, чтобы дать ему мир, знания и справедливость, — продолжал Рубин. — Только в итоге мы так и не получили ни того, ни другого, ни третьего. Великие семьи сами погрязли в стяжательстве и прочих грехах. Они копили неисчислимые богатства, порождая подкуп и тлен. И худший из всех — император Ареон, которого мы называем Бессмертным…

Элайджа поспешно закрыл уши руками. Уж больно крамольными и опасными были такие слова.

— Не беспокойся, Элайджа. — Рубин похлопал его по плечу. — Здесь, в Чертогах, нам ничто не грозит. У нас тут своих смертей много: в любой день можно угодить в потоп или грабителям на обед, попасться дозорным или потеряться в Пропадайке. Но вот император нас точно не подслушает. Здесь ему нас не достать!

— Мы заблудились!

Поневоле Элайджа вернулся из приятных воспоминаний о беседах с Рубином к неласковой действительности.

— Мы заблудились, — повторил он, обращаясь к Амите.

Уже целую вечность они устало тащились вперед. Но речка вилась и петляла, так что далеко они не продвинулись. Им не удавалось придерживаться дорожки вдоль берега, больно уж там было круто и скользко. Поэтому они просто шли вперед, держа курс на беловатую скалу. По утверждению Амиты, добравшись туда, они смогут использовать камень как ориентир, чтобы выйти к источнику дневного света. Однако свет меркнул. Элайджа едва мог различить впереди темную фигурку спутницы. Совсем скоро воцарится полный мрак, и тогда-то они потеряются наверняка.

— Надо было обратно в тоннели повернуть, — проговорил он жалобно.

И далеко не впервые. От усталости и отчаяния он чуть не плакал.

Амита остановилась. Липкая грязь достигала коленей.

— И вовсе мы не заблудились, — с обычной своей уверенностью заявила она. — Просто не туда идем, вот и все.

— Вон она, твоя скала! — Элайджа потыкал влево, где еще видно было светлое пятно.

— Я к тому, что, пока мы туда доберемся, ничего видно не будет. — Девочка покачала головой.

— И ни еды. ни воды у нас нет…

Так они и сидели, обессилевшие и почти сломленные, пока вдалеке справа не появился тот же таинственный розоватый свет, что накрыл их прошлой ночью.

— Нам нужно идти вон туда. — сказала Амита Элайдже и указала рукой.

Элайджа посмотрел в ту сторону и замотал головой. Ему стало страшно.

— Это огонь! Может, что-то опасное!

— Если там огонь, — принялась уговаривать Амита, — значит найдется что-нибудь поесть.

При напоминании о еде Элайджа ощутил судорогу в желудке. Накануне они нашли воду, падавшую потоком откуда-то сверху. На вкус она отдавала землей, но они дали ей отстояться, выпили и почувствовали себя лучше. А вот ели они последний раз дня два назад, если не больше. Тем не менее Элайджа вновь покачал головой:

— Я боюсь…

— Река, по-моему, как раз туда поворачивает, — заметила Амита. — Мы просто путь срежем. — И она вытянула руку, указывая, как именно.

Но Элайджа не впервые пересекал такие грязевые поля. Поверхность слегка блестела, а это значило, что доверять ей нельзя.

— Опасно туда идти! Там могут быть провалы. Оступимся и погибнем!

— Не знаю я никаких провалов! Будет трудно, но, если поискать, дорожка найдется!

Тут она ошиблась. Двое детей пробивались вперед по колено в грязи. Ноги тяжелели все больше, в груди жгло. Добавилась и новая напасть — мириады кусачих тварей, которые жужжали всюду вокруг, лезли в рот и в глаза. В тоннелях ничего подобного не водилось. Мучение становилось совершенно невыносимым.

А потом пропал и красный огонек. Элайджа обнаружил, что уже не может различить девочку впереди.

— Амита, — позвал он испуганно, — ты где?

— Тихо! — Он ощутил ее руку у себя на плече, она проворно подтащила его ближе. — Держись вот за это! — Элайджа нащупал деревянный столб, увязший в грязи, и вцепился в него, а девочка пояснила на ухо: — Это от забора кусок.

