Либба Брэй - Пророки (Пророки - 1)

ЛИББА БРЭЙ

ПРОРОКИ

Глава 1
Летний вечер

В доме по модному адресу Манхэттен Аппер-Ист-Сайд включены все лампы до единой. В разгаре последняя вечеринка этого лета. На террасе с видом на Манхэттен оркестр наслаждается долгожданной передышкой. Время близится к полуночи. Гости собрались здесь с восьми часов вечера, и многие уже начинают откровенно скучать. Молоденькие дебютантки в модных шифоновых платьях пастельных оттенков уныло растеклись в кожаных креслах, как растаявшее мороженое под жарким солнцем. Какой-то задавака-молокосос из Принстона уговаривает приятелей уехать с ним в Гринвич-Виллидж, в новый бар, о котором рассказывал друг его друга.

Хозяйка вечеринки, капризная и испорченная юная штучка, с тревогой наблюдает за тем, как скисают ее гости. Сегодня ей исполнилось восемнадцать, и если она не придумает, как воскресить эту вечеринку из мертвых, то на всю жизнь прославится как «та самая зануда, у которой было скучно, как в воскресной школе».

Воскресить из мертвых.

В прошлые выходные ей пришлось тащиться с мамой в антикварный магазин. Она уже начала было засыпать над прилавками, как вдруг увидела старую выцветшую «говорящую доску» Уиджа [Доска Уиджа — планшетка для спиритических сеансов с нанесенными на нее буквами алфавита, цифрами от 1 до 10 и словами «да» и «нет».]. Парапсихологи утверждают, что благодаря ей можно получать послания и предупреждения с того света. Продавец тут же сообщил, что жутковатая вещица оказалась у него при крайне загадочных обстоятельствах.

— Говорят, что в ней обитают неупокоенные духи. Но может быть, вам с сестрой удастся их укротить? — сказал он, рискуя перестараться с лестью. Тем не менее мама заглотила наживку и в результате выложила кругленькую сумму, переплатив как минимум вдвое. Ну что ж, теперь потраченные деньги точно не пропадут зря.

Девушка быстрым шагом направляется в дом и подзывает горничную.

— Будь так добра, милочка, принеси мне ту антикварную штуковину.

Служанка вручает ей доску, неодобрительно покачав головой.

— Может, не стоило бы затевать все это, мисс?

— Не говори глупости. Это просто примитивные предрассудки.

Держа в руках злополучную доску, модная штучка влетает в просторную гостиную с головокружительным пируэтом, достойным Клары Боу [Клара Боу — американская актриса, звезда немого кино 1920-х годов.].

— Кто-нибудь хочет пообщаться с духами? — Хозяйка посмеивается, демонстрируя, что не воспринимает все дело всерьез: ведь она взрослая современная девушка, вертушка-кокетка, настоящий флэппер [Флэппер — прозвище эмансипированной молодой девушки, олицетворяющей поколение свободных 1920-х.] до мозга костей.

Ее приунывшие подружки оживляются и вскакивают со своих мест.

— Что это за абракадабра у тебя в руках? Неужели спиритическая доска?

— Разве это не класс? Мама купила ее специально для меня. Говорят, в ней заключены призраки, — смеется юная хозяйка. — Но я, конечно, в это не верю.

Она ставит в центр доски планшетик в форме сердца.

— Ну что, готовы понервничать?

Все собираются вокруг, и, о чудо, Джордж встает поближе к ней. Он учится в Йеле, на первом курсе. Уже много ночей подряд она проводит в постели, фантазируя о том, каким радостным и безоблачным может быть их совместное будущее.

— Кто-нибудь хочет начать? — игриво произносит она и кладет пальцы на планшет, поближе к ладони Джорджа.

— Я, — объявляет парень в забавной феске, придающей ему дурацкий вид. Как зовут этого сумасброда, неизвестно, но ходят слухи о его привычке предлагать петтинг всем девушкам подряд. Картинно закрыв глаза, повеса касается пальцами планшета. — Вопрос века: правда ли, что юная леди справа безумно в меня влюблена?

Девчонки взвизгивают, а парни смеются, потому что планшет под их руками медленно выводит: «Д-А».

— Лжец! — обиженно вопит девушка, о которой идет речь, и надувает губки, глядя на спиритическую доску.

— Здесь нечего стесняться, душка. Я сам готов попасть в твои сети, — успокаивает ее повеса.

Обстановка накаляется, вопросы становятся более смелыми и откровенными. Молодежь опьянела от джина, беззаботного веселья и возможности играючи узнать свою судьбу. Что ни утро, что ни вечер — разве мы не веселимся?

— А может быть, стоит вызвать всамделишного духа? — замечает Джордж.

Хозяйка вечеринки теряется. Именно об этом предупреждал ее продавец в антикварном магазине. Он сказал, что вызванного духа обязательно следует отпустить, попрощавшись с ним, иначе может случиться непоправимое. Наверное, хотел как следует запугать покупателей и содрать побольше денег. На дворе 1926 год: кто станет верить в проклятия и монстров, когда есть автомобили, самолеты, «Коттон клаб» и такие люди, как Джейк Марлоу, на своих мощных плечах несущие Америку в мир прогресса?

— Только не говори, что боишься. — Джордж ухмыляется, скривив красивые губы. Эта жестокая улыбка делает его еще более привлекательным.

— Боюсь чего?

— Что у нас кончатся запасы джина! — за нее отвечает парень в феске, и все радостно ржут.

Низкий голос Джорджа едва слышно гудит у самого ее уха.

— Со мной ты в безопасности. — И он кладет руку ей на талию.

Нет, это, без сомнения, счастливейшая ночь за всю историю человечества!

— Мы обращаемся к духу, живущему в этой доске, с просьбой откликнуться на наш зов и раскрыть нам тайны будущего! — с торжественными завываниями декламирует хозяйка, тихонько посмеиваясь. — Подчинись нам, о дух!

Следует мгновение, показавшееся всем бесконечным, и затем планшетка вдруг оживает и медленно начинает мигрировать вдоль готических букв, складывая их в слово.

«П-Р-И-В-Е-Т».

— Это же дух! — раздается чей-то прерывистый шепот.

— Как твое имя, о дух? — обращается к нему хозяйка.

Планшет начинает двигаться быстрее.

«С-Т-Р-А-Ш-Н-Ы-Й-Д-Ж-О-Н».

Джордж скептически приподнимает бровь:

— А мне нравится. И чем же ты так страшен, приятель?

«С-К-О-Р-О-У-З-Н-А-Е-Ш-Ь».

— Скоро? И что же ты задумал, озорник?

Безмолвие.

— Хочу танцевать! Поехали в центр, в «Лунный свет», — канючит одна из в стельку пьяных девиц с кислой гримасой. — И когда вообще вернется оркестр?

— Через минуту. Не сходи с ума, — успокаивает ее хозяйка с напряженной улыбкой. — Давайте попробуем задать другой вопрос. Страшный Джон, может быть, у тебя есть какое-нибудь предсказание? Судьбоносное пророчество? — Она с хитрым видом косится на Джорджа.

Ее вопрос остается без ответа.

— Но ты же скажешь нам еще что-нибудь?

И доска наконец оживает.

— Я… заставлю… вас… дрожать… от ужаса… — вслух читает хозяйка.

— Напомнил мне директора из моей старой школы, — поддразнивает парень в феске. — И как ты это сделаешь, приятель?

«Я-В-С-Т-А-Н-У-У-В-А-Ш-Е-Г-О-П-О-Р-О-Г-А-И-П-О-С-Т-У-Ч-У».

«Я-3-В-Е-Р-Ь».

«З-М-И-Й-И-С-К-У-С-И-Т-Е-Л-Ь».

— Это еще что за чертовщина? — бормочет пьяная девица, едва заметно отклонившись назад.

— Ничего это не значит. Просто тарабарщина какая-то, — одергивает ее хозяйка, но очевидно, что ей тоже не по себе. Она резко оборачивается к ловеласу в феске. — Это ведь ты двигал планшетку!

— Вовсе нет. Клянусь! — Он наивным детским жестом крестит сердце.

— Почему ты здесь, приятель? — Джордж обращается к доске.

Планшет движется так быстро, что ребята едва успевают разобрать слова.

«В-М-О-И-Х-Р-У-К-А-Х-К-Л-Ю-Ч-И-О-Т-А-Д-С-К-О-Г-ОН-Е-Б-Ы-Т-И-Я».

«Г-Р-Я-Д-Е-Т-Р-А-С-П-Л-А-Т-А-А-Р-М-А-Г-Е-Д-Д-О-Н-У-Ж-Е-3-Д-Е-С-Ь-В-А-В-И-Л-О-Н-С-К-И-Е-Б-Л-У-Д-Н-И-Ц-Ы».

— Сейчас же прекрати все это! — восклицает хозяйка.

«Б-Л-У-Д-Н-И-Ц-Ы-Б-Л-У-Д-Н-И-Ц-Ы-Б-Л-У-Д-Н-И-Ц-Ы», — надрывается планшетка. Ребята отдергивают руки прочь от гадкой штуковины, но она продолжает двигаться сама собой.

— Остановите его! Сделайте так, чтобы он прекратил! — визжит одна из девиц. Но даже испорченные нью-йоркские юнцы, которых уже ничем не удивить, бледнеют и испуганно пятятся назад.

— Замолчи, дух! Прекрати немедленно! — требует хозяйка.

Планшетка замирает. Все присутствующие с ужасом глядят друг на друга. В соседнем зале после перерыва собирается оркестр и начинает исполнять зажигательную мелодию.

— Аллилуйя! Пойдем, детка. Покажу тебе, как танцуют «блэк боттом» [Американский танец африканского происхождения с элементами непристойности, популярный в 1920-х.] настоящие головорезы, — пьяная девица с трудом поднимается на ноги и увлекает за собой парня в феске.

— Куда вы, подождите! Мы еще должны попрощаться с духом, согласно ритуалу! — взмаливается хозяйка, глядя вслед гостям.

Джордж обвивает рукой ее талию.

— Только не говори мне, что Страшный Джон смог тебя запугать.

— Но мне…

— Ты же знаешь, что это наш приятель похулиганил. — Дыхание Джорджа приятно щекочет ее ухо. — У него свои методы, тебе ли не понимать.

Конечно же, она все понимает. Это наверняка шуточки их мерзкого дружка, он хотел разыграть их. Но теперь ее никому не обдурить. Ей ведь уже стукнуло восемнадцать, ее ждет сладкая жизнь, где череду вечеринок будут сменять танцы и балы, и так до бесконечности. Что ни утро, что ни вечер — все равно — разве мы не веселимся? Все ее страхи позабыты, теперь они кажутся жалкими и беспочвенными. Вечеринка гремит в ночи, ковры скручены в рулоны, чтобы расчистить место для танцев, и гости отрываются вовсю. В воздухе разлетаются длинные жемчужные нитки, мелькают короткие прямые платья. Каблуки ритмично стучат о деревянный пол. Воздетые в воздух руки, загустевший от алкоголя и эмоций воздух — словно ожил какой-то сумасшедший коллаж в дадаистском стиле.

Хозяйка вечеринки забрасывает уже никому не нужную доску Уиджа в ящик стола, где она скоро будет позабыта, и бежит в ярко освещенную электрическим светом гостиную — изобретение Эдисона стало последним писком моды. Там она беззаботно окунается с головой в последнюю вечеринку уходящего лета.

