Скотт Линч - Республика воров (Благородные Канальи - 3)

СКОТТ ЛИНЧ

РЕСПУБЛИКА ВОРОВ

Пролог
Пестун
1

Если в сыром подземном лабиринте заброшенного кладбища собрать под начало изувеченного старика пару сотен голодных воришек-сирот, то вскоре окажется, что управлять ими ох как непросто.

Воровскому наставнику, угрюмому владыке сиротского королевства под Сумеречным холмом Каморра, еще хватало сил держать своих чумазых подопечных в узде. Разумеется, старик опасался стихийного неповиновения стаи волчат, движимых естественными порывами, однако продолжал развивать в сиротах звериные инстинкты к выживанию. И все же власть его была непрочна, как размокшая бумага.

Впрочем, в присутствии Воровского наставника — под его цепким взором, замечавшим любой проступок, и в пределах слышимости его голоса — малолетние оборванцы являли собой образец послушания. А вот чтобы держать сирот в страхе даже тогда, когда Воровской наставник напивался вусмерть, спал или уходил в город по делам, следовало выработать у них стойкую привычку к покорности и подчинению.

Из ребятишек постарше и покрепче Воровской наставник сколотил нечто вроде почетного караула; горстке избранных время от времени дозволялись некоторые мизерные вольности и даже перепадали жалкие крохи того, что сходило за уважение. Однако же старик прилагал все усилия, чтобы в каждом из его питомцев укоренился глубокий, почти священный ужас перед всемогущим и всеведущим покровителем. За неисполнение приказов полагались суровые наказания, малейшие промахи карались жестоко и беспощадно, а те, кто осмеливался перечить, вообще исчезали бесследно. Их участь ни у кого сомнений не вызывала.

Должным образом устрашенным избранникам не оставалось ничего иного, как срывать злость и раздражение на сиротах помладше и послабее, тоже вселяя в них священный страх; а те, в свою очередь, отыгрывались на следующих неудачниках. Таким образом страдания и издевательства, будто нарастающее давление геологических пластов, постепенно докатывались до самых покорных и запуганных малышей.

В сущности, стройная целесообразность этой системы заслуживала всяческого восхищения — разумеется, не со стороны тех, кто оказывался на отшибе, то есть самых маленьких, слабых и одиноких. Для таких отверженных жизнь на Сумеречном холме была сродни беспрестанным пинкам тяжелых сапог.

Локку Ламоре было то ли пять, то ли шесть, то ли семь лет — точно никто не знал и знать не желал. Малорослый и щуплый мальчишка вел себя более чем странно, и друзей у него не водилось. Даже в смрадной толпе сирот он с необычайной остротой ощущал свое одиночество.

2

Общий сбор на Сумеречном холме — опасное время. В толпе взволнованных оборванцев Локк чувствовал себя как в дремучем лесу, где за каждым стволом притаилась угроза.

В подобных случаях первое правило выживания гласило: не привлекать внимания. Как обычно, по зову Воровского наставника сироты, глухо перешептываясь, потянулись к огромному склепу в сердце Сумеречного холма. Локк опасливо косился по сторонам; он украдкой высматривал главных задир и забияк, ни в коем случае не встречаясь с ними взглядом (за такую ошибку пришлось бы дорого поплатиться), и незаметно отступал за спины других детей, стараясь держаться на безопасном расстоянии от драчунов.

Если первое правило выживания не срабатывало, как чаще всего и случалось, то, согласно второму правилу, приходилось мириться с неизбежным.

Толпа за спиной Локка расступилась. Он, будто дикий зверь, инстинктивно почувствовал приближение опасности и сжался в ожидании удара. Незамедлительно последовал сильный, резкий толчок в спину, прямо между лопаток. Локка, едва удержавшегося на ногах, впечатало лицом в шершавую стену туннеля.

За спиной послышался знакомый хохот. Грегор Фосс, на два года старше и вдвое тяжелее Локка, был так же недосягаем, как герцог Каморрский.

— Ламора, ну ты и задохлик! Че, ноги не держат?

Грегор, вжав голову Локка в отсыревшую земляную стену, волоком подтащил его к одной из опор, что поддерживали своды, и пребольно стукнул лбом о деревянный столб.

— Эй, слабак, ты даже таракана не распялишь! Он извернется и тебя в жопу отымеет, как миленького.

Дети поблизости засмеялись — по большей части из страха, дабы их не обвинили в том, что не разделяют общего веселья. Локк, с огромной шишкой на лбу, спотыкаясь и даже не отплевываясь от набившейся в рот грязи, покорился тяжелой руке, хотя внутри кипел от негодования. Грегор для порядка пихнул его еще разок, презрительно фыркнул и, расталкивая толпу, отправился дальше.

Смирись. Не сопротивляйся. Только так, ценой минутного унижения, можно было избежать долгих часов, а то и дней нескончаемых измывательств, ведь синяки и ссадины терпимее переломанных костей или увечий пострашнее.

В подземелье устремился огромный поток сирот — на грандиозном сборище присутствовали почти все обитатели Сумеречного холма. В склепе уже стоял тяжелый, спертый дух. Голова Воровского наставника, сидевшего в кресле с высокой спинкой, едва виднелась над скоплением детей. Его избранники, решительно раздвигая толпу, пробирались на свои обычные места рядом с грозным владыкой. Локк пристроился у дальней стены и вжался в нее спиной, притворившись смутной тенью. Теперь, не опасаясь нападения сзади и поддавшись минутной слабости, он обиженно скривил губы и осторожно ощупал шишку на лбу. Пальцы увлажнила кровь.