Наконец исчезли последние проблески света. И тогда Элайджа расслышал что-то вроде далекого плача. Ему показалось, это были детские голоса, не меньше сотни числом. Сердце сжалось от ужаса…

Проснувшись, Элайджа странным образом ощутил уют и спокойствие. Ноги ниже колен по-прежнему вязли в грязи, но поверхность была достаточно плотной, чтобы поддерживать бедра и спину, так что удалось даже отдохнуть. Ну, почти. Он сразу услышал тот же мяукающий, плачущий звук, еще громе, чем накануне. А когда открыл глаза, то с удивлением различил дневной свет. Неяркий, мутный, рассеянный. Тем не менее так четко видеть окружающее ему давно уже не доводилось. Страх никуда не делся, но как же это здорово — видеть! У него даже улучшилось настроение.

Он приподнял голову. Рядом крепко спала Амита. Она, оказывается, привязала себя к столбику, чтобы ночью не соскользнуть в реку. Элайджа только теперь смог рассмотреть, что у нее светлые волосы и такие же ресницы — длинные и густые. Он улегся поудобнее и стал думать, как бы высвободить ноги.

И в это время послышались приглушенные голоса. Элайджа вздрогнул, снова приподнял голову и начал встревоженно озираться. Сперва в тусклом свете были различимы только глинистые берега. Потом выше по течению возникли два факельных огонька. Они приближались.

Элайджа дотянулся и крепко встряхнул Амиту за плечо, затем прижался губами к ее уху:

— Не шевелись! Сюда кто-то идет!

Она тоже вздрогнула и проснулась. Потом уставилась на него, тараща глаза. Элайджа мотнул головой в ту сторону, где заметил движение. Девочка присмотрелась.

— Лодка, — сказала она. — Лежи тихо. Они нас не заметят.

Лодок Элайджа никогда прежде не видел. В потоках Чертогов никто на лодках не плавал. Он снова опустил голову. Амита поспешно обмазывала грязью его и себя. Они, впрочем, и без этого не особо выделялись в подземном болоте. Элайджа не слишком боялся, что их заметят с реки.

Негромкий плеск приближался. Поскрипывала кожа.

— Зря время теряем. — недовольно проворчал грубый голос, порождавший в обширном пространстве жутковатое эхо.

— Лиил, ну до чего ценное у тебя время! — прокаркал другой голос. — А на что еще ты потратил бы столь прекрасное утро? Пошел бы завтракать с императором во дворце?

Захихикала женщина.

— Да я просто так говорю, — продолжал ныть Лиил. — Каждое утро гребем сюда как проклятые, а что толку? Затор уже целый год как был, так и остается. Уж прямо ничего вам не скажи…

— А я тебе вот что скажу, — перебил другой мужчина. — Делай что говорят, парень, однажды спасибо скажешь. Вот доберутся до них наши ребята, то-то будет добычи! Мертвых моряков легко обирать… Да и живых, в общем, тоже. Станем уши резать, а в каждом — по золотому кольцу! Ты же не хотел бы такое пропустить?

Элайджа чуть приподнял голову и увидел на реке что-то большое и плоское. Вот, стало быть, что такое лодка… С обеих сторон торчали весла, они плавно ходили вверх-вниз. Лодка постепенно уменьшалась, удаляясь в ту сторону, откуда шел свет. Теперь свет был так ярок, что причинял боль глазам.

Мальчику опять стало страшно…

6

Долгое время Бартелл с девочкой странствовали в Чертогах, не встречая живой души. Выбранный ими путь поначалу вел все вниз и вниз. Чертоги мало-помалу становились теснее, пока не превратились в простые тоннели. Бартелл уже без шуток ждал, что они вот-вот ощутят тепло земных недр, когда своды Чертогов неожиданно высоко воспарили, перестав отражать свет факела. Оставалось только гадать, насколько глубоко они забрались. И как давно были выстроены эти великолепные залы. Ему поневоле вспомнилось услышанное от архивестницы: город поверх города.

— Как по-твоему, где мы? — обратился он к девочке.

Ответ был предсказуем: она лишь покачала головой.