Снаружи ветер задерживает дыхание на мгновение и вдруг, словно сорвавшийся с цепи пес, яростно бросается вперед по проспектам и переулкам. Срывает модные шляпки-клош с нарядных головок двух молодых особ, которые выгуливают стриженого пуделя на Истривер и обсуждают обстоятельства смерти Рудольфа Валентино. Затем ветер летит дальше, мимо кварталов, залитых неоновыми огнями, мимо громыхающего по Второй авеню трамвая, сотрясая окна в домах бедняков, пытающихся досмотреть остатки снов, до того как настанет неумолимое утро с протяжными автомобильными гудками, громыханием тележек и трамваев — тех самых чистильщиков ботинок, что работают дни напролет на Юнион-сквер, газетчиков, выкрикивающих скандальные заголовки на Таймс-сквер, молоденьких телефонисток, жадно разглядывающих модные пальто в витринах дорогих бутиков. Величественные небоскребы нависают над спящим городом, словно равнодушные боги из стали и стекла.

У входа в джаз-клуб ветер замирает, словно пораженный залихватской мелодией, какофонией из надрывного рева труб, экспрессивных фортепианных проигрышей и смеси блюза и рэгтайма такой силы, будто она хочет всколыхнуть безмятежный городской горизонт.

На Боуэри под нарядным навесом театра бушует танцевальный марафон. Конкурсанты — молоденькие девчонки со своими приятелями — самоотверженно крутятся в унисон, готовые зубами и ногтями вырвать у жизни все те голубые мечты, что навязывает им реклама в газетах и по радио. Их ноги, стертые туфлями, ноют от волдырей, но в глазах горят звезды. Еще дальше, в центре города, на Великом Светлом Пути, прозванном так за ослепительную иллюминацию, выплывают в ночь хозяева жизни, властители умов и сердец. У выходов и у ворот покорно ждут фанаты в надежде ухватить хотя бы отблеск невероятного сияния какой-нибудь новомодной актриски или певички, получить автограф бродвейской звезды. Это время расцвета преходящей славы, сладкой жизни, легкой поживы и головокружительных излишеств. Люди переполнены жаждой ярких впечатлений и исполнения тайных запретных желаний.

Но ветру вся эта суета побоку — он всего лишь ветер. Ему не хочется стать модным радиоведущим или удачливым предпринимателем. Он не станет спешить в офис поутру, не влюбится без оглядки в Дугласа Фэрбэнкса [Один из самых знаменитых американских актеров эпохи немого кино.], не будет горланить песни с «улицы жестяных сковородок» [Tin Pan Alley (англ.) — «улица жестяных сковородок» (или «жестяных кастрюль») — собирательное название американской коммерческой музыкальной индустрии.], полные сожаления, мук несчастной любви или безудержного веселья. (Разве мы не веселимся, детка?) Равнодушным призраком он проносится мимо скотобоен на Четырнадцатой авеню, мимо тех несчастных, что вынуждены торговать собой на темных переулках. Где-то неподалеку Госпожа Свобода вздымает факел во тьму, зовя к причалу всех бегущих от войны, голода и безнадежности. В свою землю обетованную.

Ветер заметает дешевые многоквартирные дома, где многие из мечтателей со звездами в глазах бесславно окончили свой век, успев дать новую жизнь сотням таких же, вынужденных теперь влачить существование в нищете и запустении, безрезультатно катить в гору камень забот, как Сизиф. Ветер треплет сушащейся на веревках одеждой и спешит дальше по темным переулкам, где даже в этот час голодные, оборванные дети шарят по помойкам в поисках чего-нибудь съедобного. Этот ветер вечно путешествовал по земле. Он видел все ужасы жизни, выступал молчаливым свидетелем на сожжениях ведьм, проследовал за изгнанными индейцами вдоль Дороги Слез, наблюдал, как из рабовладельческих судов выгоняют испуганно моргающий живой товар: у этих людей не было никакой собственности, кроме невыносимого горя. Когда Линкольна поразила пуля злодея, ветер был там. Он разносил запах пороха на Сражении при Энтитеме. Он скитался с дикими бизонами и невесомыми, как перья, пальцами, касался островерхих шляп пуритан. Он разносил слова любви и превращал слезы в мутные соленые дорожки на таком количестве лиц, что невозможно сосчитать.

Ветер легко несется дальше, по Боуэри, и заворачивает на Вест-Сайд, обитель ирландских групп вроде «Подставных мальчишек», верхом разъезжающих по Девятой авеню и предупреждающих бутлегеров об опасности. Над могучим Гудзоном ветер разгоняется и летит вдоль сверкающего роскошью Гарлема с его знаменитыми мыслителями, писателями и композиторами. Перед старым, разваливающимся особняком ветер стихает. Разбитые окна заколочены гнилыми досками, водостоки забиты. Некогда этот дом был пристанищем неописуемого зла. Теперь это просто призрак отжившей эпохи, позабытый в тени процветающего шумного города.

Дверь протяжно скрипит на проржавевших петлях. Ветер осторожно влетает внутрь и крадучись перемещается по темным коридорам, которые заворачиваются в странной, одуряющей манере. Покинутые пустые комнаты, гниющие в забвении, уходят направо и налево от коридора. Некоторые двери никуда не ведут, и за ними лишь голая кирпичная стена. Потайной люк распахивается в спусковой желоб, разверзающийся в подземелье. В спертом воздухе стоит вонь крови, мочи, адреналина и страха, первобытного ужаса настолько всеобъемлющего масштаба, что он пропитал весь дом изнутри и стал такой же его неотделимой частью, как стены, гвозди в древесине и вездесущая гниль.

В черных тенях по углам клубится что-то ужасное, и ветер, хорошо знакомый с подобной жутью, вырывается прочь из этого места. Он спешит дальше, в безопасность легких высотных зданий, где нет ничего, кроме синего неба и надежды на светлое будущее, процветание и прогресс. Будущее, опровергающее весь ужас темного прошлого. Будь ветер часовым, он бы тут же забил тревогу. Он бы кричал о том, какие злодеяния еще могут произойти. Но ветер знает, что никто не станет прислушиваться к его воплям.

Глубоко в подвале разваливающегося дома вспыхивает к жизни очаг. Огонь вздымается вверх с треском, похожим на кашель умирающего человека, горько смеющегося над своей незавидной судьбой. Из подземной могилы, пропахшей смертью и гнилью, поднимается слабое сияние. Нет никаких сомнений — в темноте можно различить слабое шевеление: предвестье страшных злодейств.

Страшный Джон вернулся домой. И у него большие планы на будущее.

Глава 2
Эви О'Нил, Зенит, штат Огайо

Прижимая к болезненно пульсирующему лбу ледяной компресс, Эви О'Нил проклинала этот злополучный час. Настал полдень, но, судя по боли в ее голове, с тем же успехом могло быть и шесть утра. Последние двадцать минут отец пилил ее за выходку на вчерашней вечеринке в отеле «Зенит». Уже несколько раз была затронута тема алкоголя, не преминули вспомнить и веселые игрища в центральном фонтане. И все, что произошло между, конечно же, тоже. Ей предстоял тяжелый день, это очевидно. В голове словно происходил пикет с транспарантами «Воды!», «Аспирина!» и «Замолчите уже!».

— Ты знаешь, что мы с мамой не терпим пьянства. Ты что, не слышала о восемнадцатой поправке к Конституции?

— Сухой закон? Я пью за него каждый раз, как только могу.

— Евангелина-Мария О'Нил! — раздраженно одергивает мама.

— Твоя мать — секретарь Женского общества трезвости Зенита. Ты вообще думала об этом? Думала о том, какие могут быть последствия у того, что ее дочь заметят шатающейся пьяной по городу?

Эви воспаленными глазами покосилась в мамину сторону. Та сидела в кресле неестественно прямо, сжав губы в бескровную ниточку. Пышные волосы были зачесаны в строгий узел на затылке. На кончике носа у мамы громоздились очки-обманки, как их называли флэпперы. Все фицджеральдовские добродетельные красавицы были миниатюрны, синеглазы, светловолосы и безнадежно близоруки.

— Ну? — прогремел отец. — Что ты скажешь в свое оправдание?

— Боже мой, надеюсь, мне никогда не придется надевать обманок, — страдальчески пробормотала Эви.

Мама в ответ только устало вздохнула. После гибели Джеймса она будто сжалась, усохла, завяла, словно та злополучная телеграмма из военкомата высосала ее душу.

— У вас в молодежной среде принято воспринимать все как игру, как развлекаловку? — не унимался отец. Сейчас он сел на любимого конька, и его понесло: чувство ответственности, гражданский долг, взросление и забота о завтрашнем дне. Этот припев Эви знала наизусть. Чего ей сейчас хотелось точно — так это похмелиться, хотя бы понюхать пробку. Но родители отобрали ее походную фляжку, шикарную посудину из серебра с выгравированными инициалами Чарльза Уоррена. Старый добрый Чарли, такой лапуля. Эви решила стать его девушкой, но хватило ее на неделю. Насколько Чарли был мил, настолько же был и скучен. Петтинг в его понимании состоял из сухих скупых поцелуев, похожих на птичье клевание, и холодных рук, безжизненно лежащих на девичьей груди, как крахмальная салфетка на столе у скучной чопорной тетки. Какая печаль.

— Эви, ты меня вообще слушаешь? — Папа дошел до точки кипения.

Она вымученно улыбнулась:

— Конечно, как и всегда, папочка.

— Зачем ты сказала эту гадость про Гарольда Броуди?

Эви нахмурилась. Такое нельзя было спускать на тормозах.

— Потому что это правда.

— Ты обвинила его в… в… — Папа запнулся и покраснел.

— В том, что он чпокнул эту бедную девочку?

— Евангелина! — ахнула мама, схватившись за сердце.

— Ах, простите. В том, что он воспользовался ею и бросил в положении.

— Почему ты просто не можешь быть, как… — Мама замолкла, но Эви уже знала продолжение. «Почему ты не можешь быть такой же, как Джеймс?»

— Ты хочешь сказать, мертвой? — огрызнулась она.

Мама поникла, как подстреленная птица, и на мгновение Эви со всей силы себя возненавидела.

— Евангелина, прекрати, — вмешался отец.

Эви угрюмо потупилась, склонив растрескивающуюся от боли голову.

— Прости.

— Тебе стоит знать, что если ты не сделаешь публичного извинения, семья Броуди подаст на тебя в суд за публичное оскорбление.

— Что? Да не собираюсь я извиняться! — взвилась Эви. Ее буквально подбросило вверх от возмущения, но голова отозвалась такой болью, что пришлось тут же сесть на место. — Я ведь сказала правду.

— Ты заигралась…

— Какие уж тут игры!

— Ты заигралась и попала в неприятности.

— Гарольд Броуди — паразит и повеса, не гнушающийся шулерством. Каждую неделю у него новая девчонка. Его машина — это совершенно о-че-де-лен-но публичный дом на колесах. И к тому же он отвратительно целуется.

Ее родители в ужасе замерли, как соляные столбы.

— По крайней мере так я слышала.

— Ты хотя бы можешь доказать свои инсинуации? — с нажимом спросил отец.

Но она не могла. В обратном случае пришлось бы раскрыть свою страшную тайну, а так рисковать было нельзя.

— Извиняться я не стану.

Мама осторожно откашлялась.

— Есть еще один вариант.

Эви растерянно посмотрела по очереди на отца и мать.

— Я не хочу переводиться в колледж с военной кафедрой, если что.

— Ни один колледж не согласится тебя принять, если что! — прорычал папа. — Как насчет идеи съездить в Нью-Йорк, побыть там с дядей Уиллом?

— Я… Ну… Как, на Манхэттен?

— Мы готовились к тому, что ты откажешься извиняться, — подытожила мама. — Я переговорила с братом сегодня утром. Он согласился тебя принять.

