Сергей Малицкий - Скверна (глава 7)
Глава 7
Истен-Баба
Вечером Глеба увела лошадей, а Кама спряталась за башней угодника, где на узкой тропе, ведущей к пустой дозорной будке и еще выше в скалы, стала выковыривать ножом камни из утоптанной земли, чтобы похоронить мертвеца. К счастью, его самого Глеба наказала не трогать, хотя вряд ли это успокоило принцессу так уж сильно. Хозяйка Эсоксы изменилась сразу же, как только известия о гибели ее подопечной и правителей Даккиты дошли до Кагала. Она стала говорить тише и короче. И в ее движениях появилось что-то от дикого зверя, от старой, многое повидавшей кошки, зубы которой еще не выпали, а в мышцах имеется если и не свежесть, то сила. Выдолбив яму, Кама вытащила из ножен меч своего наставника, меч, которому теперь было суждено остаться с нею, и стала разминаться. Долгая дорога от Ардууса до Мануса, затем до крепости Ос, опять до Ардууса и вот теперь до Кагала и дальше, неизвестно куда, не оставляла времени для упражнений. А ведь они не только держали ее в готовности к любым испытаниям, они же и возвращали ей спокойствие. Или его видимость. Вот и теперь, хотя даже сюда, на узкую каменистую тропу, забирающуюся выше башни угодников, доносился отвратительный запах гниющей плоти, в голове и груди появлялась свежесть.
Город как будто замер. Кама видела сверху все те же улицы, площадь, опустевшую к полудню, четыре башни, в одну из которых из-за нее пришла смерть, улочки, уходящие в сторону Абуллу. Колокол больше не звонил, но ей казалось, что, если бы даже он надрывался, все равно никто бы не вышел из домов. Город спал или затаился в ожидании чего-то еще более страшного, чем то, что уже случилось. Разве только редкие водоносы катили свои тележки от дома к дому да немногие бродяги шныряли в поисках нехитрой добычи. Один из них уже с получаса волок двухколесную арбу чуть ли не к самому основанию башни угодников. Арба, как показалось Каме, была пустой, но давалась бродяге нелегко, хотя виной тому, наверное, была бутыль с вином, к которой он прикладывался через каждые десять шагов. Порты и куртка бродяги были грязны, волосы коротки и спутаны, как могут быть спутаны щетки для чистки войлока, лицо то ли покрыто коркой от ссадин, то ли грязью, а сапог не было вовсе. Сумрак уже опускался над городом, Кама приготовилась спрятаться за валуны, что лежали сразу за коновязью, когда до нее донесся голос Глебы.
— Где ты, принцесса? Как тебе мое новое платье? Похожа я на пьянчужку-могильщика?
— Никогда не встречала похожего, — призналась, выходя на дорогу, Кама. — Да и не знакома ни с одним. В Дакките я могу полагаться только на тебя.
— А я на тебя, — подперла колесо арбы камнем и устало присела Глеба. — Что, конечно, не может обещать нам спасения…
— Что там? — кивнула на тонущий в сумраке город Кама.
— Плохо, — пожала плечами Глеба. — Так же, как во всей Дакките. Насколько я поняла, в полдень была коронация Фамеса, но подробности все еще неизвестны. Ну, кроме объявленных. Мы с тобой убийцы. И кстати, Скурру Сойга тоже приписали нам. Точнее, наемным убийцам, которые проникли в замок и убили королевскую чету, Эсоксу, а потом и Скурру Сойга. Наняли их мы.
— Зачем нам это? — не выдержала Кама.
— Не знаю, — пробормотала Глеба. — Но кое-что настораживает. Эсоксы не могло быть в замке. Однажды она разлюбила его навсегда… Хотя…
— Побежала к матери или к отцу? — предположила Кама.
— Не знаю, — задумалась Глеба. — Открыть глаза на собственного сына отцу — обрушить его жизнь. Сказать то же самое матери — убить ее. Даже если и тот и другой внемлют происходящему. Нет, это не для Эсоксы. Она не хотела, чтобы о мерзости брата было объявлено от ее имени. Надеялась, что рано или поздно Фамес проявит себя, но в присутствии отца он всегда умел быть выдержанным, учтивым, даже доброжелательным.