Чертог, где они находились, был сухим и пыльным. Казалось, вода столетиями не смачивала эти полы. И как только такой глубинный уровень мог оставаться сухим? Бартелл пожал плечами и оставил эту мысль. Он, в конце концов, был не строителем и не зодчим. Он умел лишь воевать.

Они пошли дальше. Девочка все время держалась за его руку. Вскоре они увидели впереди вход на величественный мост. Он был перекинут через сухое русло, в котором, по-видимому, некогда протекала река. Не дорога же, в самом деле, шла под мостом? Бартелл поднял факел повыше, но так и не смог оценить размеры моста. Громадные ступени начинались высоко над его головой. Мост был, казалось, предназначен для великанов.

— Пойдем на ту сторону? — спросил он девчушку.

Он успел убедить себя, что она обладала неким инстинктом, позволявшим угадывать, где они находились. Малышка держалась довольно уверенно, хотя Бартелл про себя подозревал, что и она так глубоко прежде не забиралась. Как бы то ни было, он предоставлял ей принимать решения за них обоих. Другого способа объясняться у них не было.

Она огляделась по сторонам и с серьезным видом кивнула.

Нагнувшись, Бартелл поднял ее и поставил на самую нижнюю из ступенек. Потом махнул рукой — отойди, мол. И забросил пылающий факел к ней наверх. Девочка сразу подобрала его и стала светить.

Бартелл осмотрелся. В пыльном углу, словно заметенные туда гигантской метлой, валялись крупные обломки дерева. Выбрав несколько деревяшек побольше, он соорудил что-то вроде ступенек. Если придется срочно удирать обратно этим же путем, будет хоть куда спрыгнуть.

Ступени моста были высоковаты для девочки. Бартелл подсаживал ее и сам карабкался следом. Подъем был нелегким. Когда они добрались до самого верха, продвижение вперед оказалось весьма незначительным. Мужчина и девочка некоторое время стояли на мосту, совершенно одни в гулкой тишине. Нигде ни звука. Даже крыс не было слышно. Со времени той бури с потопом Бартелл постоянно пребывал настороже — так сказать, выслушивал одним ухом близящийся рокот воды. И теперь ему все чудилось приближение огромной приливной волны: вот-вот хлынет из темноты, подхватит, сметет…

Но на самом деле не было ни звука, ни волны. Переведя дух, Бартелл в последний раз огляделся с высшей точки… и заметил внизу размытое светлое пятно. Немолодому человеку пришлось изрядно напрячь зрение, но потом он все-таки рассмотрел силуэт женщины в светлом платье, стоявшей у подножия моста. Он уже открыл рот, чтобы окликнуть ее, но сердце внезапно стукнуло невпопад. У женщины не было факела, а он знал, что без света в Чертогах выжить нельзя. В памяти пронеслись россказни жителей, то с ужасом, то с восторгом повествовавших о неведомых существах подземных глубин — их называли духами. Бартелл тряхнул головой: что за чепуха!

— Подожди, — сказал он девочке.

Но когда он посмотрел снова, бледной фигуры на прежнем месте уже не было. Бартелл стал озираться, вглядываясь во тьму. Девочка следила за ним с любопытством.

— Ничего, — сказал он наконец.

Они посидели немного. Попили водички, которой снабдила их архивестница. Потом двинулись дальше и стали спускаться по ту сторону моста. Вскоре после этого дорога пошла на подъем. Она очень напоминала их путь сюда: сперва большие залы, потом сырые тоннели, узкие и мерзкие. Вскоре они уже шагали берегом потока, в точности как тогда, перед наводнением. Тоннель казался Бартеллу совсем незнакомым, но девочка вроде бы понимала, куда их занесло. Он только дивился тому, что она была еще в силах идти, тогда как у него подкашивались колени. Он с тревогой поглядывал на факел, захваченный из чертога Назирающих. Кабы не пришлось умереть, когда он погаснет!

Бартелл уже подумывал о небольшом привале, когда впереди послышались голоса. Они с девочкой остановились. Из мглы навстречу им шли четыре человека с факелом. Заметив Бартелла и девочку, встречные замерли.