Согласился принять. Взял на себя непосильную ношу. Как акт благотворительности. Дядя Уилл пал жертвой железных доводов мамы.

— Но только на несколько месяцев, — продолжил папа. — Пока все здесь не образуется.

Нью-Йорк-Сити! Подпольные барчики и бутики. Бродвейские мюзиклы и круглосуточные кинотеатры. А по ночам она будет танцевать в «Коттон клабе»! Эви вспомнила веселые деньки, что они провели с Мэйбел Роуз, старушкой Мэбси, которая жила по соседству. Девочки познакомились, когда им было всего по девять лет и Эви с мамой на несколько дней приехали в Нью-Йорк. С тех пор они стали подружками по переписке. Последний год, правда, Эви халтурила и пописывала лишь время от времени, но Мэйбел с завидным упорством и регулярностью продолжала слать ей письма главным образом о симпатичном помощнике дяди Уилла, Джерихо, или в ее трактовке «картинке, нарисованной ангелами» и «дальнем желанном берегу, к которому так хочется пристать». Да уж, Мэйбел без нее не обойтись. А Эви не обойтись без Нью-Йорка. В Нью-Йорке она могла переписать судьбу набело, начать все с чистого листа. Могла стать тем, кем хотелось.

Эви уже собиралась выпалить страстное «Да!», но вовремя осеклась — она слишком хорошо знала свою маму. Если ей не удастся обставить всю затею как «страшное наказание», чтобы дочь «усвоила урок», то придется на веки вечные застрять в Зените и стелиться перед мерзким Гарольдом Броуди.

Тяжело вздохнув, она состроила гримасу и выдавила ровно необходимое количество слез — так, чтобы они не полились, но глаза были на мокром месте.

— Надеюсь, вы хорошо знаете, на что идете. Но я и представить себе не могу, что буду делать в Нью-Йорке в компании с бобылем-бакалавром — сидеть взаперти, как синий чулок, пока мои друзья будут веселиться здесь?

— Надо было раньше об этом думать, — строго сказала мама, едва скрывая торжествующую улыбку.

Эви мастерски подавила точно такую же. «Сделала их. как малых детей», — подумала она.

Папа мельком посмотрел на часы.

— Поезд отправляется ровно в пять. Думаю, тебе пора собирать вещи.

* * *

К станции они ехали в гробовом молчании. Обычно, сидя вместе с папой в его шикарном «линкольн-родстере» с откидным верхом. Эви раздувалась от гордости. Это был единственный кабриолет во всем Зените — лучшее, что можно было достать через автомобильных дилеров. Но сегодня Эви не хотелось быть на виду. Ей хотелось стать неосязаемым призраком, как в детских снах. Иногда, перебрав лишнего на вечеринке, она испытывала подобное ощущение — стыд за все пьяные выкрутасы, после которых местные ограниченные, недалекие людишки смотрели на нее с плохо скрываемой злобой. «Ах, Эви, это уж было слишком», — говаривали они, растянув губы в гаденьких вежливых улыбках. Так себе комплимент.

Она вся была слишком — для такого захолустья, как Зенит, штат Огайо. Эви иногда пыталась стать незаметнее, загнать себя в рамки провинциальной жизни и не превосходить ничьих ожиданий. Но каким-то непонятным образом она каждый раз срывалась — и по-обезьяньи забиралась на флагшток, отпускала шутки на грани фола, участвовала в гонках наравне с парнями — и снова становилась «этой распущенной девицей О'Нилов».

Ее рука сама собой потянулась к талисману — монетке-кулону на шее. Эти пятьдесят центов брат прислал ей «с той стороны баррикад» во время войны в качестве подарка ко дню рождения — и дню собственной гибели. Она помнила тот день с ослепляющей четкостью — как бедный мистер Смит с телеграфа доставил им злосчастную похоронку, как он сбивчиво бормотал извинения и как тряслись его руки. Как мама, издав сдавленный стон, осела на пол у порога, прижимая к груди измятую желтую бумажку с бессердечным черным шрифтом. Как отец, не зажигая свет, всю ночь просидел в кабинете перед открытой бутылкой запретного скотча. Ей лично удалось прочесть телеграмму уже много позже, и она запомнила каждое слово.

 

«С прискорбием вынуждены сообщить… рядовой Джеймс Ксавъер О'Нил… был убит в ходе военной операции в Германии… внезапная атака на рассвете… отдал жизнь за Родину… военный министр передает глубочайшие соболезнования по поводу утраты сына…»

 

На выезде из города они обогнали упряжку, ехавшую в сторону фермерского хозяйства. Картинка показалась Эви старомодной и совершенно неуместной. Но на самом деле не к месту здесь была она сама.

— Эви, милая, — мягко начал отец. — Что стряслось на той вечеринке?

Вечеринка. Поначалу все было отлично. Они с Луизой и Дотти в своих лучших нарядах. Дотти даже одолжила ей ободок со стразами, и на ее светлых кудрях он выглядел просто шикарно. Они наслаждались оживленными, но пустыми спорами по поводу прошлогоднего дела мистера Скоупса в Теннеси и теории эволюции, согласно которой человечество произошло от обезьян.

— С последним я полностью согласна. — чуть громче, чем нужно, сказала Эви, кокетливо поводя взглядом в сторону угла, где компания парней из колледжа залихватски выводила двадцатый куплет «Возлюбленная Сигма Хи». Все были пьяны в стельку и совершенно счастливы. И тут Гарольд распустил хвост и решил с ней пофлиртовать.

— Метр шестьдесят, синие глаза, разве можно пройти мимо моей Э-эв-и-и? — приятным баритоном пропел он, опустившись перед ней на одно колено.

Эви соврала лишь в одном: галантный красавец Гарольд Броуди потрясающе целовался. Если он одаривал какую-нибудь счастливицу вниманием, все тут же начинало вертеться вокруг нее, как планеты вокруг солнца. А Эви нравилось быть в центре внимания, особенно когда она была навеселе. Гарри предстояла свадьба с Нормой Уоллингфорд. Он не любил ее, но был страстно влюблен в ее огромный банковский счет. Все знали, что они поженятся после колледжа. Тем не менее сейчас он женат еще не был.

— Я не говорила тебе, что обладаю сверхъестественной силой? — спросила Эви после третьего бокала.

Гарри расплылся в улыбке.

— Это видно невооруженным глазом.

— Вообще-то я серьезно, — промямлила она, уже слишком разогретая спиртным, чтобы остановиться вовремя. — Если я подержу в руках вещь, которую ты постоянно носишь при себе, и сконцентрируюсь, то смогу рассказать всю твою подноготную.

Вокруг раздались недоуменные смешки. Эви обожгла скептиков взглядом из-под густо накрашенных ресниц.

— Я о-че-де-лен-но серьезно говорю.

— Ты очеделенно навеселе, Эви О'Нил! — подколола ее Дотти.

— Тогда я докажу! Норма, дай сюда что-нибудь — шарф, шляпную булавку, перчатку — что угодно.

— Ничего я тебе не дам. Ты никогда не возвращаешь. — засмеялась Норма.

Эви прищурилась.

— Зришь в корень, Норма. Я тайно стала собирать коллекцию правых перчаток: ведь носить сразу обе — это так по-мещански.

— Ну ты ведь никогда не станешь заниматься чем-нибудь обычным, так? — подколола Норма и оскалилась в улыбке. Все засмеялись, и щеки Эви запылали огнем.

— Нет, это скорее твой грешок, Норма. — Эви сдула со лба непокорный локон, но он тут же упал на прежнее место. — Повод серьезно задуматься — ведь если я стану рассказывать здесь твои секреты, все уснут со скуки.

— Ладно, — прервал их Гарольд прежде, чем перепалка приняла серьезный оборот. — Вот мое кольцо. Раскройте мои самые темные секреты, мисс О'Нил!

— Какая безрассудная храбрость — отдавать кольцо девушке вроде Эви! — крикнул кто-то.

— Тихо, s'il vous plait! [Пожалуйста (фр.).] — скомандовала Эви с театральной ноткой в голосе. Затем сконцентрировалась изо всех сил, пока предмет не стал источать тепло в ее руках. Иногда все получалось, иногда нет. Она готова была взывать к душе Рудольфа Валентино, лишь бы все прошло гладко на этот раз. Потом у нее точно разболится голова — это побочный эффект странного дара. — но джин легко решал проблему. Хотя алкоголь притуплял и ее способность. Приоткрыв один глаз, она увидела, что все с ожиданием наблюдают.

Засмеявшись, Гарри протянул руку за кольцом.

— Ладно тебе, старушка. Мы уже достаточно повеселились. Пора и честь знать.

Она отдернула руку.

— Я смогу раскрыть твой секрет — стой и жди!

По трактовке Эви, ничто не могло быть хуже обычности и посредственности. Подобная тягомотина — для неудачников и слабаков. А Эви считала себя особенной. Будущей звездой. Плевать, если потом ее голова расколется от боли. Крепко зажмурившись, она сжала кольцо в ладони. Оно вдруг раскалилось — получается! Эви довольно улыбнулась и открыла глаза.

— Гарри, ах ты скверный мальчишка!

Все с интересом подались вперед.

Гарольд напряженно засмеялся.

— О чем ты?

— Отель, номер 22. Та хорошенькая горничная… Л… Эл… Элла! А потом ты вручил ей пачку долларов и сказал, чтобы она разбиралась сама!

К ним подошла Норма.

— Гарольд, что здесь происходит?

Он поджал губы.

— Евангелина, я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь. Спектакль окончен, теперь верни кольцо.

Будь Эви трезва, она бы тут же почувствовала опасность. Но джин придал ей безрассудства. Она погрозила Гарольду пальцем, цокая языком.

— Плохой мальчик, ты же ее обрюхатил!

— Гарольд, это что, правда?

Лицо Гарольда Броуди побагровело от гнева.

— Хватит, Эви! Это уже больше не смешно!

— Гарольд? — Норма тоже начала терять терпение.

— Милая, это все глупая ложь, — успокоил он.

Эви вскочила на стол и зацокала каблуками в чарльстоне.

— А кольцо говорит другое.

Гарольд бросился за ней. Взвизгнув, Эви увернулась и по пути выхватила бокал у кого-то из рук.

— Божечки мои! Это же настоящее нападение! Берегитесь, Гарольд Броуди вышел на свободу! Спасайтесь, кто может!

Дотти ухитрилась отобрать у нее кольцо и вернула его Гарри. Потом они с Луизой почти стащили Эви со стола.

— Подруга, ты в хлам. Пойдем отсюда.

— Я буду хранить непокобелимость перед лицом опос… опса… опасности! Ой, все кружится. Уиии! Куда это мы?

— Протрезвляться, — коротко ответила Дотти и столкнула ее в ледяной фонтан.

Уже позже, спустя несколько чашек кофе, Эви, дрожа как осиновый лист, съежилась под одеялом в полумраке дамской комнаты отдыха. Дотти с Луизой отправились на поиски аспирина, и сейчас, никем не замеченная, Эви подслушивала двух девиц, перед зеркалом обсуждавших, какой скандал устроили Гарольд с Нормой.

— И все эта чокнутая О'Нил. Сама понимаешь.

— Она никогда не знает, когда пора остановиться.

— В этот раз она точно перегнула палку. Для нашего города она считай что мертва. Норма этого так не оставит.

Эви дождалась, пока сплетницы уйдут, и проковыляла к зеркалам. Тушь поплыла, оставив черные синяки под ее глазами, и мокрые кудряшки повисли паклей. Головная боль на этот раз была просто невыносимой, и выглядела Эви точно так же, как себя чувствовала. Хотелось заплакать, но слезами горю не поможешь.