Немного погодя поток детей стал ручейком, а потом и вовсе пересох. Воровской наставник многозначительно кашлянул.

Был Покаянный день семьдесят седьмого года Сендовани — традиционный висельный день. Под ярким весенним небом стражники герцога Каморрского, в отличие от тех, кто собрался в темных подземельях Сумеречного холма, увлеченно готовили веревки.

3

— Весьма прискорбно, — изрек Воровской наставник. — Да, весьма прискорбно, что некоторые из наших с вами братьев и сестер угодили в безжалостные объятья герцогского правосудия. А еще печальнее то, что эти недотепы попались в расставленные силки по своему собственному неразумению. Увы и ах! Недаром я вас настоятельно предупреждал и предупреждаю, голубчики мои, что работа у нас деликатная, вот только обыватели относятся к ней предвзято, не ценят как подобает.

Локк осторожно утер грязь с лица. Замызганный рукав рубахи еще больше перемазал и без того чумазую мордашку, но привычное занятие успокаивало. Пока Локк потихоньку приводил себя в относительный порядок, властелин Сумеречного холма продолжал свою речь:

— Горестный сегодня день, дорогие мои. Воистину трагический, вот что я вам скажу. Однако ведь и скисшее молоко не пропадает попусту. Сами знаете, его на сыр пускают. Вот и я о том же глаголю: обратим нашу скорбь себе на пользу. Висельный денек выдался ясный, солнечный, а значит, на казнь соберется толпа ротозеев с увесистыми кошелями у пояса, да об осторожности и позабудут, на бесплатное представление глядючи, верно?

Он шевельнул двумя скрюченными пальцами (давным-давно сломанными и криво сросшимися), показывая, как висельник делает шажок вперед и срывается с края помоста. Пальцы, изображая падение, нелепо задергались. Старшие дети захихикали, где-то в толпе послышались сдавленные всхлипы, но Воровской наставник никого утешать не стал.

— Все вы, по нескольку человек, отправитесь сегодня казнь смотреть, — объявил он. — И да вселит это зрелище страх в ваши крохотные сердца, бесценные мои сокровища, и да будет это вам уроком и назиданием. Запомните, вот к чему приводит неосмотрительность, нерешительность и нерасторопность. Чтобы достойно прожить отведенный вам богами срок, надо хватать с умом и бежать опрометью, ног под собой не чуя, как адовы псы за окаянным грешником. Помните ведь, чему я вас учил? «Стянул — беги куда попало». Только так и можно из петли ускользнуть. Вот и поглядите сегодня в последний раз на тех своих приятелей, которые замешкались. А прежде чем домой возвращаться, — продолжил он, понизив голос, — каждый из вас должен свое умение показать. Во что бы то ни стало раздобудьте звонкую монету или побрякушки драгоценные. Кто с пустыми руками вернется, тот с пустым брюхом спать уляжется.

— А че, без денюжки низзя? — удрученно заныл кто-то в толпе.

Локк сразу сообразил, что это Тэм, из новеньких, — ему отвели роль заманухи, самую незначительную в воровской иерархии, но к порядкам Сумеречного холма мальчишка еще не привык. И всхлипывал, наверное, тоже он.

— Тебе, ягненочек мой, можно и без денюжки, — прошелестел Воровской наставник голосом склизким, как заплесневелый бархат, протянул руку в толпу своих питомцев, раздвинул их, будто чахлые колоски, и накрыл скрюченной дланью обритую голову Тэма. — Но если ты, голубчик, работать не желаешь, то и мне без денюжки сидеть придется. Раз уж тебя сегодняшнее восхитительное занятие не привлекает, так тому и быть. Кладбищенской землицы на твою долю хватит.

— А может, я на что другое сгожусь? — не унимался Тэм.

— Может, и сгодишься, дружочек, — ответствовал Воровской наставник, опускаясь на колени и временно исчезая из виду. — Может, и сгодишься. Я б тебе столовое серебро чистить доверил, да вот незадача — серебряным сервизом пока не обзавелся. Так что, раз у меня другой работы для тебя нет, придется эту выполнять, верно? Ты паренек ладный, крепкий, вот только слезы из глаз ручьями хлещут. Голубчик мой, ты чего это расчувствовался? Из-за висельников?

— Так ведь они… они ведь вроде как приятели наши…

— Ну да, приятели, а потому…

— Тэм, ссыкун несчастный, рохля, завязывай ныть! Достал уже!

Воровской наставник, стремительно обернувшись, с размаху отвесил хлесткую затрещину; дерзкий наглец, осмелившийся прервать речь благодетеля, повалился на своих собратьев, которые, глумясь, тычками и пинками поставили его на ноги. Локк не смог сдержать довольной ухмылки — на душе потеплело при виде задиры, которому отплатили его же монетой.

— Веслин, а тебе нравится, когда тебя перебивают? — осведомился Воровской наставник якобы дружелюбным тоном, в котором, однако же, сквозила неприкрытая угроза.

— Никак нет, сударь.

— Что ж, весьма приятно обнаружить рядом с собой единомышленника.

— Да-да, конечно, сударь, — с запинкой пролепетал Веслин. — Прошу прощения, сударь.

Лицо Воровского наставника снова расплылось в благожелательной улыбке, за миг до этого истаявшей, как утренняя дымка под лучами солнца.