Предводитель, невысокий седобородый, приблизился к ним с нескрываемым подозрением и даже испугом. Он двигался бочком, как бы готовясь удрать при малейшем признаке угрозы.

— Вы куда это идете? — грубовато спросил он, близоруко вглядываясь в Бартелла.

Тот невольно задумался: с чего подобный испуг при виде безоружного старика и маленькой девочки? Потом рассмотрел, что четверо встречных были и сами в возрасте, кое-кто выглядел увечным и все были явно потрепаны наводнением. И они, конечно, боялись грабителей, а заодно и всякого, кто сильней. Бартеллу стало смешно — чувство, от которого он успел давно и прочно отвыкнуть. Он сам ощущал себя беспомощней больного мышонка. А эти люди его еще и боялись!

— Мы уцелели в наводнении. — Он показал пустые ладони. — Пытаемся добраться до чертога Голубого Света.

— Все мы в наводнении уцелели, — хмуро проворчал бородатый. — И все мы здесь тоже не по своей воле.

Он плюнул наземь, будто желая придать весу словам.

— Не скажете ли, — спросил Бартелл, — далеко нам еще идти?

— Не знаю я никакого чертога Голубого Света или как там его. Это что, за Дробилкой?

Бартелл покосился на девочку. Та уверенно кивнула.

— А-а-а, так вы, значит, заречные! Мы-то за Дробилку не ходим. Слишком опасно. С той стороны дозоры появляются. И потопы…

— А сами куда путь держите? — спросил Бартелл.

— Начто тебе? — Коротышка подозрительно уставился на него.

— Может, вы в какое безопасное убежище идете, так мы бы присоединились, — пожал плечами Бартелл.

— О безопасном убежище первым встречным не разбалтывают, не то оно сразу перестанет быть безопасным, — искоса поглядывая на него, буркнул бородач.

Остальные, не поднимая глаз, зашаркали мимо.

— Не хотим мы никакого дела иметь с вами, заречными. — Предводитель покачал головой. — Все беды от вас. Оставьте уже нас в покое! — И тоже засеменил прочь.

Скоро вся четверка растворилась во мгле. Барт сверху вниз посмотрел на девочку. Она указала вперед. Ну что ж, они пошли дальше…

Когда впереди послышался рев Дробилки, они поняли, что вступили на знакомую территорию. Бартелл вздохнул с облегчением: теперь-то факел продержится до конца путешествия. Он даже позволил себе недолгий привал. Сел, прислонился к сухой стене, прикрыл глаза и стал думать о долгом и извилистом пути, который они одолели. Он, во всяком случае, нипочем заново не нашел бы чертог Назирающих. А вот девчушка — пожалуй. Некоторое время назад он начал подозревать, а теперь был совершенно уверен, что их далеко не случайно занесло в тот зал, где они встретили воительницу Индаро. Кто-то спас их из бурного потока и перенес в укромное место. Знать бы еще зачем? Беседа с архивестницей не принесла ничего нового — ему, во всяком случае. Он только-то и понял, что ей было известно, кто он такой. Об этом следовало подумать, но он слишком устал. Сейчас он был способен лишь бездельно перебирать в уме события минувшего дня.

Внезапно вспомнив кое о чем, он запустил руку в поясной кошель и выудил с самого дна клочок ткани, который снял с шеи умершего. Подсохшая тряпка слиплась в плотный комок. Бартелл принялся осторожно расправлять и разглаживать лоскуток. Девочка внимательно следила за его действиями, темные глаза ее были очень серьезны.

Сперва он думал, что ему в руки попал шарф или шейный платок, но это оказалось ни то ни другое. Это был круг, вырезанный из тончайшего газа и украшенный по краю изящной вышивкой; нить была когда-то цветной. К ткани крепились два крохотных кусочка металла. Бартелл осторожно взял один. Корявые, исковерканные пытками пальцы плохо слушались, но все-таки он подцепил маленькую штуковину, передвинулся поближе к свету и подслеповато прищурился. Увы, ничего разобрать не удалось. Бартелл вопросительно посмотрел на девочку. Она подставила ладошку. Бартелл отдал ей кусочек, и она стала его разглядывать. Потом взяла вторую крупинку и приставила к первой.