В комнату вихрем влетел Гарольд, накрепко закрыв за собой дверь.

— Как ты разнюхала? — зарычал он, больно схватив ее за руку.

— Сказала же… твое кольцо…

Его рука сжалась, как тиски.

— Прекрати придуриваться и лучше расскажи честно! Из-за твоей выходки Норма грозится расторгнуть помолвку. Я буду требовать публичных извинений, чтобы смыть этот позор!

Ее мутило и шатало — все из-за попытки прочесть кольцо. По ощущениям смахивало на алкогольное отравление и страшнейшее похмелье, какое только можно было вообразить. И вдруг Эви осенило: Гарольд Броуди вовсе не гламурный плейбой. Он просто трус и подлец. Ничто не заставит ее извиняться перед таким выродком.

— Пошел к черту, Гарри.

Словно почуяв неладное, Дотти и Луиза уже барабанили в дверь дамской комнаты.

— Эви! Что с тобой? Открой!

Гарольд выпустил ее руку, и Эви почувствовала, как под кожей наливается свежий синяк.

— Нет, мы с тобой еще не закончили, дорогуша. Бизнес твоего папочки зависит от моего отца. Так что начинай продумывать извинительную речь.

И тут Эви стошнило прямо на его щегольской костюм.

* * *

— Эви, что такое? — Голос папы пробудил ее от нерадостных воспоминаний.

Она потерла ноющий лоб.

— Все в порядке, па. Прости, что заварила эту чертову кашу.

Он даже не сделал ей замечания по поводу ругательств.

На станции папа не стал глушить мотор, когда отправился провожать Эви до платформы. Затем дал чаевых носильщику, чтобы он позаботился о ее чемоданах и проконтролировал, что их выгрузят в Нью-Йорке и доставят в дом дяди. Эви оставила при себе только щегольскую расшитую сумочку и легкий саквояж из шотландки.

— Ну что ж. — Папа покосился на машину, порылся в кармане и вручил Эви десятидолларовую купюру. Она аккуратно спрятала ее за ленту своей фетровой шляпки. — Это тебе на булавки.

— Спасибо, па.

— Я не умею нормально прощаться. Ты знаешь.

Эви выжала из себя беззаботную улыбку.

— Ага. Да все в порядке, па. Мне ведь семнадцать, а не семь. Все будет хорошо.

— Ладно.

Они постояли в неловком молчании.

— Смотри, чтобы тачка не уехала без тебя, — пошутила Эви, кивнув в сторону кабриолета.

Папа легонько чмокнул ее в лоб и, выразительно посмотрев на носильщика, удалился. Наблюдая за тем, как «линкольн» превращается в точку на горизонте, Эви почувствовала болезненный укол печали и еще кое-что. Жуть. Это было самое подходящее описание. Она не могла избавиться от этого чувства с тех самых пор, как несколько месяцев назад у нее начались кошмары.

— Приятель, я чувствую мурашки, мурашки бегут у меня по спине… — тихонько пропела Эви и поежилась.

Пара «синих чулок», сидевших по соседству, с осуждением уставились на короткое, до колен, платье Эви. И она решила задать им на орехи как следует. Задрав юбку и беспечно напевая, Эви собрала чулки гармошкой и дала им съехать вниз, чтобы показались голые коленки. Ее манипуляция тут же достигла требуемого эффекта: «синие чулки», квохча о «распущенной молодежи», удалились вдоль по платформе. Нет, скучать по этому захолустью она точно не будет.

Небольшая кремовая машинка с фырчанием затормозила у платформы, по инерции проехав несколько метров. Из нее показались две изящные фигуры. Эви довольно ухмыльнулась и замахала руками:

— Дотти! Луиза!

— Мы узнали, что ты уезжаешь, и решили проститься лично. — Луиза перегнулась к ней через поручень.

— Хорошие вести разносятся быстро.

— В этой дыре? Быстрей молнии.

— Вот и замечательно. Мне слишком тесно в Зените. А в Нью-Йорке меня поймут. Вот увидите, обо мне станут писать во всех газетах и пригласят в дом Фицджеральда на коктейль. Ведь, в конце концов, я тоже Фицджеральд по матери. Мы можем действительно оказаться дальними родственниками.

— Кстати о коктейлях. — Хитро улыбаясь, Дотти извлекла из сумочки безобидный на вид пузырек с аспирином. Тот был наполовину заполнен прозрачной тягучей жидкостью. — Вот, немного огненной воды на прощание. Извини, что так мало — папа теперь помечает бутылки.

— Да, и еще последний номер «Фотоплей» [Один из первых американских глянцевых журналов о кинематографе.] из салона красоты. Тетушка Милдред даже не подозревает, какой милый подарок тебе сделала.

Глаза Эви заблестели от слез.

— И вы даже не чураетесь меня, новой городской прокаженной?

Луиза с Дотти кисло улыбнулись, соглашаясь с новым статусом Эви. Да, они все равно приехали, хотя Эви стала изгоем.

— Вы просто ангелы высшего порядка. Будь я папой римским, я бы вас канонизировала.

— Кстати, папа римский наверняка с удовольствием предал бы тебя анафеме.

— Нью-Йорк! — Луиза мечтательно покрутила нитку бус в руках. — Норма Уолингфорд сожрет себя от зависти. Она просто с ума сходит после твоей выходки. — Дотти довольно захихикала. — Давай, колись: откуда ты узнала про Гарольда и горничную?

Эви слегка поникла.

— Это была удачная догадка, и только.

— Но как…

— Ой, глядите! Поезд уже подошел! — Эви уклонилась от лишних расспросов и крепко обняла подруг, благодаря их за верность. — Когда мы встретимся в следующий раз, я уже буду суперзвездой. Буду катать вас по Зениту в шикарном авто с водителем.

— Когда мы встретимся в следующий раз, ты будешь скрываться от суда за гениальное преступление! — засмеялась Дотти.

Эви ухмыльнулась:

— Главное, чтобы они хорошенько запомнили мое имя.

Проводник в синей форме пригласил пассажиров в вагон. Эви прошла в свое купе. Там оказалось душно и пыльно, поэтому она забралась на сиденье, чтобы открыть окно, не снимая своих модных шелковых «Мэри Джейнс» [«Мэри Джейнс» — знаменитые туфли на плоской подошве, с закругленными носами и ремешком на застежке.].

— Может, вам помочь, мисс? — спросил ее еще один проводник, помоложе.

Посмотрев из-под полуопущенных ресниц, которые она успела щедро накрасить утром, Эви обрушила на беднягу всю силу своей ярко-красной улыбки в стиле «Коти» [Знаменитая парфюмерно-косметическая фирма со штаб-квартирами в Нью-Йорке и Париже.].

— Будь так добр, милый? Это было бы шикарно.

— В Нью-Йорк едете, мисс?

— Ага, точно. Я выиграла конкурс красоты «Мисс пляжное изящество» и теперь еду на съемку в «Ванити Фэйр».

— Это просто нечто!

— Совершенно согласна. — Она еще раз похлопала ресницами для закрепления результата. — Окно?

Молодой человек с легкостью открыл задвижки и распахнул окно.

— Пожалуйста!

— Благодарю, — промурлыкала Эви. Она была в ударе. В Нью-Йорке можно будет превратиться в кого угодно, стать кем в голову взбредет. Большой город — идеальное место для больших мечтателей, которые хотят стать звездами. Только там можно развернуться на полную катушку.

Высунув голову из окна. Эви помахала подругам. Встречный ветер заиграл ее коротко остриженными кудрями, и сонный город стал медленно уплывать назад. На мгновение страх взял свое, и Эви захотелось вернуться назад, под кров и защиту отчего дома. Но это было лишь временным помутнением. Дом уже давно был мертв — много лет подряд. Нет, она не станет сожалеть. Она станет великой и прекрасной. Настоящей суперзвездой. Гордостью Нью-Йорка.

— До скорого! — прокричала она.

— Увидимся!

Фигуры подружек стремительно превращались в уменьшающиеся за завесой дыма цветные пятна. Эви послала им воздушный поцелуй и изо всех сил постаралась не плакать. Она медленно махала удаляющимся крышам Зенита, под которыми люди, чувствуя себя в полной безопасности, самым обычным образом обращались со всевозможными вещами, даже не подозревая о том, сколько чужих секретов их окружает и каково это — каждую ночь просыпаться от ужасных кошмаров про мертвых братьев. Эви почувствовала легкий укол зависти.

— Мисс, вы собираетесь стоять там всю дорогу? — поинтересовался проводник.

— Нет, только хотела как следует попрощаться, — ответила она. Затем повернулась к городу и сложила пальцы, как в благословении, пародируя королеву-мать. — Прощайте, сосунки! Счастливо вам прогнивать дальше!

Глава 3
Мемфис Кэмпбелл, Гарлем, Нью-Йорк

Утром в Гарлеме безраздельно царила Игра в цифры [Вид подпольной лотереи, в которой принимались любые, даже самые низкие ставки на непредсказуемое число, например, биржевую котировку или номер на скачках. Была особенно популярна в бедных районах. Контролировалась мафией.]. На север от 130-й улицы и до 140-й, от Амстердам-авеню на Вест-Сайде и до Парк-авеню, сновало множество букмекеров, а точнее сказать, «счетоводов», готовых принять ставки, выписать чеки и бумажки своим клиентам. Эти сочетания цифр, таящие в себе столько надежд, направлялись затем к банкоматам, в подсобки табачных лавок, парикмахерских, подпольных баров и подвалы. Все должно было завершиться к десяти утра, когда расчетная палата на Уолл-стрит опубликует заветное Число и кто-то сорвет куш — поднимет ставки из расчета один к тысяче, а все остальные, как обычно, останутся ни с чем. В Гарлеме крайне редко везло кому-нибудь, но местные все равно продолжали играть, храня надежду, что когда-нибудь фортуна улыбнется им.

Семнадцатилетний Мемфис Кэмпбелл, ссутулившись, стоял, опираясь на уличный фонарь у входа в метро на пересечении Ленокс-авеню и 135-й улицы, и поджидал своих спешивших на работу клиентов. Не забывая стрелять глазами по сторонам — вряд ли копам пришлось бы по нраву его занятие, — он выписывал чек за чеком, приговаривая: «Да, мисс Джексон, пятнадцать центов на прачкин день» [«Прачкин день» — сленговое название числовой комбинации 4-11-44. ставшей популярной после выхода в Нью-Йорке книги по североафриканской магии худду, якобы привлекающей удачу, — «Нумерологический сонник тетушки Салли». На обложке была изображена прачка-афроамериканка с лотерейным билетом, на котором значилось 4-11-44.], «Двадцать два, одиннадцать, сорок четыре. Записал», «Доллар на дату смерти, соболезную по поводу кончины вашего двоюродного дяди», «Совершенно с вами согласен, сэр, надо быть идиотом, чтобы не поставить на число, которое увидел во сне».

Их окружали разнообразные числа — шарады, ожидающие разгадки, вот-вот готовые пролиться золотым дождем, возможность сделать деньги из ничего — цифры попадались в молитвословах, на рекламных щитах, в датах смерти, днях рождения и свадьбах, боксерских поединках, скачках, номерах рейсов и поездов, вещих снах… Особенно во снах.

Но Мемфис не любил задумываться о своих снах. Особенно в последнее время.

Когда рабочий час пик миновал, он отправился в жилой квартал, надежно спрятав чеки в специальный потайной кожаный кармашек под носком — на случай обыска. Перед салоном красоты «Делюкс», славившимся отменным сервисом и свежими слухами, он остановился.