— Так вот, как я уже говорил, — снова обратился он к Тэму, — весьма прискорбно, что друзьям нашим такая печальная участь уготована. И все же в петле они повиснут не почем зря, а ради нашего же блага. Толпы зевак придут этим зрелищем любоваться, верно? То-то и оно. Неужто ж мы такую счастливую возможность упустим, а? Неужели напоследок ловкость и хитрость свою нашим неудачливым собратьям не покажем? Разве так настоящие друзья поступают?

— Нет, сударь, — промямлил Тэм.

— Вот именно, что нет. Настоящие друзья так не поступают. Вот мы свою дружбу и подтвердим. Проводим их в последний путь честь по чести, верно? Как они в предсмертных судорогах забьются, мы глаз отводить ни за что не станем.

— Да-а-а-а, — робко протянул Тэм. — Как скажете, сударь.

— Вот так и скажу. — Воровской наставник рассеянно похлопал Тэма по плечу. — Ну, ступай. Мастера висельных дел — единственные пунктуальные люди в этом проклятом городе, вешать начинают ровно в полдень. Тем из вас, кто к началу казни запоздает, в десять раз труднее придется, это я вам обещаю. Эй, пестуны! Зовите своих заманух и хватунов, да за новичками присматривайте, воли им не давайте.

Пестуны — дети постарше — стали выкликать имена своих подопечных, и сироты послушно потянулись к ним, а Воровской наставник тем временем отволок Веслина в укромный уголок склепа для задушевной беседы с глазу на глаз.

Локк криво усмехнулся и начал прикидывать, к кому из пестунов он сегодня попадет. Сгорая от нетерпения, он жаждал поскорее выбраться в город: за пределами Сумеречного холма открывался простор для невероятных приключений — там можно было опустошать чужие карманы, облапошивать простофиль и мошенничать напропалую. Хоть он и понимал, что неуемная тяга к воровству делала его изгоем в глазах окружающих, сдерживать свои порывы было для него так же невозможно, как отрастить крылья за спиной.

И все же убогое существование на Сумеречном холме, полное издевок и унижений, немедленно забывалось, едва лишь он с бешено колотящимся сердцем приступал к любимому делу, а потом во весь дух улепетывал, сжимая в кулаке награбленное. За свои то ли пять, то ли шесть, то ли семь лет он твердо уяснил, что на свете нет занятия лучше, чем воровство, и что именно оно и дарует настоящую свободу.

4

— Ты себя тоже наставником и благодетелем возомнил, щенок? Думаешь, у тебя лучше получится?

Переломанные пальцы лишили Воровского наставника цепкости, но руки его оставались по-прежнему крепки, и Веслина он вжал в стену с не меньшей силой, чем плотник, готовый всадить первый гвоздь в новый карниз.

— Или, по-твоему, моим речам не хватает остроумия и мудрости?

— Нет, что вы, ваша милость! Простите! Простите!

— Веслин, сокровище мое, так я ж тебя завсегда прощал… — Воровской наставник небрежным жестом откинул полу ветхого сюртука, прикрывавшую рукоять тяжелого мясницкого секача на поясе; лезвие тускло блеснуло в темноте. — Вот и сейчас прощаю. И кое о чем напоминаю. А ты запоминай, хорошенько запоминай. Ну как, все запомнил?

— Ох, сударь, все досконально запомнил. Прошу вас…

— Великолепно. — Воровской наставник, выпустив Веслина, аккуратно поправил полу сюртука. — И радуйся, что эта история окончилась счастливо для нас обоих.

— Премного благодарен, сударь. Еще раз прошу прощения. Понимаете, рохля Тэм все утро ноет и ноет, как прóклятый, сил нет терпеть. Он никогда не видел, как людей вешают.

— Все мы когда-то смерть в первый раз видели, — со вздохом сказал Воровской наставник. — Пусть себе ноет, лишь бы кошельки таскал. А вернется с пустыми руками — беда невелика, голод — прекрасный учитель. Как бы там ни было, я его вместе с парочкой трудных сегодня отправлю, под особым присмотром.

— С парочкой трудных?

— Рохле Тэму с Беззубом будет в самый раз…

— О боги, — выдохнул Веслин.

— Да-да, с тем самым Беззубом, у которого в голове одно дерьмо, а ума не хватит в горсть посрать, даже если ему ладони к жопе пришьют. Так вот, Беззуб, Тэм и еще один великий умник.

Воровской наставник многозначительно покосился в дальний угол, где насупленный мальчуган, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, смотрел, как остальные сироты разбредаются к своим пестунам.

— Ламора… — прошептал Веслин.

— Говорю ж, под особым присмотром. — Воровской наставник нервно погрыз ноготь на левой руке. — У него талант деньги добывать. Жаль только, что за ним глаз да глаз нужен. Ну, может, со временем образумится.

— Он же чуть полгорода не спалил, сударь!

— Не полгорода, а только Скопище, невелика потеря. Впрочем, наказание за это он стерпел смиренно, без нытья и жалоб. Так что обсуждать здесь больше нечего. Ему нужен хороший пестун, чтоб в узде держал и разгуляться не давал.

Веслин с отвращением поморщился.

— Да не криви рожу-то, я не про тебя речь веду. Вы с Грегором мне для иного надобны. Ежели кто из наших вдруг в переделку попадет, вы внимание на себя отвлечете и нерасторопных неумех прикроете. А если кого заграбастают, немедленно мне доложите.

— Благодарствую, сударь. Вот прямо всей душой.

— А как же иначе. Так, значит, рохля Тэм, недотепа Беззуб и мелкий демон в рваных портках, прямиком из самой глубокой преисподней. Чтобы с этими межеумками справиться, светлая голова нужна, твоей не чета. Сгоняй-ка к домушникам, разбуди кого-нибудь.