— Я немного помню его… таким, — прошептала Кама.
— И это говорит о том, что он еще хуже, чем может казаться, — покачала головой Глеба. — И о том, что Эсокса могла решиться. И тогда… Значит, так. В городе все замерли, ждут известий. Готовы ко всему. От войны с кем угодно, до прихода в Даккиту белых.
— Белых? — не поняла Кама.
— Так здесь называют послушников Храма Света, — проговорила уже в полной темноте Глеба. — Они служат в белых балахонах. Без единого пятнышка. Олицетворяют этим чистоту своего покровителя. Храм Света — это Храм Лучезарного, и все это знают, но для успокоения взволнованных сами о своем храме храмовники говорят как о доме скорби убиенных губителем и о нем самом, как о нечаянной жертве. Ну и, конечно, молятся за искупление совершенного им.
— Я слышала, что Храм Света славит Лучезарного и предрекает его возвращение! — вспомнила Кама.
— Приближает его, — твердо сказала Глеба. — Уж не знаю как, но приближает. Покойный король Даккиты поддался давлению атерских королей востока и впустил в Абуллу магический Орден Тьмы. Якобы ради магической полноты. Хотя уже и Орден Луны всегда был темнее некуда… Но если Фамес впустит в Даккиту белых… Они наведут тут свои порядки. Нам нужно торопиться в Баб.
— Как мы выберемся? — спросила Кама.
— Ты еще не поняла? — спросила Глеба. — Я нашла выгонщика лошадей, точнее, его сына, передала наших лошадок в табун. Парнишка погнал их на южные предгорные луга. Думаю, что завтра они уже будут на месте, это недалеко. А вот нам покинуть город не так легко. Магию использовать нельзя. Пробиваться с боем — бессмысленно. До Баба четыреста лиг, ширина долины — где-то полсотни лиг, а в основной ее части — двадцать или того меньше. Ухоженные леса и рощи Даккиты прочесать гребнем стражи — нечего делать. Мы должны уходить тихо. И без магии.
— И как же? — сдвинула брови Кама. — Я должна притвориться мертвой?
— Я могильщик, ты мертвец, — объяснила Глеба. — Или ты думаешь, я зря волосы обрезала? Вымазалась в грязи, надела на себя вонючее тряпье, позаимствовала тележку у настоящего могильщика? Пью вот теперь, чтобы от меня с утра за десять шагов било хмельным остатком? Настоящего могильщика пришлось хорошенько споить. Так что в себя он придет не ранее чем через пару дней. Радуйся, что среди кагалских могильщиков нашелся пьянчужка, — Глеба поморщилась, разглаживая тряпье на утянутой груди. — Зато расходы были только на вино и на выпас лошадей. Все прочее имелось в готовности, включая покойников, которые уже залежались у моего могильщика в его же сенях. Кто-то ведь должен заниматься бродягами? Да, дорогая, бродяги случаются даже в Дакките. И иногда они умирают. К счастью, мертвец у нас свой.
— Да уж поняла, — покосилась на башню, от которой тянуло тленом, Кама. — Но разве я похожа на мертвеца?
— Будешь похожа, — заверила Глеба. — Дам тебе ночью сонной травы, уснешь до следующего вечера. Я тебя переодену в тряпье нашего собственного мертвеца, приложу к ладоням и лицу его гнилую шкуру. Никто не отличит и присматриваться не будет. А к тому времени, когда ты придешь в себя, успею ополоснуть тебя в придорожном ручье.
— А это что за дорога? — после долгой паузы, во время которой ей пришлось справиться с приступом тошноты, спросила принцесса. — За башней, где я приготовила яму для останков? Почему на ней заброшенный дозор?
— Этой дорогой мы не пройдем, — сказала Глеба. — Она ведет в мертвый город. Алу он называется. Три сотни лиг трудного пути через горы до того места, где и по сей день сияет бездна, сделавшая из цветущей страны — Сухоту. И сухотные твари. И еще четыре сотни лиг до ближайших араманских застав. Не пройдем. Нет ни припасов, ни смысла. Потому и дозор заброшен. Ни туда, ни оттуда ходоков нет.