— …И тогда я заявила ей: я, может быть, и профессиональный парикмахер высшего класса, но не волшебница! — рассказывала хозяйка салона, миссис Джордан, хихикающим клиенткам. — Приветик, Мемфис. Как дела?

Все женщины тут же подобрались и приосанились.

— Божечки мои, этот мальчик хорош, как юный фараон, — заметила одна из посетительниц, кокетливо обмахиваясь журналом. — Золотце, у тебя уже есть девушка?

— В каждом квартале! — прыснула миссис Джордан.

Мемфис прекрасно осознавал силу своего обаяния. Рост под метр девяносто, косая сажень в плечах, высокие точеные скулы — спасибо дальнему предку из племени Таино. Дружище Флойд из салона «У Флойда» всегда идеально подстригал его, а портной, мистер Левайн, отлично подгонял костюмы по его ладной фигуре. Но что бросалось в глаза в первую очередь, так это фирменная улыбка Мемфиса. Если ему требовалось сразить всех наповал, он всегда начинал с улыбки: сперва робкой, затем широкой и ослепительной. В сочетании с преданно-щенячьим взглядом она иногда могла растрогать даже непреклонную тетю Октавию.

Сейчас Мемфис воспользовался своим тайным оружием.

— Прошу прощения, дамы. Немного задержался.

— Ничего страшного. — Миссис Джордан не отрывалась от работы. Сейчас она разглаживала плойкой длинные волосы клиентки. — Запиши за мной обычный номер, как всегда. Я взяла его из «Нумерологического сонника тетушки Салли». Когда-нибудь я точно разбогатею.

— Когда-нибудь ты точно разоришься, — фыркнув, поддела ее полная женщина с последним выпуском «Амстердамских новостей».

Миссис Джордан недовольно махнула раскаленными щипцами в ее сторону:

— Все сработает, вот увидишь. Я права, Мемфис?

Он кивнул:

— Не далее как на прошлой неделе я слышал историю о парне, который год подряд ставил на один и тот же номер. В итоге он выиграл огромную сумму.

Мемфис снова вспомнил о своем страшном сне. Может быть, он действительно что-то значит? Может быть, это шутка Морфея и на самом деле хорошее предзнаменование?

— Кстати, миссис Джордан, в соннике нет ничего о перекрестках или грозе?

— Ой, кажется, шторм к деньгам. Число шторма — пятьдесят четыре.

— Опять ты ошибаешься! Шторм — это к надвигающейся смерти. И цифра другая, одиннадцать.

Дамы принялись судачить о толковании снов и нумерологии. Они так и не пришли к единому мнению. Вот почему Игра была так популярна — слишком неоднозначны могут быть мнения, а сколько открывалось возможностей и вероятностей!

— А что значит символ: глаз и молния под ним?

Миссис Джордан задумалась, зажав локон клиентки в раскаленной плойке.

— Этого я не знаю. Но может быть, кто-нибудь другой тебе расскажет. А в чем дело, милый?

Мемфис только сейчас понял, что стоял, нахмурившись. Он снова принял невинный вид и натянул улыбку, которую все так привыкли видеть.

— Пустяки, просто я видел что-то подобное во сне.

Женщина в парикмахерском кресле подскочила.

— Ай! Фифи, ты прожжешь мне скальп своей плойкой!

— Вовсе нет! Это у тебя слишком чувствительная кожа.

— Хорошего вам дня, дамы. Надеюсь, ваш номер сегодня выпадет. — Мемфис поспешно откланялся.

Серые утренние облака над Гарлемом свивались в тонкие ленты, открывая чистое синее небо. Мемфис прошел мимо лавки Ленокса, где они с Исайей любили поужинать гамбургерами и поболтать с владельцем, мистером Регги. Он перешел улицу, чтобы обойти подальше похоронное бюро Меррика, но от воспоминаний нельзя было убежать. Они засели где-то глубоко в груди и в любой момент могли выбить почву у него из-под ног…

Мама лежала в открытом гробу со скрещенными на груди руками, вся укрытая ландышами. Исайя растерянно спросил у него: «Когда мама проснется. Мемфис? Она ведь пропустит вечеринку и не пообщается со всеми этими людьми, которые пришли повидать ее».

Отец, сидя на черном лаковом стуле, невидящим взглядом смотрел куда-то сквозь свои огромные ладони трубача. Многие плакали, и кто-то запел «Легка на ход колесница Света, что явилась и несет меня домой».

Ему запомнился холод, исходящий от влажных комьев земли в его руках, которые надо было бросить в могилу. Тихий стук от удара земли о деревянную крышку гроба, перечеркивающий все на свете.

Потом отец собрал их вещи, освободил квартиру на 145-й улице и отправил Мемфиса с Исайей жить в потрепанную комнатку тетки Октавии всего в нескольких кварталах от прежнего места. Сам он уехал в Чикаго на поиски заработка, пообещав вернуться за ними, как только все устроится. Прошло уже два года, десять месяцев и пятнадцать дней. Они продолжали жить у тетки.

Взяв бутылку молока с прилавка, Мемфис сделал большой жадный глоток, будто надеясь смыть прошлое. Он не мог избавиться от ощущения невыносимого беспокойства, будто мир вот-вот разлетится в клочья. Это было определенно связано со сном.

Уже две недели подряд он видел одну и ту же картину. Перекресток. С поля вдалеке к нему летит огромный ворон. Небо резко темнеет, на дороге поднимаются тучи пыли, и надвигается что-то страшное. И потом тот самый символ. Ему даже становилось страшно ложиться спать.

Вдруг в его голове родилась новая фраза. Мемфис знал, что если тут же не запишет ее, потом наверняка забудет. Поэтому он остановился и записал новорожденную строфу на двух пустых бланках для ставок. Затем спрятал их в другой карман, отдельно от остальных бумаг. Потом, когда появится время сходить на кладбище — а он любил писать именно там, — можно будет перенести их в специальную записную книжку в кожаной обложке, где он хранил все свои стихи и истории.

За углом Мемфис увидел слепого Билла Джонсона с гитарой на коленях. Рядом на земле валялась шляпа, на изношенной подкладке мутно поблескивала какая-то мелочь.

— Мне встретился путник на темной тропе, на ладони его — странный знак… — негромким хриплым голосом напевал музыкант. — Путник на темной тропе, на ладони его странный знак. Он сказал — скоро шторм грядет, и землю окутает мрак.

Вдруг он окликнул проходящего мимо Мемфиса:

— Мистер Кэмпбелл! Это ведь вы?

— Да. сэр. Как вы догадались?

Старик смешно сморщил нос.

— Может быть, Флойд неплохо владеет ножницами, но этим парфюмом он способен мертвого из могилы поднять.

И он хрипло расхохотался. Затем порылся в шляпе, ощупывая монетки, и нашел два десятицентовика.

— Сделайте для меня ставку, мистер Кэмпбелл. Один. Семь, девять. Прямо сейчас. Сделайте это для меня, — с нажимом сказал он.

Мемфису захотелось возразить старику, что лучше придержать деньги для чего-нибудь более достойного. Все знали, что Билл ночевал в доме миссии Армии Спасения, а когда погода была теплая, то и на улице. Но он не имел права никого учить, поэтому просто положил деньги в карман и выписал чек.

— Да, сэр. Сделано.

— Просто нужно, чтобы удача наконец мне улыбнулась.

— Нам всем это нужно, — грустно сказал Мемфис и зашагал прочь.

За его спиной старый музыкант снова взял гитару и запел об одиноком путнике на темной дороге, о страшном обете, данном под безлунным небом. Хотя они находились в центре города, мимо спешили прохожие и грохотали трамваи, внутри у Мемфиса все сжалось от необъяснимого предчувствия.

— Мемфис! — окликнул его знакомый счетовод с противоположной стороны улицы. — Ты бы поторопился, уже почти десять, приятель!

Мемфис вмиг позабыл обо всех своих снах и предчувствиях. Швырнув пустую бутылку из-под молока в мусорку, он поудобнее перехватил ранец и стремительно зашагал к «Хотси Тотси»: вот-вот должны были объявить сегодняшний выигрышный номер.

И тут с уличного фонаря громко каркнул ворон. Слепой Билл перестал играть и напряженно прислушался. Птица каркнула еще раз. Потом расправила блестящие угольно-черные крылья и полетела вслед за Мемфисом.

Глава 4
Музей Зловещих Страшилок

Помахав проводникам и кондукторам рукой на прощание, Эви сошла с поезда. Они резались в покер от самого Питтсбурга и до станции «Пенсильвания». В итоге Эви разбогатела на двадцать долларов, список адресов в кожаном молескине пополнился еще тремя, а на золотистых волосах у нее теперь красовалась фуражка проводника, лихо заломленная под немыслимым углом.

— До встречи, ребята! Шикарно провели время.

Кондуктор, паренек лет двадцати двух, выглянул на лестницу.

— Ты же правда напишешь мне, милая?

— Конечно! Как только исправлю свой неразборчивый почерк, — солгала Эви. — Тетушка меня уже ждет. Она ведь абсолютно слепая, так что мне лучше поспешить. Бедная моя тетушка Марта!

— Ты же вроде говорила, что ее зовут Гертруда.

— Гертруда и Марта! Они близняшки, и обе слепые, бедные старушки. До встречи!

С бешено стучащим сердцем Эви поспешила дальше, прочь с платформы. Наконец-то Нью-Йорк.

Дядя Уилл прислал ей какую-то необычную телеграмму: Эви следовало выйти с вокзала и на Восьмой авеню взять себе такси до Музея Американского Фольклора, Суеверий и Оккультизма, что недалеко от Центрального парка, на шестьдесят восьмой улице. Тогда ей показалось, что в этом нет ничего сложного. Теперь, ощутив на себе всю сутолоку и неразбериху станции «Пенсильвания», Эви подрастерялась. Она уже дважды успела свернуть не туда, окончательно запуталась и в итоге пришла в зал ожидания с огромными, во всю стену окнами и гигантскими часами, ажурные стрелки которых неумолимо напоминали о том, что время может уходить — как и поезда.

Неподалеку, вокруг экстравагантной красотки, несмотря на жару одетую в соболиную шубу в пол «а-ля-рюс», собралась толпа зевак.

— А кто это? — тихонько поинтересовалась Эви у одного из восхищенных зрителей.

Он пожал плечами:

— Без понятия. Но ее пресс-секретарь заплатил мне доллар за то, что я буду таскаться следом и пялиться на нее так, будто она сама Глория Свенсон [Американская киноактриса, суперзвезда эпохи немого кино.]. У меня еще никогда не было таких легких денег.

Эви поспешила дальше, пытаясь подстроиться под бешеный ритм Нью-Йорка. В результате она так увлеклась, что столкнулась с мальчишкой-газетчиком, продававшим «Дэйли Ньюс».

— Валентине был отравлен? Прочтите новую версию! Раскрыт новый заговор анархистов! Преподаватель решил стать обезьяной, чтобы доказать теорию эволюции! Все свежие новости в одном издании! Всего лишь два цента! Газетку, мисс?

— Нет, благодарю.

— Чудная шляпка. — Он залихватски подмигнул, и Эви вспомнила, что у нее на голове фуражка проводника.

Эви решила воспользоваться большим зеркалом, висевшим у аптечного киоска, и сменила фуражку на элегантную шляпку-клош, затем повертела головой туда-сюда, чтобы убедиться в собственной неотразимости. Повинуясь странному наитию, она перепрятала двадцатидолларовую купюру в карман своего легкого летнего плаща.

— Не могу обвинять такую красотку в том, что она занимает место, но все-таки позвольте и мне на мгновение посмотреть в зеркало.