Когда она вновь посмотрела на Бартелла, в ее глазах светилась догадка. Она опустила кусочки к земле и начала переставлять, как будто они бежали. Бартелл забрал их у нее и снова напряг зрение. Да, это были изображения животных. Собака и… лошадь? Ослик?

То и другое было искусно выполнено из золота.

— Это ослик? — спросил он девочку.

Ее губы слегка скривились в некоем намеке на улыбку.

— Лошадка?

Она кивнула. Подняла руки над головой, после чего изящным движением опустила себе на плечи. Склонила голову и захлопала ресницами, снизу вверх поглядывая на Бартелла. Получилось так лукаво и смешно, что он рассмеялся.

Вуаль! Вот что это было такое. Он держал женскую вуаль с грузиками в виде золотых животных. Бартелл улыбнулся девочке и отдал ей вуаль. Большинство грузиков оборвались в потоке, остались только эти два: собачка и лошадь. Девочка с довольным видом стала гладить крохотные игрушки, проводя пальцем по их спинам и хвостам.

Бартелл принялся гадать, каким образом у татуированного мертвеца оказалась на шее газовая вуаль. Дар любви? Или кто-то перекрутил тонкую ткань, превратив в удавку? Ему снова вспомнилось клеймо на плече мертвого. Взяв палочку, он нарисовал «С» в пыли на полу.

— Знаешь, что это такое? — спросил он девочку.

Та подняла глаза. Слегка нахмурилась. Покачала головой.

— Вот и я не знаю. — сказал Бартелл. — А ведь кажется знакомым… Этот знак был… нарисован на плече умершего человека, которого мы нашли.

Ее личико в форме сердечка вновь затуманилось, и он проклял себя за длинный язык. Добился вот, что она вспомнила брата. И счастливые времена, когда братишка был жив.

— Пора двигаться, — вздохнул Бартелл.

Девочка опрятно повязала вуаль на шею, погладила золотых зверюшек. Потом вскочила и опять взяла его за руку.

Им понадобилось еще почти полдня, чтобы вернуться в чертог Голубого Света, с его привычными карнизами и водоворотами сталкивавшихся потоков. Как оказалось, буря и здесь нарушила устоявшийся порядок. Из тех, кого они знали, уцелели далеко не все, зато появились новички. Бартелл с немалым облегчением разглядел Старого Хэла. Тощий старик, оберегаемый четырьмя крепкими сыновьями, ведал пищей и питьевой водой в верхней части Чертогов. Бартелл подошел к нему, роясь на ходу в кошеле. Разыскав золотую монетку, найденную Энни-Мэй, он показал ее сыновьям старика. Те расступились и дали ему подойти к жилому карнизу отца.

Тот сидел на полу в окружении своих сокровищ: мешков с едой, горшков с водой и пивом, корзинок с хлебом и съедобными кореньями. Вскинув глаза, он рассмеялся от радости:

— Бартелл, вернулся! А мы-то думали, ты утоп! Скольких не стало… — И он горестно покачал головой, скорбя то ли по утраченным жизням, то ли по упущенной выгоде.

— Я еще девочку привел, — сказал Бартелл и только тут сообразил, что не знает ее имени. — Сестренку Элайджи.

— Малышку Эмли? А где сам Лайджа?

Бартелл отрицательно мотнул головой.

Старый Хэл нахмурился и сделал знак сыну. Тот выдал Бартеллу два свежих хлеба, немного вяленого мяса и большой кувшин воды. Бартелл отдал свой золотой. Старый Хэл порылся в деревянном ящичке и отсчитал сдачу: пять серебряных империалов. Бартелл посмотрел на монеты. Пять сребреников составляли золотой империал. Он как раз гадал про себя, неужто старый торгаш сделал ошибку и следовало ли ему о ней сказать, когда Хэл пояснил:

— Золотой здесь, в Чертогах, стоит побольше пяти сребреников. Так уж повелось.

Бартелл спрятал деньги, взял съестное и пошел к Эмли.

Конец ознакомительного фрагмента