— Тогда я лягу без сонной травы, — отчеканила Кама. — Ведь меч будет у меня под рукой?
— Под тобой, — медленно произнесла Глеба. — И мои мечи, и твоя, и моя одежда — все под тобой.
Женщина чуть помолчала, снова хлебнула из бутылки, пожаловалась:
— Вторая уже. Никак не могу опьянеть. И слез нет, чтобы оплакать Эсоксу, — помолчала еще немного и добавила: — Меня не обидела твоей настороженность. Я бы поступила так же. Пусть боги пошлют тебе стойкость.
У мертвеца обнаружился ярлык паломника. Деревяшка была выкрашена охрой, с одной стороны теснящиеся руны обозначали название древнего вирского города с самых первых времен — Иалпиргах, с другой — не было ничего, как будто хозяин ярлыка не миновал ни единого дозора. Глеба встряхнула снятое с мертвеца верхнее тряпье, собрала горсть отлитых из бронзы, крохотных, на половину пальца, ключей.
— Ключи от Иалпиргаха, — проговорила она глухо, ссыпая добычу в кожаный кисет.
— Ключи от города? — не поняла Кама, которую тошнота уже выворачивала наизнанку.
— Как бы ключи от города, — объяснила Глеба, мрачно глядя в яму, в которую был сброшен мертвец. — Даже ключи от Храма. Это не бродяга, а проповедник. Проповедник Храма Света. Интересно, как он пробрался в Кагал, не отметив ярлык? Другого ярлыка у него нет.
— И что же он проповедовал? — спросила Кама.
— Вечный свет и блаженство, — захихикала Глеба. — Тот, кто поддается на его посулы, получает бронзовый ключик. И идет с ним в Иалпиргах. Тот, кто не поддается, умирает. Так говорят.
— И что там? — спросила Кама. — Что в Иалпиргахе?
— Не знаю, — отрезала Глеба и полезла в яму. — Может быть, их там сажают на золотой трон? А может быть, скармливают собакам. Я там не была и не жажду. Но придурков с такими ключами на шее встречала в детстве. Все они шли в сторону этого проклятого места, но никто не вернулся оттуда. Эх, лучше бы я закончила свою жизнь, нянча детишек Эсоксы. Я не знаю, как ты это понесешь на своем лице, но если у тебя это получится, считай, что самое страшное в твоей жизни уже позади.
— Нет, — не согласилась Кама. — Страшное не может быть позади. Только впереди.
Они отправлялись ранним утром, хотя собираться начали затемно. Пару раз Кама лишалась чувств, пока надевала на себя одеяние мертвеца. Потом, уже ложась на прикрытую соломой собственную одежду и мечи, Кама отказалась хлебнуть вина и просто закрыла глаза. Колдовать на бесчувствие, на оцепенение, на беспамятство было нельзя. Следовало перенести и это. Хотя бы для того, чтобы, выжив, понять, как близок тлен к каждому. Перед глазами встали лица матери, отца, братьев, сестры. Наставник, чей меч упирался ей в бок, мелькнул, чтобы погрозить воспитаннице пальцем. Фламма, Лава, даже Тела. Ее смертельный враг смотрела на нее внимательно и неотрывно.
— Увидимся, — прошептала Кама и в ту же секунду услышала голос Глебы:
— Пора.
Сначала гнилая плоть легла на ее руки. Арба и все вокруг, весь город тут же наполнился невыносимой вонью. Затем Глеба побрызгала на мертвецкое одеяние водой, чтобы освежить его. И после этого, прежде чем набросить на страшный груз кусок мешковины, опустила на лицо Камы трупную личину. Вонь забила нос. Тягучая мерзость потекла по губам. Ресницы слиплись. Судорога схватила за грудь и скрутила в жгут все — лоно, нутро, грудь, глотку. Сердце словно замедлилось, но зато стало бить громко и больно. По вискам, в затылок, в лоб, в ключицы, в печень, в колени.