От мужского голоса, прозвучавшего за ее спиной, исходила какая-то необъяснимая опасность. Эви посмотрела на незнакомца в зеркало. Первым делом обратили на себя внимание пышные, блестящие черные волосы с непокорной челкой, которая то и дело спадала на глаза янтарного кошачьего оттенка. Роскошные брови напомнили ей соболью шубу фальшивой старлетки, красовавшейся на вокзале пять минут назад. А его шальную улыбку иначе как волчьей и назвать было нельзя.

Эви осторожно повернулась к нему.

— Разве мы знакомы?

— Пока нет, но я искренне надеюсь это исправить, — Он протянул ей руку. — Сэм Лойд.

Эви присела в жеманном книксене.

— Мисс Евангелина О'Нил из рода О'Нилов Зенита.

— О'Нилов Зенита? Я чувствую, что одет неподобающим образом. Где мой смокинг? — Он снова по-волчьи оскалился, и Эви почувствовала себя не в своей тарелке. Странный парень не отличался высоким ростом, но его сухое, крепкое тело казалось собранным, как пружина. Рукава его рубашки, деловито закатанные до локтей, обнажали жилистые руки, а брюки были заношены и вытянуты на коленях. Пальцы покрывали темные размазанные кляксы, словно он подрабатывал башмачником и выпачкался в гуталине. В довершение образа на шее у него красовались очки-авиаторы. Ее первый нью-йоркский поклонник был экстравагантен до невозможности.

— Что ж, мистер Лойд, была рада встрече, но мне…

— Сэм, — сказал он тоном, не терпящим возражений, и так стремительно подхватил ее багаж, что Эви даже не успела заметить движения его руки. — Позвольте мне помочь.

— Я вполне могу сама… — Она потянулась к чемодану. Но парень отвел ее руку.

— Мне придется настаивать. Иначе матушка четвертует меня за то, что я вел себя не как джентльмен.

— Ладно. — Эви нервно заозиралась. — Но только до двери!

— Куда вы направляетесь?

— Вы задаете слишком много вопросов.

— Тогда попробую угадать. Вы из новых девушек Зигфелда [Флоренз Зигфелд — знаменитый американский конферансье, создавший серию постановок на Бродвее. За популярными артистками шоу закрепилось прозвище «девушки Зигфелда».]?

Она покачала головой.

— Модель? Актриса? Принцесса? Вы слишком хороши, чтобы быть «просто девушкой».

— Вы серьезно или издеваетесь?

— Я? Я настолько серьезен, что постоянно страдаю от этого.

Он ей откровенно и бессовестно льстил, но Эви даже нравилось. Она всегда наслаждалась повышенным вниманием к своей персоне. Похоже на шампанское — веселые пузырьки покалывают и одурманивают, и никогда не знаешь меры, хочется еще и еще. Но с другой стороны. Эви не хотелось выглядеть легкой добычей.

— Тогда вам следовало бы знать, что я приехала сюда, чтобы уйти в монастырь. — Эви закинула удочку.

Сэм оглядел ее с ног до головы и горестно покачал головой:

— Какая тяжелая утрата для мира — такая юная, симпатичная девушка.

— Служение Господу нашему не может быть утратой.

— Ну конечно! Теперь говорят, раз у нас появились Фрейд и двигатель внутреннего сгорания, то Бог умер.

— Он не умер, просто очень устал.

У Сэма слегка задергались утолки рта, словно он с трудом сдерживал улыбку, и Эви снова почувствовала покалывание веселых пузырьков. Этот парень с хитрой улыбкой всезнайки посчитал ее забавной.

— Что ж, это благое дело, — с вызовом согласился он. — Все эти службы и покаяния. Кстати, в какой монастырь вы направляетесь?

— Тот, в котором носят черное и белое.

— У него есть название? Может быть, я о нем слышал. — Сэм картинно склонил голову. — Я очень набожен.

Эви сделала вид, что хочет что-то сказать, но слегка поперхнулась.

— Это… монастырь Святой Марии.

— Понятно. Но какой именно монастырь Святой Марии?

— Тот самый, который первым приходит в голову.

— Слушайте, возможно, прежде чем посвятить свою жизнь Господу, стоило бы прошвырнуться по городу? Я знаю все злачные места и могу стать шикарным гидом.

Сэм взял ее за руку, и она почувствовала легкое волнение и в то же время растерянность. Эви не успела пробыть в городе и пяти минут, и вот уже какой-то молодой человек — бесспорно, очень интересный и привлекательный — пытался пригласить ее на свидание. Она испытывала странную смесь страха и восторга.

— Слушайте, открою вам один секрет. — Он воровато оглянулся по сторонам. — Я работаю вербовщиком для самых крупных воротил этого города. Зигфелда. Шуберта. Уайта. Я всех их знаю лично. Если я не представлю им такой талант, как вы, меня просто вздернут за неоправданное головотяпство.

— Вы считаете меня талантливой?

— Уверен на сто процентов. У меня чутье на эти вещи.

Эви скептически изогнула бровь:

— Я не пою, не танцую и не умею играть на сцене.

— Вот и я о чем. Настоящая дива, с какой стороны ни подойти. — Он расплылся в улыбке. — В монастыре Святой Марии будут в восторге от таких способностей.

Эви прыснула, сама того не желая.

— Ладно. И что же такой проницательный профессионал разглядел во мне особенного? — жеманно спросила она и посмотрела на Сэма снизу вверх сквозь полуопущенные ресницы — прямо как Колин Мур [Американская актриса, звезда немого кино.] в «Девушках нового времени».

— В вас есть что-то эдакое, — увернулся он, не ответив ничего конкретного и разочаровав Эви. Сэм уперся рукой в стену над головой Эви, преградив путь, и наклонился к ней. Она вся задрожала: не то чтобы она не знала, как вести себя с парнями, но это был всамделишный нью-йоркский парень. Эви не хотела устраивать сцен и выглядеть как полная деревенщина: ведь она была современная девушка, способная постоять за себя. Но если бы ее родители оказались сейчас рядом, то на ближайшем поезде увезли бы ее назад в Огайо.

Эви ужом проскользнула под рукой Сэма, попутно выхватив у него свой чемодан.

— Боюсь, наше время истекло, и мне нужно спешить. Мне даже показалось, что я видела, как главная монахиня прошла в дамскую комнату.

— Главная монахиня? Ты имеешь в виду, мать-настоятельница?

— Именно! Сестра… сестра, м-м-м…

— Сестра Бенито Муссолини?

— Точно!

Сэм Лойд прыснул:

— Бенито Муссолини — премьер-министр Италии. И он фашист.

— Я знаю, — возразила Эви и покраснела, как рак.

— Я в этом не сомневался.

— Что ж… — Эви на мгновение заколебалась и затем протянула руку. Хитро ухмыльнувшись, Сэм рывком притянул ее к себе и звонко чмокнул в губы. Она отскочила в сторону, как ошпаренная, смутилась и покраснела. Раздался громкий гогот прохожих, чистильщиков обуви и продавцов. Должна ли она отвесить ему пощечину? Он точно ее заслуживал. Но разве так поступали рафинированные завсегдатаи Манхэттена? Или лишь небрежно поводили плечом, словно услышав старую и неинтересную шутку, над которой уже лень смеяться?

— Нельзя осуждать парня за то, что он поцеловал самую симпатичную девушку в Нью-Йорке, не так ли, сестрица? — Его улыбка совсем не была похожа на раскаяние.

Эви быстро и решительно дала ему коленом в пах, и он повалился на пол, как мешок с картошкой.

— Нельзя осуждать девушку за то, что у нее такая быстрая реакция, не так ли, приятель?

Она развернулась и поспешила к выходу. Полным боли голосом Сэм крикнул ей вслед:

— Удачи твоим монашкам. Бедные сестрички монастыря Святой Марии еще не знают, что их ждет!

Эви послала ему воздушный поцелуй и направилась на Восьмую авеню. Как только город предстал перед ней во всем великолепии, все мысли о Сэме как ветром сдуло. По рельсам вниз по улице гремел трамвай. Машины с фырчанием огибали толпы людей, и все кипело и клубилось в хаотичном движении с ужасающей грацией какого-то немыслимого кордебалета. Эви даже вытянула шею, чтобы получше разглядеть эту красоту. Где-то в поднебесье на металлических лесах и фермах балансировали человеческие фигурки — это поднимались к небу новые и новые иглы небоскребов, словно бросающих своими шпилями вызов земному притяжению и здравому смыслу. Вот в облаках проплыл изящный дирижабль, легкая серебряная клякса на синем куполе неба. Эви показалось, что она попала в прекрасный сон. и стоит только моргнуть, как прекрасная картинка поблекнет и исчезнет. Тут из-за угла вынырнуло такси, и Эви села в кабину.

— Куда вам. мисс? — спросил водитель, щелкнув счетчиком.

— В Музей американского фольклора, суеверий и оккультизма, пожалуйста.

— А, в музей Зловещих Страшилок? — Водитель хмыкнул. — Это правильно, стоит сходить туда, пока это возможно.

— Что вы имеете в виду?

— Поговаривают, что музей не окупается. А городская администрация давно уже точит зуб на землю. Там хотят построить новый жилой комплекс.

— Боже мой. — Эви достала фотографию, которую ей вручила мама, и еще раз на нее посмотрела. Дядя Уилл, высокий и тощий светловолосый джентльмен, стоял перед музеем — огромным особняком в викторианском стиле, с башенками, высокими окнами и затейливой кованой оградой.

— Но я лично считаю, что ребята из администрации прогадают. Людям не очень-то захочется жить в подобном месте — ведь все, что там выставлено, вряд ли так уж безобидно.

Артефакты. Магия. Эви нервно побарабанила пальцами по дверце.

— А вы слышали о субъекте, который заправляет этим местом?

Эви перестала барабанить:

— Что именно?

— Об этом типе. Он ведь идейный.

— Какой?

— Отказался от военной службы из моральных соображений. — Водитель выплюнул эти слова как ругательство. — Когда была война, он не пошел на фронт за наших. — Он с осуждением покачал головой. — Говорят даже, с большевиками якшается.

— Даже если это и так, мне лично он ничего не говорил, — невозмутимо сказала Эви, разглаживая морщинки на перчатке.

Водитель пристально посмотрел на нее через зеркало заднего вида:

— Вы знакомы? Что такая приличная девушка может иметь общего с таким хмырем?

— Он мой дядя.

В машине воцарилась мертвая тишина.

Спустя некоторое время такси вырулило на боковую улицу около Центрального парка и подъехало к музею. Затерявшийся среди стали и блеска Манхэттена, дом и сам походил на музейную реликвию, объект вне эпохи и географических координат. Известняковый фасад изъели время, непогода и плющ.

Эви перевела взгляд с мрачной, грязной картины перед собой на то великолепие, что некогда было запечатлено на фотографии.

— Вы уверены, что мы на месте?

— Никаких сомнений. Перед вами Музей Зловещих Страшилок. С вас доллар и десять центов.

Эви сунула руку в карман, но не нащупала ничего, кроме подкладки. Застонав от досады, она принялась ощупывать остальные карманы.

— В чем дело? — с подозрением спросил водитель.

— Мои деньги! Они исчезли! В этом кармане у меня лежали двадцать долларов, и они исчезли!

Он сокрушенно покачал головой:

— Я сразу должен был понять. Такая же большевичка, как и дядюшка. Что ж, юная леди, на прошлой неделе я уже прокатил пару зайцев. Сегодня не ваш день. Вы платите мне доллар и десять центов, или же мы разбираемся в полиции.

Водитель помахал рукой конному полисмену, дежурившему неподалеку.

