Железный шип - Грейстоун

10

Грейстоун

В первый раз я увидела Грейстоун словно в полудреме, в колышущейся серой дымке на грани между явью и сном. Туман рассеивался, скользя пальцами по изъеденным ржавчиной железным прутьям двойных ворот. От внешнего мира дом отгораживали замшелые каменные стены. Сидевшая на позеленевшем медном навершии черная ворона раскрыла клюв и испустила громкое «карр».

Особняк, хищно когтивший гранитную плоть утеса, стоял на самом его краю, откуда открывался вид на долину Мискатоника и скученный, сонный Аркхем. Со скошенных фронтонов и филигранно-тонких двойных башенок сурово смотрели на нас немигающие голубоватые глаза-окна из толстого свинцового стекла.

Грейстоун был похож на скелет. Черные шпили вздымались вверх над провисшей черепичной крышей. Надстройки и пристройки расходились лабиринтами от четырех крыльев крестообразного главного здания, кирпичные стены которого испещряли пятна плюща и мха, складывавшиеся в моем воспаленном воображении в странные знаки и символы. Алюминиевые стоки и желоба, тянувшиеся сеткой кровеносных сосудов, блестели в лучах восходящего солнца, словно ртуть.

Я застонала. Грейстоун предстал передо мной древним спящим чудовищем, которое, пробудившись, могло оказаться страшно голодным.

— Открой дверь, — скомандовал Дин, и я услышала прихрамывающие шаги Кэла по гравийной дорожке.

— Мы не можем вот так врываться в чужой дом, — пробормотал он. — А вдруг мистер Грейсон начнет стрелять по непрошеным гостям?

— Слушай, ковбой, я пока еще ни одного клиента не потерял и не собираюсь начинать отсчет с такой прелестной девушки, как мисс Аойфе. Ей нужен покой, перевязка и, может быть, глоток виски — у меня во фляжке сухо. Доковыляешь ты до этой чертовой двери или так и будешь стоять и препираться?

— Знаешь, мы бы скорей нашли общий язык, если бы ты перестал отдавать приказы направо и налево, как в какой-нибудь военной постановке, — пробурчал Кэл. — Для жулика ты слишком любишь командовать.

— Я — проводник, и моя работа не выполнена, пока я не доставлю клиента до порога, — бросил Дин. — Мисс Аойфе мне платит, и я буду командовать всеми остальными, как мне только вздумается.

Ворона, последовавшая за нами, уселась на бронзовый латунный фонарь в мавританском стиле над тяжелыми створками дверей, попрыгала туда-сюда на тощих ногах… Горло ее запульсировало: «Карр-карр-карр».

— Здесь не заперто, — пораженно прошептал Кэл. — Разве… разве так должно быть?

Я смотрела на ворону. Я могла разглядеть каждое ее перышко, каждое пятнышко, отражавшееся в черных бусинках глаз. Страшный, раздирающий на части кашель сотряс все мое тело, и птица уставилась на меня.

— Ну так чего застыл? Иди отыщи кровать для Аойфе, — скомандовал Дин. — Ей нужно пропотеть и избавиться от этой дряни.

Заметив ворону, Кэл поежился:

— Мерзкая тварь. Ненавижу этих зловещих падальщиц.

Он схватил камень из железного контейнера для цветов, одного из стоявших по обе стороны двери, но свободная рука Дина метнулась вперед, выбивая голыш из ладони Кэла.

— Причинить вред вороне — плохая примета. Очень плохая. Ты швырнешь в нее камнем, а она вернется к своей ведьме и пожалуется на тебя.

— Они питаются мертвечиной, — гнул свое Кэл. — Эта птица нацелилась на Аойфе.

Я хотела напомнить ему, что еще жива, но меня слишком трясло. Дин, пытаясь удержать меня, крепче сжал пальцы, и они глубоко врезались в мое тело.

— Старушка просто любопытна, — возразил Дин, поднимая голову к черной птице. — Привет тебе, поющая на полях сражений. Мы не замышляем здесь ничего дурного.