— Двинулись, — прохрипела Глеба, и арба заскрипела по каменистой тропе.
Дакитка добралась до ворот не раньше чем через час, и этот час показался Каме бесконечным. Сначала она пробовала считать шаги Глебы, которая едва не скрежетала зубами, скатывать арбу с покойником с горы оказалось куда труднее, чем закатывать ее в гору пустой. Затем шаги Глебы стали казаться Каме звуком весенней капели, срывающейся с кровли лаписского замка. Вот она сама, еще совсем юная, выбегает на галерею, открытую к снежным пикам Балтуту, и ждет, когда солнце окрасит их в разные цвета. Вот королева-мать Окка ковыляет мимо нее, совпадая со все той же капелью, потому что не только королева, но и любая женщина и даже мужчина на склоне лет должны ходить. Ходить, что бы ни случилось. Каждый шаг отодвигает от пропасти, в которую скатывает нас время. Так Окка говорила каждый день, но когда обходила замок по галерее, то не говорила ничего, хотя и не упускала случая взъерошить темные с рыжим отливом волосы внучки. Но сейчас она взъерошить их не могла, потому что поверх волос внучки лежала гнилая плоть. Наверное, Окку это удивило, потому что она вдруг заговорила с Камой или еще с кем-то чужими даккитскими словами и чужим голосом и обозвала Каму или еще кого-то такой бранью, которую маленькой принцессе было непозволительно не только знать, но и слышать, а затем сквозь весеннюю капель прорезался скрип колес, Кама посмотрела на старуху Окку и увидела, что вместо ног у нее деревянные колеса и что старуха становится все дальше, а скрип не утихает, и вот уже старухи не видно вовсе, а скрип продолжается и продолжается, разрывает Каме голову, взлетает куда-то и вместе с глотком свежего воздуха обращается голосом Глебы:
— Ну, ты меня удивила, принцесса. Всего я могла ожидать, но того, что ты уснешь…
…Арба стояла на берегу узкой речки, даже ручья. Кама сползла на гальку, брезгливо стряхнула с рук ошметки гнилого тлена и начала срывать с себя трупную ветошь, пока не сорвала все и не упала лицом в ледяную воду, одновременно пытаясь прополоскать губы, рот, уши, глаза, но не глотнуть ни капли, пока не останется ни запаха, ни даже памяти о запахе.
— Иди сюда, — позвала ее Глеба, которая сунула принесенную на теле Камы мерзость в мешок и теперь набивала его камнями. — Да не бойся, иди сюда. Эту дрянь я сейчас брошу в болотце, тут, за взгорком. Три десятка шагов. С дороги видно, но я осторожно. Иди сюда. Да, ты красавица, каких поискать… Уж не знаю, насколько обижен на тебя Фамес за удар по его затылку от Эсоксы, но слюну по твоему поводу он пускает определенно. Иди сюда. Вот, в этом кисете мыльная смесь. Только не трать всю, мне тоже следует привести себя в порядок. Но сначала глотни из бутыли. Нет, это не то пойло, что я глотала вчера. Это дорогое пойло из Тимора. Крепчайший квач. Глотни. Сейчас только это промоет тебе глотку. И умойся тоже, пойлом этим умойся сначала. Только глазами не хлопай.
Тиморское пойло обожгло глотку, но Кама уже промывала им же лицо, а потом подхватила горсть мыла и начала яростно намыливать тело. Вскоре и Глеба присоединилась к ней. Но только через час, опустошив на двоих и бутыль крепкого вина, и переодевшись в чистое, спутницы были готовы продолжать дорогу.
— Перебираемся на ту сторону ручья, — сказала Глеба, закатывая арбу в кусты. — Дорога, конечно, не слишком пригодная для прогулок, но так будет спокойнее. До наших лошадок нам еще пару десятков лиг, а там посмотрим, какой путь выбрать. Если что, ты моя дочь. По дороге я тебе расскажу, откуда мы, как зовут, как зовут наших соседей и как мы подавились собственными невзгодами. А идем мы в крепость Баб к Хаустусу.