Закрыв глаза, Эви прокрутила в памяти события последнего часа. Перрон. Зеркало у аптеки. Сэм Лойд. Сэм… Ее пронзила догадка — вот в чем причина такой внезапной страсти! В вас есть что-то эдакое — целых двадцать баксов. Еще и дня не провела в городе и уже дала себя прокатить.

— Вот сукин… — Эви коротко и смачно выругалась, повергнув водителя в почти благоговейное молчание. Кипя от гнева, она выдернула заветную десятку из-за ленты шляпки, получила сдачу и захлопнула дверцу такси за собой.

— Эй, — окликнул ее водитель. — А как насчет чаевых?

— Сегодня не ваш день, — парировала Эви. — Хотя постойте: никогда не целуйтесь со странными незнакомцами на Центральном вокзале!

Эви постучала дверным молотком в виде орлиной головы и стала ждать. Табличка у дверей гласила: «Здесь самые смелые мечты и надежды нации воплощены трудом человеческим и вознесены на крыльях ангелов». Но оказалось, что ни люди, ни ангелы не собираются ей открывать, поэтому Эви вошла внутрь без спроса. Внутренняя отделка оказалась помпезной: черно-белые мраморные полы, обитые деревянными панелями стены с замысловатыми канделябрами, высокие потолки с затейливыми фресками, на которых полчища ангелов наблюдали за солдатами Свободы. В пыльном воздухе стоял затхлый запах. Цокая каблучками по каменному полу, Эви прошла в глубь здания.

— Эй? Дядя Уилл?

Широкая резная лестница изгибом поднималась на второй этаж, залитый светом из огромного окна с заляпанными стеклами, и скрывалась из поля зрения. Слева виднелась угрюмая гостиная с закрытыми шторами. Направо раздвижные двери вели в запыленную столовую, где, очевидно, уже давно никто не сиживал за огромным обеденным столом с тринадцатью стульями, укрытыми дамастовыми простынями.

— Ну и дела, — прошептала Эви. — Здесь что, кто-то умер?

Она продолжила экспедицию по дому и наконец набрела на вытянутое помещение со стеклянными витринами. За ними виднелись какие-то предметы.

— А это, наверное, и есть экспозиция Музея Зловещих Страшилок…

Она подходила к витринам, читая этикетки.

 

ТАЛИСМАН ГРИ-ГРИ И КУКЛА ВУДУ. НОВЫЙ ОРЛЕАН, ЛУИЗИАНА

 

ФРАГМЕНТ КОСТИ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО РАБОЧЕГО, ИЗВЕСТНОГО КИТАЙСКОГО МАГА. СЕВЕРНАЯ КАЛИФОРНИЯ, ЭПОХА ЗОЛОТОЙ ЛИХОРАДКИ

 

ХРУСТАЛЬНЫЙ ШАР, ИСПОЛЬЗОВАННЫЙ В СЕАНСАХ МИССИС БЕРЕНИС ФОКСВОРФИ ПЕРИОД АМЕРИКАНСКОГО СПИРИТУАЛИЗМА, ОК. 1848 ГОДА. ТРОЯ, НЬЮ-ЙОРК

 

ОХРАННЫЙ ТАЛИСМАН ПЛЕМЕНИ ОДЖИБВЕ, ВЕЛИКИЕ ОЗЕРА

 

АМУЛЕТЫ ЗАКЛИНАТЕЛЯ ХУДДУ. БАТОН-РУЖ. ЛУИЗИАНА

 

ФРАНКМАСОНСКИЕ КНИГИ И ИНСТРУМЕНТЫ. ОК. 1776 ГОДА, ФИЛАДЕЛЬФИЯ, ПЕНСИЛЬВАНИЯ

 

Неподалеку красовалась подборка фотографий призраков: расплывчатые фигуры, легкие, как кисейные занавески на ветру. Какие-то странные марионетки, живот чревовещателя, колдовская книга в кожаном переплете. Книги по алхимии, астрологии, нумерологии, магии худду и вуду, спиритизму, целительству. И несколько томов с описаниями всех сверхъестественных происшествий в Америке начиная с XVII века.

На столе лежал раскрытый «Дневник Мерси Прауд». Эви разглядывала страницы так и эдак, пытаясь привыкнуть к старинному почерку, и начала читать вслух:

— Я вижу духов, мертвых людей. За это меня прозвали ведьмой…

— Ее повесили. Ей едва исполнилось семнадцать.

Вздрогнув от неожиданности, Эви обернулась. Из темного угла вышел высоченный парень с широкими плечами и светлыми, пепельно-русыми волосами необыкновенного оттенка. Из-за игры света и тени от старинной люстры он на мгновение показался Эви суровым ангелом, сошедшим с фрески эпохи Возрождения, чтобы покарать заблудших.

— А какое преступление она совершила? — робко спросила Эви, когда голос к ней вернулся. — Она что, джин превращала назад в воду?

— Она просто была не такой, как все. Вот такой смертный грех. — Он протянул ей руку для короткого рукопожатия. — Меня зовут Джерихо Джонс. Я работаю на твоего дядю. Он просил составить тебе компанию, пока будет читать лекцию.

Так вот он, тот самый Джерихо, по которому так сохнет Мэйбел!

— О, я столько хорошего о тебе слышала! — выпалила Эви, не успев подумать. Мэйбел ее убьет. — То есть дядя так тебя хвалит, он говорил, что без тебя как без рук…

Джерихо отвел глаза в сторону.

— Что-то я очень сомневаюсь. Может быть, небольшую экскурсию?

— Это было бы шикарно, — солгала Эви.

Джерихо поводил ее по пыльным, заброшенным комнатам с коллекциями непонятных полуразвалившихся финтифлюшек, где она с трудом сохраняла вежливо-заинтересованную улыбку.

— И последний, но не наименее важный пункт, в котором мы проводим большую часть времени, — рабочая библиотека.

Когда Джерихо распахнул двери красного дерева, Эви невольно присвистнула. Такого ей видеть еще не приходилось. Комната будто перенеслась сюда по ошибке из мрачного волшебного замка. Огроменный камин занимал почти всю противоположную стену. Мебели тут стояло немного, но зато какая она была! Старинные кресла коричневой кожи с высокими спинками и благородными потертостями, только добавлявшими шика, несколько винтажных резных деревянных столиков с зелеными лампами для чтения, испускавшими мягкий приглушенный свет. В комнате была надстроена галерея, ломившаяся от книжных полок. Эви по-птичьи вытянула шею, чтобы как следует все разглядеть. Потолок высотой не меньше шести метров просто поражал воображение. На нем красовалась панорама американской истории: вот пуритане в черных шляпах выносят приговор стайке напуганных женщин, индейский шаман всматривается в костер, целитель, в одной руке сжимающий клубок змей, другой касается лба больного. Седые отцы-основатели подписывают Декларацию независимости, а темнокожая рабыня держит в поднятой руке корень мандрагоры. А сверху над всем этим витали ангелы и демоны, наблюдали и словно ждали чего-то.

— О чем ты думаешь? — поинтересовался Джерихо.

— Я думаю, что дизайнера всего этого безобразия надо было уволить без промедления. — Эви плюхнулась в кресло и поправила шов на чулке. Ей не терпелось выбраться на волю, встретить Мэйбел и разведать город. — Дядя еще долго будет занят?

Джерихо пожал плечами, затем сел за стол и вытащил книгу из большой стопки.

— Прекрасный исторический обзор колониального мистицизма — если пожелаешь провести время за книгой.

— Нет, благодарю. — Эви с трудом подавила желание закатить глаза. Она не могла понять, что Мэйбел увидела в этом парне. И сейчас этот зануда снова собирался приняться за работу — никаких сомнений.

— Слушай, — понизив голос, спросила она, — у тебя ведь с собой нету огненной воды?

— Огненной воды? — переспросил Джерихо.

— Ну, бормотухи какой-нибудь, вискаря, выпивки? — безуспешно пыталась Эви. — Джина?

— Нет.

— Я не привередлива. Могу согласиться и на бурбон.

— Я не пью.

— Тогда ты должен был уже умереть от страшной жажды, — засмеялась Эви, но Джерихо ее не поддержал.

— Что ж, мне нужно работать. — Он прошел к дверям. — Располагайся поудобнее. Дядя должен скоро подойти.

Эви повернулась к чучелу медведя-гризли, нависшему над камином.

— И у тебя тоже, наверное, не найдется выпивки? Может быть, в другой раз?

Складывалось ощущение, что, кроме Джерихо, в музее не было ни одной живой души. Эви была голодна, ей хотелось пить, кроме того, она была обескуражена тем, с какой легкостью дядя оставил ее предоставленной самой себе, даже толком не поздоровавшись. Если она хочет прожить в Нью-Йорке, похоже, придется научиться заботиться о себе самой.

Эви похлопала медведя по пышному меху.

— Прости, приятель, но я оставлю тебя одного.

Она отправилась на поиски съестного. Услышав мужские голоса, она пошла на звук и оказалась в большом зале, где за кафедрой стоял дядя Уилл в серых брюках, жилете, сером галстуке и рубашке с закатанными до локтей рукавами. Волосы его от возраста пожелтели, кроме того, он отпустил небольшую бородку.

— Само существование зла — головоломка, занимавшая умы как философов, так и теологов… — вещал он.

Эви заглянула за угол, чтобы понять, что творится в комнате. В классе сидели мальчишки, тщательно записывавшие слова дяди.

— А теперь повеселимся, — сказала Эви себе под нос и ворвалась в центр зала. — Простите за опоздание! — звонко воскликнула она и с шумом принялась двигать стул к ближайшей парте. Все головы повернулись к ней. Дядя Уилл внимательно посмотрел на нее поверх роговых очков.

— Продолжайте, дядя Уилл. Не обращайте на меня внимания.

Эви взгромоздилась на стул и натянула на лицо выражение крайней заинтересованности.

— Да… — На мгновение ей показалось, что дядя Уилл так и будет стоять с растерянным видом. Но затем он пришел в себя и принялся деловито прохаживаться вдоль кафедры, заложив руки за спину. — Как я и говорил, каким образом можно доказать присутствие в мироздании зла?

Мальчики принялись переглядываться, решая, кто станет отвечать.

— Человек сам создает его посредством неправильного выбора, — расхрабрился наконец один из них.

— За него борются Бог и дьявол. Так по крайней мере сказано в Библии, — добавил другой.

— Как может вообще существовать дьявол, если есть Бог? — не выдержал парень в брюках для гольфа. — Я никогда этого не понимал.

Дядя Уилл поднял вверх указательный палец, заостряя внимание на этой части разговора.

— Ага. Вот мы и пришли к теодицее.

— Это что, гибрид теологии и панацеи?

Уилл слегка улыбнулся:

— Не совсем. Теодицея — подвид теологии, отвечающий за оправдание существования Бога перед лицом зла. Возникает вопрос: если Бог — всеведущее, всесильное существо, как он мог допустить само существование зла? Либо он не настолько всемогущ, как нам говорят, либо он действительно всемогущ и всеведущ, но еще и жесток, поскольку знает о существовании зла и ничего не предпринимает.

— И эта теория полностью объясняет появление сухого закона, — встряла Эви.

Ребята с восторгом заржали. Дядя Уилл странно посмотрел на Эви, будто она была неизвестным науке созданием, которое только требовалось изучить.

— Любой добрый бог должен был наделить нас свободой воли, не так ли? — продолжил он. — С этим ведь нельзя не согласиться? Но раз уж люди обладают свободой воли, они могут делать такой выбор, какой им заблагорассудится, и, следовательно, совершать зло. Таким образом, первоначально абсолютное благо — свобода воли — обрекает нас на возможность существования зла в нашем прекрасном мире. — В классе воцарилась тишина. — Над этим стоило бы поразмыслить. А теперь продолжим.