— Ой… — Веслин закусил губу. — Так ведь им это не по нраву придется.

Среди обитателей Сумеречного холма домушники занимали особое положение: поднаторевшие в воровском ремесле, они промышляли только после заката — забирались в дома почтенных горожан и крали все подряд. Работой по хозяйству они себя не утруждали, а спать им позволялось целый день.

— А мне-то что за дело? Они сегодня все равно прохлаждаются. Позови кого-нибудь посообразительнее. — Воровской наставник выплюнул отгрызенный полумесяц грязного ногтя, вытер обслюнявленные пальцы о сюртук. — Вот что, приведи-ка мне Сабету.

5

— Ламора!

Наконец-то его окликнули, и не кто-нибудь, а сам Воровской наставник. Локк опасливо пересек утоптанный земляной пол склепа и подошел к старому вору, который шепотом давал указания одному из своих питомцев.

Перед креслом Воровского наставника переминались еще двое: нытик Тэм и Беззуб — туповатый растяпа, оставшийся без зубов из-за постоянных побоев. От дурного предчувствия у Локка захолонуло в груди.

— Вот и славно, все в сборе, наиглавнейшие смельчаки, плутишки и хитрецы. Мне как раз такие сегодня нужны. Пойдете на особое дело, под особым присмотром. Прошу любить и жаловать, ваш пестун, — сказал Воровской наставник, указывая на сироту у кресла.

Тусклое серебристое сияние алхимического фонаря осветило чумазое утомленное лицо под кожаным картузом, нахлобученным на туго повязанную косынку, из-под которой не выбивалось ни одной пряди волос, мешковатую, некогда белую рубаху и потрепанные бурые штаны.

Пестун оказался девчонкой, при виде которой в Локке впервые в жизни шевельнулся какой-то смутный, доселе неведомый ему животный инстинкт. На Сумеречном холме девчонок хватало, но Локк никогда не принимал их в расчет и даже не задумывался об их существовании. А сейчас он шумно втянул в себя воздух и ощутил нервную дрожь и покалывание в кончиках пальцев.

Девчонка была на год старше и на голову выше Локка и, даже усталая, держала себя с тем непосредственным, словно бы врожденным превосходством, которое обычно заставляет любого мальчишку чувствовать себя крошечной букашкой под пятой великана. Впрочем, у Локка не было ни жизненного опыта, ни слов, чтобы описать ситуацию в этих выражениях. Он осознавал лишь одно: при виде этой девчонки он как будто соприкоснулся с некой великой, непостижимой тайной.

Ему хотелось приплясывать от восторга. Его трясло от неимоверного ужаса.

Внезапно его возмутило присутствие Тэма и Беззуба, а смысл, скрытый в слове «пестун», ранил до глубины души. Локку захотелось вытворить что-нибудь эдакое, невероятное, чтобы девчонка прониклась искренним восхищением. Вдобавок щеки горели от стыда — мало того что на лбу шишка, так еще и в спутники дали двух сопливых межеумков!

— Это Бет, — сказал Воровской наставник. — Сегодня ей поручено за вами приглядывать. И все ее приказания должны исполняться неукоснительно, как и мои. О ловкости рук не забывайте, но и ртов не разевайте, хватайте все, что плохо лежит. Да, и ведите себя осмотрительно. Чтобы никаких там честолюбивых выходок, ясно вам? — Последнюю фразу он произнес ледяным тоном, пристально глядя на Локка.

— Благодарствую, сударь, — ответила Бет голосом, в котором не сквозило даже намека на благодарность, и подтолкнула Тэма с Беззубом к одному из выходов из склепа. — Подождите нас снаружи, пока мы с вашим дружком парой слов перекинемся.

Локк вздрогнул от неожиданности. Она хочет парой слов перекинуться? С ним? Неужели она догадалась, что он знает толк в уличном ремесле, умеет облапошить простаков-обывателей? Что он совсем не такой, как эта парочка недотеп? Бет огляделась, положила руки Локку на плечи и присела перед ним на корточки. Как только он встретился с ней взглядом, в животе отчаянно затрепыхалась какая-то неведомая зверушка, а из головы тотчас вылетели все накрепко затверженные правила о том, что в глаза смотреть никому нельзя.

А потом…

Потом Локк влюбился, — впрочем, он лишь много позже узнал и о том, как именно называется это чувство, и о том, как сильно оно усложнит ему жизнь.

А она впервые обратилась к нему напрямую. Слова эти неизгладимо запечатлелись в его сердце с такой необычайной ясностью, что ранили даже после того, как многие события детских лет стерлись из памяти.

— Ты — тот самый Ламора?

Он радостно закивал.

— Ну, тогда запоминай, засранец. Я о твоих подвигах наслышана. Значит, так, рот держи на замке, а шаловливые ручонки — в карманах. В своих, а не в чужих, понял? Иначе, клянусь всеми богами, я тебя собственноручно с моста столкну, а все подумают, будто ты сам свалился.

6

Неожиданно он почувствовал себя в полпальца величиной. Ощущение было не из приятных.

Локк ошарашенно плелся за Бет, Тэмом и Беззубом по темным туннелям Сумеречного холма. Наконец дети вышли наружу. От солнечных лучей — впрочем, не только от них — в глазах защипало. Локка охватило смятение: он совершенно не понимал, какой из его проступков — и откуда она о нем узнала? — вызвал такую неприязнь у той самой особы, чьего восхищения ему хотелось заслужить больше всего на свете.