— К Хаустусу? — обрадованно вспомнила имя угодника Кама.
— А куда нам еще идти? — удивилась Глеба. — В Иалпиргах? Уволь меня от такого счастья. Я от него в Даккиту убежала, нет уж. Никогда. Звенеть о твоем дяде не следует, а у Хаустуса всегда много прихожан. Со всей Даккиты и из более дальних мест. Он же лекарь, да еще и душевный успокоитель. Говорят, очень давно угодники были и в Эрсет, но теперь-то я сильно в этом сомневаюсь. А с какой болезнью мы идем к нему, я еще придумаю. Что-нибудь погаже, да так, чтобы ты это дело, дочка, изобразить смогла. С твоим телом да с твоим личиком очень полезно иметь гадкую болезнь, очень! Да, ты еще свои даккитские зубки-накладыши не выбросила? Давай-ка, ищи смолу, сейчас прилепишь на место. А я буду смотреть, похожа ты на дакитку или не очень.
…Против ожидания дорога оказалась не слишком трудна. Да, под ногами не отстукивал камень, но лес был прозрачным, прошлогодняя хвоя, позволявшая себе только шелестеть при каждом шаге, была мягкой, а воздух чистым и звонким. Иногда среди сосен мелькали какие-то оградки или бревенчатые строения, но Глеба говорила, что по этому берегу ручья вдоль отрогов Митуту деревень нет, только летние пастбища, но овцы, коровы, козы сейчас выше в горах, а лошади будут уже скоро.
До лошадей они добрались к полудню, успели проголодаться и даже перекусить припасенным Глебой сыром, хлебом и вином, тем более что пошатывающее обоих с утра крепкое тиморское пойло уже выветрилось, но встреча с лошадьми их не обрадовала. Глеба предусмотрительно сделала крюк, подобралась к серым скалам над лесом, от которых была видна не только обширная, в половину лиги луговина, на которой пасся большой, в сотню голов, табун, но даже и дорога за ней, и придорожный трактир, и большое село, и огорченно вздохнула.
— Что ж, лошадей нам не видать, — повернулась она к Каме. — Тем лучше. Если погоня и могла пойти за нами, то здесь она задержится.
— Я не вижу засады, — приложила к глазам ладонь Кама. — А лошадей наших вижу. Они не в табуне, а у коновязи. Оседланы.
— В том-то и дело, — кивнула Глеба. — Пастух получил две монеты серебра только за то, чтобы, если о хозяевах этих лошадей будут спрашивать, тут же их седлать. И разъяснить любопытным, что наездники должны объявиться или сегодня, или завтра.
— Значит, у нас есть один день, — поняла Кама.
— Я бы не рассчитывала на это, — начала спускаться в заросли Глеба.
— Кем ты была у себя на родине? — спросила Кама, глядя на то, как ловко женщина обходит кусты терновника, заполняющие прогалы между соснами. — Ты не похожа ни на няню, ни на хозяйку дома.
— Когда-то я была старшей граничного дозора в нашем маленьком королевстве, — обернулась Глеба. — А потом наш дозор натолкнулся на путников, которые попытались от нас уйти.
— И что же? — спросила Кама.
— Мой дозор перебили, — горько произнесла Глеба. — Двое путников с посохами и короткими кинжалами перебили десяток хороших воинов. Мы сумели убить одного. Второй ушел. И я осталась живой только потому, что меня сочли мертвой. Видела шрам у меня на спине, когда я мылась?
— Я не могла глаз открыть, пока не избавилась от запаха, — призналась Кама.
— Напрасно, ты должна все видеть, — сказала ей Глеба. — Уходя, второй из двух спутников отрубил своему напарнику обе руки. Выбросил, наверное, где-то. Когда я выползла через неделю к дороге, меня уже не искали. А старики-стражники сказали, что если тайный воин погибает, то его спутники должны убрать все приметное.
— Руки — это приметное? — не поняла Кама.
— Если на них нанесена татуировка, или кольцо вросло в палец, или имеются какие-то шрамы, то да, — ответила Глеба.