Мальчики сосредоточенно выпрямились, готовые делать новые записи и пометки. Уилл снова принялся ходить по аудитории.

— У Америки богатая история верований, это прямо-таки гобелен, в который, как нити, вплетены различные культуры. Наша история изобилует сверхъестественными, мифическими, необъяснимыми преданиями. Первые поселенцы пришли сюда в поисках свободы вероисповедания. Последовавшие за ними иммигранты принесли с собой свои верования и культы, от восточноевропейских легенд о вампирах и до голодных духов Китая. Коренные американцы верили в шаманов и привидения. Рабы из Африки и стран Карибского бассейна, хотя и не имели при себе ничего материального, привезли культурный багаж из обычаев и суеверий. Наша страна — плавильный котел не только для культур, но также духов и суеверий… Да?

Парень в синей спортивной куртке поднял руку:

— А вы сами верите в сверхъестественное, доктор Фицджеральд?

— Это показалось бы нелогичным, не так ли? Ведь мы живем в эпоху прогресса. Сейчас уже сложно заставить людей верить в Методизм. — Он снисходительно улыбнулся, и мальчики засмеялись. — И тем не менее в мире полно удивительных загадок. Как, например, объяснить такое явление, как люди с паранормальными способностями?

Эви почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок.

— Способностями? — скептически переспросил парень.

— Например, люди, способные говорить с умершими, так называемые медиумы. Бывшие тяжелобольные, которые рассказывают, что их исцелили наложением рук. Или те, кто способен видеть будущее, угадывать карты. Или ранние свидетельства о путешествиях индейских шаманов в потусторонний мир. А во время американской революции Бенджамин Франклин писал о провидческих снах, повлиявших на исход войны. Что вы на это скажете?

— Этим людям не помешала бы консультация психиатра, хотя не могу сказать такого о мистере Франклине.

Все снова засмеялись, и Эви с удовольствием присоединилась, хотя была в замешательстве. Дядя Уилл подождал, пока смешки затихнут.

— Как вы знаете, этот музей был построен на деньги Корнелиуса Рэтбоуна, который разбогател на строительстве железных дорог. Откуда он узнал, что надвигается эпоха стали? — Уилл замолчал, дожидаясь ответа. Но поскольку все молчали, он продолжил, расхаживая со сложенными за спиной руками. — Сам он утверждал, что узнал это из видений своей сестры, Либерти Энн. Когда они были маленькими, то часто играли в лесу. Как-то раз Либерти потерялась в чаще, и ее не было целых два дня. Ее искали всем городом, но безрезультатно. Она вернулась домой сама, совершенно седая. Ей было всего одиннадцать. Либерти рассказала, что в лесу встретила незнакомца, «высокого и худого, как чучело, в цилиндре и плаще, на котором она увидела все чудеса и ужасы нашего мира». Она слегла с горячкой. Послали за врачом, но он ничем не смог помочь. Следующий месяц она пролежала в бреду, произнося одно пророчество за другим, а напуганный брат записывал их в дневник. Пророчества потрясали своей точностью. Она, например, сказала, что «великого человека из Иллинойса заберут от нас, когда он будет навещать американского кузена», — и президента Линкольна убили в ложе театра Форда, когда он смотрел спектакль «Наш американский кузен». Или говорила о «огромном стальном драконе, пересекающем землю и изрыгающем черный дым», — это Трансконтинентальная железная дорога. Она предсказала эмансипацию, мировую войну, большевистскую революцию, изобретение автомобиля и аэроплана. Она даже сказала что-то о том, что все наши банки прогорят и наступит экономический кризис.

— Она не могла знать всего, это же очевидно, — сказал парень в брюках для гольфа. — Такому никогда не бывать.

Уилл постучал по кафедре.

— Постучите по дереву, как некоторые говорят. — Он усмехнулся, и аудитория рассмеялась над его подчеркнутым суеверием.

Уилл достал серебряную зажигалку, пощелкал кремневым колесиком, и высек несколько ярких искр.

— Либерти Энн умерла ровно месяц спустя после того, как вышла из леса. Предсказания последних дней ее жизни совершенно запутаны. Она говорила о «надвигающемся шторме», о темных временах, когда понадобятся Пророки.

— Пророки? — встревоженно переспросила Эви.

— Так Либерти Энн называла людей с паранормальными способностями.

— И что они будут делать, эти пророки? — поинтересовался парень в брюках для гольфа.

Уилл пожал плечами:

— Если она и знала это, то ничего не сказала. Она умерла вскоре после того, как сделала это предсказание, оставив своего брата, Корнелиуса, совершенно одиноким. Он помешался на идее борьбы добра со злом, на том, что наша страна населена призраками и что существует тонкий мир, который недоступен для восприятия обычного человека. И потратил всю свою жизнь — и огромное состояние — на то, чтобы доказать это.

Ребята начали ожесточенно спорить, пока один из них не спросил, перекрикивая шум и гвалт:

— Профессор, а вы сами верите, что существует иной мир и что создания этого мира могут нам помочь или навредить? Верите ли вы, что наши поступки — хорошие или плохие — могут создать некое вселенское зло? Верите ли вы, что мир вокруг населен призраками, демонами и Пророками?

Дядя Уилл достал из кармана платок и принялся тщательно протирать очки.

— Горацио, остались еще вещи меж небом и землей, что не подвластны философии людской. — И он водрузил очки на нос. — Это Шекспир, а он, как вы понимаете, кое-что смыслил в сверхъестественном. Но для экзаменов вам потребуется знать назубок следующее…

Ребята взвыли, а Уилл стал выдавать многочисленные теории одну за другой, сыпя именами, цифрами и названиями мест с такой скоростью, что они едва успевали записывать.

Эви тихонько поднялась с места и прошла в кабинет Уилла, чтобы подождать его там. Под монотонное тиканье каминных часов она оглядела комнату. Стол был завален газетными вырезками, по обе стороны громоздились огромные стопки книг такой высоты, что они не падали только чудом. Эви, скучая, порылась в газетных вырезках. В основном это были заметки из разных уголков страны о встречах с привидениями, полтергейстах и разного рода происшествиях вроде тех, когда давно умерший родственник вдруг на мгновение появляется в любимом кресле у камина или когда помойку в пригороде Нью-Йорка разоряют страшные псы с красными, горящими, «как у демонов», глазами. Некоторые заметки датировались тремя годами ранее, но по большей части все они были новыми. Эви особенно заинтересовала статья о девушке, которая могла говорить с мертвыми и которую, по ее словам, «добрые духи» предупредили о надвигающейся катастрофе. Она только успела дочитать до места, где описывалось таинственное исчезновение девушки, как раздалось тактичное покашливание — это вернулся дядя Уилл.

Эви отложила вырезки.

— Привет, дядя.

— Вообще-то это мой рабочий стол.

— Ага, — беззаботно согласилась Эви. — И на нем такой… порядок.

— Да? Ладно. Сегодня еще не такой тяжелый случай, — пробурчал дядя и достал из кармана серебряный портсигар. — Хорошо выглядишь. — Он закурил и глубоко затянулся. — Джерихо устроил тебе экскурсию?

— Да. Было очень… интересно.

— Нормально доехала?

— Шикарно, за исключением того, что меня обокрали на вокзале, — сказала Эви и тут же об этом пожалела. Что, если дядя посчитает ее совершенно несамостоятельной и беспомощной и сошлет назад в Огайо?

Дядя Уилл скептически поднял бровь.

— Правда?

— Один проходимец по имени Сэм Лойд. Во всяком случае, так он назвался, прежде чем поцеловать меня и спереть мои двадцать баксов.

Уилл поморщился.

— Прежде чем… что?

— Не волнуйся! Я могу за себя постоять. Если я еще хоть раз увижу этого проходимца, он пожалеет, что вообще связался со мной.

Уилл выдохнул облачко дыма. Оно повисло в воздухе полупрозрачной кляксой.

— Сестра предупреждала меня, что дома от тебя одни проблемы. Что ты страшная хулиганка и сорванец в юбке.

— Сорванец, — виновато пробормотала Эви.

— И ты хочешь пробыть здесь до октября?

— До декабря, если можно. Пока дома мне не расчистят посадочную полосу.

— Гм. — Лицо Уилла приняло угрюмое выражение. — Твоя мама подала заявку в женский колледж Сары Снидвел. Сейчас у них нет мест, и выходит, твое обучение ложится на меня. Книгами и учебниками я тебя обеспечу, кроме того, можешь свободно посещать мои лекции. Думаю, у тебя будет возможность посетить кучу отличных музеев и лекториев города через сообщество Этической культуры и Чего-то Там.

Только сейчас Эви поняла, что оказалась свободна от посещения колледжа. Жизнь стала налаживаться!

Дядя Уилл с отсутствующим видом листал какую-то книгу.

— Тебе семнадцать, правильно?

— Да, если считать по моему последнему дню рождения.

— Что ж, семнадцать — вполне сознательный возраст. Я не стану держать тебя на коротком поводке, если ты не будешь искать приключений на свою голову и попадать в неприятности. Мы договорились?

— Договорились, — сказала Эви, не веря своему счастью. — Ты уверен, что вы с мамой — брат и сестра? Вас в роддоме не перепутали?

На лице дяди на мгновение показалась улыбка и тут же погасла.

— Твоя мама так и не смогла оправиться после смерти Джеймса.

— Не она одна тоскует по нему.

— Для нее все иначе.

— Так считается. — Эви с трудом подавила клокотавший в ней гнев. — Кстати, по поводу твоей лекции — ты говорил о людях, видящих будущее или… — она сделала глубокий вдох, — читающих по предметам. Пророках. Ты знаешь кого-нибудь с такими способностями?

— Нет, лично не знаком. А почему ты спрашиваешь?

— Просто так, — быстро ответила Эви. — Я просто подумала, что если бы Пророки существовали на самом деле, о них бы писали в газетах и говорили по радио, разве нет?

— Если судить, опираясь на исторический опыт, их бы сожгли на костре, как это было принято раньше. — Уилл показал на книжные полки, окружавшие их. — У нас целая библиотека, посвященная подобным вещам, на случай, если ты пожелаешь ознакомиться с историей оккультизма в Америке. — Он сунул окурок в переполненную пепельницу. — Боюсь, я сильно забежал вперед. Тебе наверняка хочется распаковать вещи и прийти в себя с дороги. Беннингтон недалеко отсюда — всего пара кварталов. Попросить Джерихо, чтобы проводил тебя?

— Нет, — быстро ответила Эви. Даже короткая прогулка с этим верзилой-стоиком рисковала обернуться смертельно скучной. — У меня все и так зашибись.

— Прости, что?

— Зашибись. Шикарно. Гм, прекрасно. Все будет прекрасно. Я разыщу Мэйбел. Помнишь Мэйбел Роуз? Мою подругу по переписке?

— Угу, — промычал дядя, углубившись в очередную книгу. — Отлично. Вот твой ключ. В вестибюле Беннингтона есть кафе. Закажи что хочешь и попроси записать на мой счет. Мы с Джерихо будем дома не позже половины пятого.

Эви спрятала ключ в сумочку. В Зените у нее даже ключа своего не было, и за каждым ее шагом следили родители. Похоже, что здесь все будет иначе. Просто волшебно. Дядя Уилл протянул ей руку, и она бросилась ему на шею.

— Добро пожаловать в Нью-Йорк, Эви.

Конец ознакомительного фрагмента