Впрочем, даже унылые мысли, теснившиеся в голове, не могли отвлечь Локка от того, что творилось вокруг, — давал о себе знать инстинкт выживания. Здесь, в непостоянном, изменчивом мире за пределами Сумеречного холма, все чувства пребывали в напряжении. Шум и суета большого города постепенно оттеснили размышления о Бет в дальние уголки сознания.

Каморрцы наслаждались первым теплым, солнечным деньком после затяжных весенних дождей. В домах распахнули окна. Зажиточные горожане сменили непромокаемые плащи и накидки на летние наряды. Бедняки щеголяли вонючими отрепьями, не снимаемыми в любое время года, — им, как и обитателям Сумеречного холма, всю свою одежду приходилось носить на себе, иначе она становилась законной добычей старьевщиков.

Четверо сироток перебрались через канал по мосту, соединяющему Сумеречный холм со Скопищем (Локк глядел на трущобы со смешанным чувством гордости и недоумения — неужели его мелкая проказа действительно могла привести к полному уничтожению целого городского квартала, как уверял Воровской наставник?). По каналу неторопливо скользили три лодки, с которых труполовы, ловко орудуя длинными жердями с крюками на конце, выволакивали из-под причалов раздутые, обезображенные до неузнаваемости тела — в ненастную погоду мертвецы никому не мешали.

Бет повела своих подопечных через Скопище, по каменным ступеням и по шатким деревянным мосткам, держась подальше от темных извилистых закоулков, где находили пристанище пьяницы, бродячие псы, а то и кто пострашнее. Тэм и Локк от нее не отставали, а вот Беззуб еле плелся в хвосте и все время норовил улизнуть. Когда все четверо наконец оказались в заброшенном парковом лабиринте острова Мара-Каморрацца, Бет пришлось тащить Беззуба за шиворот.

— У тебя что, вместо головы чирей? — прошипела она. — Не отставай, кому говорят! Забыл, что было велено? Не дури!

— Дык не дурю же ж, — буркнул Беззуб.

— Попробуй только! Живо с пустым брюхом спать отправишься. Или пусть лучше Веслин тебе оставшиеся зубы выбьет?

— Не-а-а. — Беззуб помотал головой, зевнул, изумленно огляделся, словно бы впервые осознав, где находится, а потом вырвался из цепкой хватки Бет и заорал, размахивая руками: — Дай картуз! Да-ай ка-арту-у-з! Картуз хочу-у!

Локк нервно сглотнул: Беззуб часто впадал в истерику, словно в голове у него что-то переклинивало. Среди обитателей Сумеречного холма любая странность привлекала к себе нежелательное внимание старших детей, а поскольку Беззуб ни умом, ни силой не отличался, то побои, синяки и шишки доставались ему с завидной регулярностью.

— Обойдешься! — сказала Бет. — Веди себя прилично.

— Дай картуз! — не унимался Беззуб, топая ногами и сжимая кулаки. — Дашь картуз — буду послушный!

— Фиг тебе, а не картуз. А послушным будешь, потому что я так велю, понял?

Беззуб с неожиданным проворством подскочил к Бет и сдернул с нее картуз. От резкого движения косынка слетела с головы, и по плечам девочки рассыпалась копна золотисто-каштановых кудрей. Локк изумленно разинул рот, будто завороженный блеском локонов в лучах солнца. Вскоре он сообразил, что чары распространились только на него и что ротозейничать сейчас не с руки, однако же успел заметить, что волосы Бет были двуцветными — каштановыми у концов и ярко-рыжими на макушке: похоже, она их когда-то перекрасила, а теперь они отросли.

Быстротой движений Бет намного превосходила Беззуба — он не успел опомниться, как схлопотал по физиономии злосчастным картузом, который неведомым образом вернулся к хозяйке.

— Ай! Ой! — завизжал Беззуб.

Разжалобить Бет ему не удалось. Она снова хлестнула его картузом, да так больно, что мальчишка взвыл и отшатнулся. Локк, спохватившись, всем своим видом изобразил полнейшее равнодушие к происходящему, свойственное всем обитателям Сумеречного холма в тех случаях, когда поблизости кому-то задавали взбучку.

— Ай, не бей меня! Пощади! — зарыдал Беззуб.

— Еще раз на картуз позаришься, осел безмозглый, — зловещим шепотом произнесла Бет, встряхивая Беззуба за шиворот, — клянусь Азой Гийей, исчислительницей смертей, что я тебя прямо к ней в объятья и отправлю.

— Я больше не бу-у-ду! — заныл он.

Презрительно выпустив его ворот, она ловким движением скрыла рыжие кудри под косынкой и нахлобучила картуз. Локк подавил разочарованный вздох.

— Слава богам, что никто не заметил! — Бет подтолкнула Беззуба вперед. — Повезло тебе, гаденыш. Ох и повезло. Ну, пошли быстрее. А вы двое, не отставайте.

Локк с Тэмом безмолвно последовали за ней, будто два испуганных утенка за мамой-уткой.

Локк дрожал от возбуждения. Поначалу он больше всего боялся, что спутники-недотепы нанесут его репутации непоправимый урон, но теперь решил, что их глупость поможет ему произвести на Бет должное впечатление. Да-да, пусть себе ноют, истерики устраивают, домой с пустыми руками возвращаются… может, стражники за ними в погоню бросятся, в свистки засвистят, собак спустят. Нет, Бет такого позора не стерпит, поймет, что рядом есть кто получше. Вот он, например…

7

Выйдя из буйных зарослей Мара-Каморрацца, четверо сирот попали в суматошную толчею.