— На обеих руках? — уточнила Кама.
— На одной, — усмехнулась Глеба. — Может быть, на пальце. Но, срубив именно приметный палец, тот воин, который косил моих дозорных, как сорную траву, облегчил бы мне поиски.
— А ты вела поиски? — спросила Кама.
— Вела, — кивнула Глеба. — Недолго. Те же старики вспомнили о похожем. Лет пятьдесят или больше назад. Тогда дозор столкнулся с такой же парочкой, но дозоров было два, и второй из двух, который тоже обрубил своего спутника по плечи, был ранен. Его настигли. От отрубленных рук он успел избавиться, а собственные руки отрубить не догадался. Не успел. У него было выжженное тавро на левом предплечье. Крохотное. Два кольца, одно внутри другого.
— И что это означает? — спросила Кама.
— Я спросила об этом у начальника стражи, — вздохнула Глеба. — А он мне посоветовал забыть имена болтливых стариков и бежать из моего королевства прочь. Спасибо ему, дал мне письмо для короля Даккиты, который тогда еще был принцем, и так я стала няней Эсоксы.
— Но что означали эти кольца? — остановилась Кама. — Неужели тебе не было интересно?
— Почему же? — удивилась Глеба. — Достаточно было попасть в хранилище свитков Абуллу, чтобы выяснить значение любого знака. Мудрость копится, нужно только найти копилку и забраться внутрь.
— И что же ты узнала? — спросила Кама.
— После, — прошептала Глеба, прислушиваясь к звуку ручья, к которому они вновь спустились. — Некоторое время нам придется помолчать…
…Они молчали следующие три дня. Прошли не менее лиги по руслу ручья, переночевали в ивняке у впадения ручья в неширокую речушку, поглаживающую мягким течением волны коричневого песка и зеленые ленты водяной травы, затем всю ночь шли по реке, провалившись пару раз в омуты и не один раз неожиданно завязнув в иле. На второй день спутницы оказались у северного края долины. Ночью они опять шли по воде, а когда почти добравшаяся до их поясов река повернула к югу, выбрались на берег. К утру они поднялись по суровым склонам Хурсану на три лиги, миновали пастбища, уже при дневном свете, крадучись, пересекли несколько троп и углубились на лигу в густой еловый лес. Именно там, разыскав среди столетних деревьев нагретую солнцем каменную глыбу величиной с дом, Глеба предложила раздеться, высушиться и отдохнуть. Кама с почтением рассмотрела длинный, в половину спины шрам на ее теле и услышала продолжение начатого повествования.
— Убийство — это ремесло, — медленно говорила Глеба, распластавшись на теплом камне. — Если это ремесло, значит, есть и редкие умельцы, и мастера, и цеха ремесленников, и ремесленные клейма, и правила. Есть спрос, будет и предложение. Убийства нужны правителям, ведь не будешь всякий раз затевать войну, храмовникам, богачам, беднякам, кому угодно. Правда, беднякам обычно приходится все делать самим, ну так они и гибнут за собственное неумение. Отдельная история — убийцы, которые на службе у правителей. Они неплохи, но трусливы и слишком осторожны. Той осторожностью, которая сродни трусости. Они знают, что пославшие их никогда не вступятся за них. Вообще-то за убийц никогда не вступаются, но этим обещают и лгут. Впрочем, бывает по-разному, и то, что стряслось в Кагале, все-таки, скорее всего, не простое убийство. Это маленькая война. Думаю, что Скурра Сойга погибла на маленькой войне против тебя. Вопрос лишь в том, посланы умельцы только против твоего корня или против всех Тотумов.
— Кто же их послал? — приподнялась на локте Кама.
— А вот это тебе виднее, — пожала плечами Глеба. — Мало ли кому ты насолила? Если ты числишь врагов среди влиятельных особ или твоя судьба подобна камню, попавшему в мельничный жернов, то будь готова, что разные правители сговорятся, чтобы уничтожить тебя. В таких случаях редко, но бывает, убийцам выдаются охранные грамоты. Что-то вроде извинения, что клинок обнажен в чужом королевстве, но ведь не против же кого-то из подданных этого королевства? Такому убийце порой многое может сойти с рук. Но решаться это будет не начальником стражи и даже не воеводой.