Ворона расправила крылья, открывая и закрывая глянцевый, словно из вулканического стекла, клюв, и уставилась на Дина. Следом ее взгляд переместился на меня, затем на Кэла: тот злобно оскалился в ответ и замахал руками. С почти человеческим раздражением птица всплеснула крыльями и поднялась в воздух. Проскользив над каменной с железными прожилками стеной, она спланировала в долину и скоро превратилась в маленькое чернильное пятнышко на безбрежном листе тумана.

Дальше моя память дает сбой, словно иголка фонографа слетела с дорожки. Следующее, что я помню, — крепкую надежность рук Дина сменяет пуховая перина, пахнущая лавандой и затхлостью. Меня попеременно бросает то в жар, то в холод, лихорадка выворачивает наизнанку мое тело и мои сны — черные, спутанные, оставляющие во рту металлический привкус. Я видела мир так, как его видела Нерисса — с пронзительной, алмазной ясностью, резким и ярким, даже слишком. Болезнь позволила мне прикоснуться к тому волшебству, которое в воображении матери окутывало наш обыденный мир.

В этих горячечных снах Дин выглядел размытым пятном, словно след от сажи на коже, Кэл парил кроваво-красным и золотым где-то на краю зрения. Дом, Грейстоун, потрескивая и поскрипывая, бормотал что-то на своем языке, и в шепоте его был шорох пыли и осыпающейся трухи. Мало-помалу он убаюкал меня, погрузив в глубокий сон без сновидений, в мертвую, изнуренную пустоту, где я и осталась и где с радостью задержалась бы на много-много лет.

Наконец пробудившись, я не сразу поняла, где нахожусь. Ночь набросила бархатную маску на окна спальни. Дин дремал в мягком кресле у моей кровати, на груди у него лежал истрепавшийся по краям журнал с красотками.

— Кэл? — шепотом позвала я, но его нигде не было видно. Ровное дыхание Дина на секунду прервалось, но он не проснулся.

Я спустила ноги с высокого ложа, украшенного по углам четырьмя столбиками с вырезанными звериными головами — у каждой огромные уши, глаза навыкате, клыки. В учебнике естествознания таких животных я точно не видела.

Встав на щекотавший ступни персидский ковер, я некоторое время ждала, не закружится ли голова снова. Каждый мускул болел, словно я вручную крутила все до единой шестеренки лавкрафтовского Движителя, но стояла я твердо, как скала, по которой мы взбирались к Грейстоуну. Дурнотное наваждение больше не мучило меня.

— Дин?

Он пошевелился во сне, откинув голову на спинку. Прядка волос выбилась из зачеса и упала ему на глаза. Я потянулась, чтобы убрать ее, но, уже ощутив пальцами тепло его кожи, отдернула руку. Он наверняка проснется, и придется объяснять, почему я встала, и благодарить за то, что он спас мне жизнь, и признать тем самым, что теперь я должна ему нечто большее, чем деньги. В жизни своей я никому, кроме Конрада, не была ничем обязана, и мне не очень-то хотелось это менять.

Откуда-то снизу донеслось громкое тиканье — словно биение гигантского сердца. Меня мучила жажда, и я еще не проснулась как следует, но секунду назад никакого звука определенно не было. Сознание больше не подводило меня, я чувствовала полную ясность и незамутненность рассудка, так что на галлюцинацию не похоже.

Дом принадлежал моему отцу, и, хотя он пока так и не появился, я была здесь незваной гостьей. Только воришки и бродяги шныряют по чужому жилищу без спросу. Благовоспитанная девушка не стала бы так поступать. Тем более — дочь хозяина. Я закусила губу в раздумье, потом подняла стоявшую у кровати масляную лампу. Коптящий огонек отбросил причудливые тени на розоватые бархатные шторы и стенные панели, испещренные потеками. Если приглядеться, все в комнате было таким же потрепанным и ветхим, как журнал на груди Дина, — от изъеденного молью ковра до скрипевших на разные голоса покоробившихся, искривленных половиц. Оглянувшись напоследок и убедившись, что Дин не проснулся и не остановит меня в моем исследовании, я выскользнула через высокую и узкую дверь в высокий и узкий коридор и пошла на звук бьющегося сердца Грейстоуна.