Висельный денек и впрямь выдался погожим, а потому обычно чинный Старокрепостной остров, вотчина герцогов Каморрских, преобразился в настоящую ярмарку. Шумные толпы заполонили мощеные улочки, так что вооруженным стражникам приходилось силой прокладывать дорогу для карет знати и богачей. Как уже догадывался Локк, жизнь за пределами Сумеречного холма мало чем отличалась от жизни в подземных кладбищенских склепах.

Четверо сирот гуськом протискивались сквозь скопление людей: Локк накрепко вцепился в руку Тэма, а тот до боли сжал пальцы Бет, которая, не желая выпускать из виду Беззуба, толкала его перед собой, как таран. Малый рост не позволял Локку видеть лица взрослых, и мир для него превратился в бесконечную панораму поясных ремней, перевязей, животов различной величины, сюртучных фалд и каретных колес. Бет упорно вела их на запад, к Виа Юстикия — каналу, где вот уже полтысячи лет вешали преступников.

Невысокий парапет огораживал края набережной, а в семи-восьми футах под ним плескалась вода. Древняя кладка крошилась от старости, но камни держали прочно, и Бет решила, что ее подопечным оттуда будет лучше видно. Одной рукой придерживая Беззуба, Бет помогла Локку и Тэму взобраться на парапет. Тэм живо пристроился ей под бочок. Локк, хоть и расстроенный тем, что рядом с Бет сесть не удалось, скандалить не стал, напустил на себя равнодушный вид и деловито огляделся.

С парапета действительно было видно лучше. На берегах канала толпились люди, торговцы в лодках на все лады расхваливали свои товары — хлеб и булочки, колбасы и ветчину, эль и пиво, всевозможные безделушки, — а потом укладывали их в корзинки, привязанные к длинным шестам, и передавали на берег, где покупатели, получив желаемое, опускали в корзинки монеты.

Под ногами горожан шныряли юркие тени — воришки с Сумеречного холма были заняты делом, — а в толпе там и сям мелькали горчично-желтые куртки городских стражников, ярых блюстителей порядка. Смешение этих двух элементов, как в алхимической реакции, неизбежно создавало взрывоопасную ситуацию, но пока все было спокойно: ни заливистых трелей свистков, ни криков, ни погони.

Движение по Черному мосту перекрыли, красные фонари вдоль каменной арки занавесили черными колпаками, предназначенными для этой цели, а на особом деревянном помосте, пристроенном к мосту с южной стороны, уже собрались священники и герцогские чиновники; туда же стражники вывели преступников, приговоренных к казни. У обеих оконечностей моста стояли на якоре лодки стражников, не пропуская никого под арку моста.

— А когда на дело пойдем? — спросил Беззуб. — Когда кошельки будем тырить? Или кольца, или…

Бет, которая только-только разжала пальцы на запястье Беззуба, снова стиснула его что было сил и зашептала:

— Молчи, поганец ты этакий! Рот закрой и не раскрывай, пока я не скажу. Вот посидим здесь, посмотрим честь по чести, а после повешения делом займемся.

Тэм задрожал и понурился. Локк нетерпеливо вздохнул — жалко, конечно, что воришек с Сумеречного холма повесят, так ведь жалко и того, что их вообще зацапали. А смерть в Каморре поджидает повсюду: в переулках и в подворотнях, в каналах и в тавернах, в пожарах и от морового поветрия, которое целые кварталы выкашивает. Тэм ведь тоже сирота, забыл он, что ли? Для Локка смерть мало чем отличалась от еды или от естественной надобности, и он совершенно искренне не понимал, почему должен горевать о том, что его знакомые вот-вот расстанутся с жизнью.

Подготовка к казни шла своим чередом. На мосту забили барабаны, дробный стук разнесся над водой, под высокой аркой моста заметалось эхо. Веселый гомон толпы сменился перешептываниями, но вскоре стихли и они: к повешению каморрцы питали большее почтение, чем к храмовой службе.

— Добропорядочные жители славного Каморра! Пробил полдневный час семнадцатого дня месяца тирастима семьдесят седьмого года Сендовани! — прокричал с Черного моста толстопузый герольд в черном одеянии. — Сии дерзкие лиходеи признаны виновными в тяжких нарушениях законов и обычаев славного Каморра. От имени и по повелению его светлости Никованте, герцога Каморрского, и по решению досточтимых верховных судей Красной палаты преступники понесут справедливое наказание за свои бесчинства и злодеяния.

Констебли в алых капюшонах подвели семерых осужденных к самому краю помоста. Тэм испуганно закусил кулаки. Бет приобняла его за плечи, и Локк скрипнул зубами от такой несправедливости. Да что же это такое?! Он ведет себя паинькой, делает все, как велят, а Бет его даже не замечает, и вся ее доброта Тэму достается…

— Ничего страшного, Тэм. Привыкнешь, — негромко сказала Бет. — Слезам воли не давай, а приятелей помяни.

На помосте висельных дел мастера затягивали петли на шеях осужденных. Веревки, отмеренные по росту повешенных, крепились к железным кольцам, ввинченным в помост. Каморр — не Тал-Веррар, а потому никаких хитроумных механизмов на висельном помосте не было; преступников просто сталкивали с края.

Герольд, заглянув в пергаментный свиток, провозгласил:

— Жеревен Тавасти — поджог, скупка краденого по предварительному сговору, нападение на чиновника на службе его светлости! Мелина Контада — изготовление фальшивых денежных знаков и злонамеренное использование обличья, титула и имени его светлости Никованте, герцога Каморрского! Кайо Веспази — грабеж, преступное лицедейство, поджог и кража лошадей! Лорио Веспази — скупка краденого по предварительному сговору.