— Что же мне делать? — задумалась Кама. — Ведь если убийцы Скурры посланы и за моей жизнью, и в самой Дакките нас ищут, тем и другим проще всего будет сговориться. Не так ли?
— Вряд ли, — не согласилась Глеба. — Впрочем, не зарекусь. Не знаю, кто стоит за Фамесом, все еще не знаю… Но я рассказала не все. Свободные убийцы — это те, кто на свой страх и риск зарабатывает на этом. Говорят, некоторые семьи в том же Самсуме поколениями оттачивают мастерство убийств, хотя внешне вроде бы заняты каким-то малоприметным делом. Например, точат ножи. Или подбивают бронзовыми накладками сапоги. Вроде бы в городе городов даже есть что-то вроде рынка, где можно заказать убийство. Не была, не знаю. В любом случае этим умельцам приходится несладко. Их пытаются уничтожить со всех сторон. И правители, и другие убийцы, и особые ордена. Теперь о них. Не путай их с магическими орденами, хотя последние тоже не чужды убийствам. Этих орденов было много, но главными, оставившими о себе самые кровавые следы, были три. Это Орден Слуг Святого Пепла, Орден Воинов Света и Орден Смирения Великого Творца.
— Я что-то слышала о первом? — наморщила лоб Кама. — Что-то от наставника, давно уже… Откуда ты это знаешь?
— Я сама была наставником для Эсоксы, — наполнила глаза слезами Глеба. — Для того чтобы рассказывать, надо что-то знать. Узнавала, запоминала, искала ответы на вопросы… Орден Слуг Святого Пепла когда-то наводил ужас. Он принадлежал Единому Храму и был его второй рукой после Святой Инквизиции. Отличался тем, что в нем принимали послушание только женщины. Это было важно, ведь инквизиторы не могут быть женщинами. А женщину трудно заподозрить в воинском умении. У женщин много преимуществ. Туда, куда не может добраться с раскаленными щипцами инквизиция, туда всегда проникнет осиное жало женщины-убийцы. На руке у такой послушницы должна быть татуировка-тавро. Квадрат, тождественный квадрату храма, крест внутри которого повернут. У Святой Инквизиции он шел из углов, у Ордена Слуг Святого Пепла из середины сторон. Инквизиции сейчас нет или почти нет. И ордена этого вроде бы нет. Но инструменты, которые хорошо послужили прежним хозяевам, могут быть заточены кем угодно.
— Орден Воинов Света? — напомнила Кама.
— Именно он, — кивнула Глеба. — Два маленьких круга. Выжженное тавро. Одно кольцо внутри другого. Провал Мэрифри и поганый храм в его центре. Иалпиргах. Место падения Бледной Звезды. Храм Света. Две его клешни — это Магический Орден Тьмы и Боевой Орден Света. И воины Ордена Света едва ли не страшнее тех, кто их посылает.
— Значит, они орудие Лучезарного? — сдвинула брови Кама.
— Тихо, — попросила Глеба. — Не повторяй это имя часто. Мы слишком близко к его вотчине. Приглядись, видишь точки в небе? Это не орлы. Это сэнмурвы…
— И третий орден… — продолжила Кама.
— Орден Смирения Великого Творца, — сказала Глеба. — Хотя все его называют Орденом Смерти. О нем известно меньше прочих. Но он древнее всех. Он располагался на берегу озера Аабба в прекрасном городе Эссуту. Говорят, что он и теперь там, несмотря на то что Сухота властвует под его стенами. Во всяком случае, даже Лучезарный не смог выкурить этих орденцев из их цитадели, хотя вроде бы затопил ее. И это единственный орден, имя правительницы которого известно — Виз Вини.
— Женщина? — удивилась Кама.