Покончив со взрослыми преступниками, герольд перешел к троим детям. Тэм начал тихонечко всхлипывать.

— Ш-ш-ш! — шикнула на него Бет.

Заметив, что она держится холодно и отстраненно, Локк попытался придать своему лицу то же равнодушное, отрешенное выражение: глаза вот так, подбородок задран, губы плотно сжаты, но не искривлены. Вот сейчас она на него глянет — и кивнет одобрительно…

— Мариабелла, фамилия не установлена! — выкрикнул герольд. — Кража и дерзкое сопротивление властям! Зильда, фамилия не установлена. Кража и дерзкое сопротивление властям.

Висельных дел мастера деловито привязывали к ногам трех сироток груз, дабы обеспечить быстрый и надежный исход казни — истощенные малютки весили слишком мало.

— Ларс, фамилия не установлена! Кража и дерзкое сопротивление властям!

— А Зильда меня не шпыняла, — тоненько всхлипнул Тэм.

— И богам это ведомо, — успокоила его Бет. — Ш-ш-ш, молчи уже.

— Преступления плоти караются умерщвлением плоти, — торжественно возвестил герольд. — И будете вы опущены над бегущей водой и повешены за шею, пока не умрете, а вода унесет ваши неупокоенные души в Железное море, дабы не чинили они никаких бед обитателям земель и прочих владений его светлости Никованте, герцога Каморрского, и дабы их, по истечении должного времени, приняли и рассудили милосердные боги. — Герольд опустил свиток и обернулся к приговоренным. — Да свершится правосудие герцога!

Зловеще зарокотали барабаны. Один из висельных дел мастеров обнажил меч — на случай, если кто-то из преступников удумает сопротивляться. Локк, видевший казни и прежде, хорошо знал, что у приговоренных есть один-единственный шанс достойно встретить смерть.

Казнь свершилась без заминки. Барабанная дробь смолкла. Желтокурточники в алых капюшонах парами подступили к каждому из осужденных и столкнули их с висельного помоста.

Как Локк и предполагал, Тэм испуганно зажмурился, но того, что учудил Беззуб, не ожидал никто. Как только семь сброшенных с моста веревок с громким хлопком дернулись — то ли скрипнула пенька, то ли хрустнули шейные позвонки несчастных, — Беззуб заорал во все горло:

— А-а-а-а! А-а-а-а-а! А-А-А-А-А!

Крик усиливался, звучал все звонче и дольше. Бет прижала ладонь к губам Беззуба, навалилась на него всем телом. Над водой маятниками раскачивались тела повешенных — четыре больших и три крошечных.

У Локка отчаянно колотилось сердце: чем больше внимания они к себе привлекут, тем труднее будет шарить по карманам зевак. К ним уже оборачивались, на них устремляли встревоженные и любопытные взгляды, укоризненно цокали языками, отпускали презрительные замечания.

— Ш-ш-ш! — прошипела Бет, схватив Беззуба в охапку. — Заткнись, придурок! Молчи, кому говорят!

— Что за шум?!

К ужасу Локка, к ним, раздвигая толпу, решительно шагали два желтокурточника. О боги, только этого не хватало! А вдруг они ищут питомцев Воровского наставника? Вдруг начнут расспрашивать, кто они и откуда? Локк едва не сиганул с парапета в темную воду канала и лишь усилием воли заставил себя остаться на месте.

Бет, все еще прижимавшая ладонь к лицу Беззуба, непонятным образом изогнулась и почтительно склонила голову перед констеблями.

— Мой братец, младшенький, — выдохнула она, — в первый раз повешение видит. Прошу прощения, ваша честь, мы не хотели шум поднимать. Видите, он уже успокоился.

Беззуб трепыхаться перестал, зато начал истерически всхлипывать. Один из желтокурточников, пожилой, с исполосованным шрамами лицом, окинул мальчишку презрительным взглядом и спросил Бет:

— Вы тут без родителей, что ли?

— Нас матушка послала, — ответила она. — Хотела, чтобы мы своими глазами увидели, к чему приводит лень, непослушание и дурная компания.

— Мудрая женщина. Повешение — оно всегда вразумляет. А сама-то она где?

— Матушка наша обычно ни одной казни не пропускает, — сказала Бет и смущенно понизила голос: — Только ей сегодня нездоровится… Животом скорбная, весь день в нужном чулане си…

— Ну тогда конечно, причина уважительная, — хмыкнул констебль. — Да ниспошлют ей боги здоровьичка. А вот этого губошлепа в Покаянный день из дому лучше не выпускать.

— Да-да, ваша честь, — с поклоном ответила Бет. — Дома его порка ждет, уж это я вам обещаю, матушка расстарается.

— Вот и ступайте восвояси. Нечего здесь балаган устраивать.

— Уже уходим, ваша честь.

Констебли смешались с толпой. Бет соскользнула с парапета — весьма неуклюже, потому что одной рукой все еще держала Беззуба, а в другую мертвой хваткой вцепился Тэм; хоть он и не орал во время казни, но смертельно побледнел, а в глазах стояли слезы. Локк облизнул губы шершавым языком — от пристальных взглядов желтокурточников во рту пересохло.

— Ну, пошли отсюда, — велела Бет. — Представление окончено, смотреть больше не на что.