— И женщина тоже, — кивнула Глеба. — Я не знаю, чем занимается этот Орден Смирения Великого Творца, но иногда вроде бы принимает заказы на убийства. Правда, за очень большие деньги. За деньги, на которые можно купить даже небольшие королевства. Неизвестно, зачем это ему? На что он их тратит? Неизвестно, какие заказы он выполняет. Может быть, то, что мы списываем на войны, болезни или случайности, это его рук дело? Но этот орден отличается от прочих. Он никому не подчинен. И даже убивает при условии, что согласен с убийством. Считает его необходимым.
— Подожди, — села на корточки Кама. — Какой у них знак?
— Никакого, — сказала Глеба.
— А кто был до этой Виз Вини правительницей ордена? — спросила Кама. — Разве только одно имя известно?
— Она всегда была главой этого ордена, — хмыкнула Глеба. — Во всяком случае, других имен я не встречала. Хотя и в последних летописях этот орден никак не был упомянут, но если кто-то существовал тысячи лет, почему я должна думать, что он умер в последние пятьсот?
— Но ведь столько не живут… — прошептала Кама.
— Живут, — негромко засмеялась Глеба. — Дакиты живут в полтора раза дольше людей. Даку — в два или в три. Этлу — в два. Маги могут продлевать свою жизнь в два или три раза. Говорят, что некоторыми орденами — и магическими, и боевыми — управляют, а если быть точным, служат их мастерами люди, чьи тела захвачены мурсами. Такое существо может жить тысячелетиями.
— Так эта Виз Вини — мурс? — замерла Кама.
— Не знаю, — вздохнула Глеба. — О таком в летописях не пишут.
— А что в них пишут? — спросила Кама.
— О том, что есть еще один орден, — произнесла Глеба. — Его все видят, он ни от кого не прячется. И некоторые его послушники умелы в обращении с оружием, во врачевании и даже в колдовстве. Некоторые из них живут так же долго, как даку или даже дольше. Это орден угодников.
— Бродяг, — хмыкнула Кама. — Пока что и мы бродяги.
— Но не угодники, — заметила Глеба. — Нам пора. До крепости Баб еще более трех сотен лиг. Теперь мы пойдем предгорьями Хурсану, и пойдем быстро. Но нам все равно потребуются полторы недели, не меньше.
…Спутницы подошли к крепости Баб точно в середине второго летнего месяца. С высоты скал Хурсану крепость Баб напоминала затычку в узком бутылочном горле, через которую все же пробивалась узкая лента реки. Долина Истен-Баба, перед тем как выйти на просторы Эрсетлатари, сужалась до двух лиг. С севера на утесах Хурсану высилась неприступная цитадель Баб, с юга, с отрогов Митуту, ступенями спускался одноименный город, а между ними стояла укрепленная многочисленными башнями стена, построенная еще великанами этлу, до того, как, покинув родину, они ушли в северную горную долину и создали закрытое для всех королевство Бланс.
— Пожалуй, она выше стены в Бэдгалдингире! — прошептала восторженно Кама.
— Не высотой определяется крепость стен, а прочностью ворот и стойкостью правителей, — пробурчала Глеба. — Спускаемся. Идем рядом, как две дакитки. Оружие не прячь. Здесь с ним ходят все. И дозоров с этой стороны стены никогда не было. Враг всегда был с той стороны. Где искать твоего дядю?
— Авункулус Этли служил мастером оружейной башни в этой крепости, — наморщила лоб Кама. — Его домик на Гранитной улице, второй от уличного источника.
— Это близко, почти у самой крепости и с нашей стороны, — кивнула Глеба. — Но пойдем со всей осторожностью.
Они спустились в город, но до второго домика на Гранитной улице не дошли. Чумазая девчонка, наполнявшая ведра в уличном источнике, прошипела им, не поворачивая головы:
— Не смотреть на меня! Идите мимо второго дома и заходите во двор пятого. Ворота выкрашены в зеленый цвет. Толкните ногой правую створку.
— Эсокса! — едва не задохнувшись, стиснула губы Кама.
— Тихо, — скрипнула зубами Глеба.
— Осторожно, — донеслось от источника. — Все плохо.