8

На обратном пути, пробираясь сквозь лес сюртучных фалд, ног и животов, Локк, чтобы не отстать, с восторгом ухватился за подол рубахи Бет — и не знал, радоваться или огорчаться, сообразив, что она не обращает на это ни малейшего внимания. Бет снова привела их в парк Мара-Каморрацца, где в тени раскидистых деревьев царили тишина и покой, всего в сорока ярдах от шумной толпы. В первом же укромном уголке она тычком усадила Тэма и Беззуба на землю.

— Вы меня на весь Сумеречный холм опозорить решили, межеумки? О боги, если кто из наших это видел, стыда не оберешься.

— Я не хотел, — заныл Беззуб. — Только их… только они ведь померли…

— А ты как думал? Конечно померли. Их затем и повесили, урод несчастный! — Бет ухватила в горсть рубаху на груди, а затем со вздохом сказала: — Ладно, приводите себя в порядок. Время не ждет. Прежде чем на Сумеречный холм возвращаться, каждый из вас должен что-нибудь украсть — кошелек или еще какую цацку.

Беззуб снова зарыдал, повалился наземь и запихнул в рот кулак.

— Да не могу я, — затравленно произнес Тэм. — Вот что хочешь делай, Бет, только я не могу. Меня сразу же поймают.

— Значит, спать тебе сегодня с пустым брюхом, — напомнила Бет.

— А мне все равно, — устало вздохнул он. — Веди меня назад.

— Ну что мне с вами делать?! — Бет потерла глаза. — Если вы с пустыми руками вернетесь, мне не меньше вашего достанется, ясно вам?

— Так ты ж домушница, — буркнул Тэм. — У вас жизнь легкая…

— Ага, легче не бывает, — вздохнула Бет. — Значит, так, давайте соберитесь с силами и…

— Не могу я! Не могу… не могу…

Локк сообразил, что настал его звездный час. На набережной Бет их всех от беды спасла, а теперь пришло время оказать ей такую же услугу. Локк улыбнулся, представив, как она удивится и обрадуется, выпрямился во весь свой невеликий рост и многозначительно кашлянул.

Бет, словно бы забыв о его присутствии, снова обратилась к Тэму:

— Не ерепенься, недотыка! Чего-нибудь хватанешь, а не хватанешь, так заманишь, товарищам хватать будет сподручнее. Ничего другого я тебе предложить не…

Локк кашлянул еще раз и нерешительно произнес:

— А вот я…

— О боги, тебе чего надо?

— Я могу с ними поделиться, — сказал Локк.

— Чем? — Бет стремительно обернулась к нему. — Что ты там бормочешь?

Локк запустил руку за пазуху и вытащил два кожаных кошелька и почти чистый носовой платок тончайшего шелка.

— Вот, три штуки — по одной на каждого, — пояснил он. — Как и было велено. Теперь можно и домой возвращаться.

— Ты когда успел все это натырить?

— В толпе, по пути, — смущенно признался Локк. — Ты за Беззубом присматривала, вот и не заметила.

— А что, я тебе сказала, что пора карманы щипать?

— Нет. Но ты ведь и не запрещала…

— Ах ты…

— Что ж теперь, возвращать их, что ли? — недовольно буркнул Локк.

— Не дерзи! О боги, теперь и этот губы надул! — воскликнула Бет, присела на корточки и взяла Локка за плечи.

От ее близости Локк непроизвольно затрясся всем телом.

— Что ты? Что с тобой? — встревожилась Бет.

— Ничего, — сказал Локк. — Ничего страшного.

— Ох, тебя не поймешь! — Она покосилась на Тэма и Беззуба. — От вас троих одни несчастья. Двое от работы отлынивают, а третий без приказа на ходу подметки срезает. И что мне с вами делать? — вздохнула Бет и взяла у Локка кошельки и платок.

От прикосновения ее пальцев Локк снова задрожал.

Бет, прищурившись, окинула его внимательным взглядом:

— Ты с утра головой приложился?

— Ага.

— Кто тебя так?

— Я сам. Упал ненароком.

— Ага, сам упал.

— Честное слово!

— Как бы сотрясения не было… Да ты, часом, не заболел? Вон как дрожишь…

— Не-а, я здоров.

— Ну, как скажешь. — Бет закрыла глаза, осторожно потерла веки кончиками пальцев. — Ты молодец, выручил меня сегодня. Хочешь, я… Короче, если к тебе кто пристает почем зря, ты мне скажи, не стесняйся.

Локк ошеломленно уставился на нее. Старший предлагал взять его под свою защиту — и не просто старший, а вот эта удивительная девочка-домушница… Невероятно! Наверное, она может справиться с Веслином и Грегором…

Опомнившись, Локк неохотно отвел глаза от пленительного лица. Нет, вместо Веслина и Грегора появятся другие, а его самого станут презирать еще больше — за то, что он помощи запросил. Вдобавок она домушница, а он уличник. Она по ночам работает, а он — днем, потому они до сих пор и не встречались. И как она его защитит? Нет, лучше и дальше жить по правилам: не привлекать к себе внимания и мириться с неизбежным. Как обычно.

— Упал я, и все тут, — сказал он. — Со мной все в порядке.

— Что ж, — вздохнула она и с неожиданной холодностью добавила: — Да ну тебя.

Локк растерянно уставился на нее, пытаясь найти слова, которые очаровали бы это непонятное, загадочное создание. Пока он беспомощно открывал и закрывал рот, Бет отвернулась и вздернула Тэма с Беззубом на ноги.

— Ох, даже не верится, — сказала она. — В общем, вам, межеумкам, за сегодняшний ужин придется поджигателя Скопища благодарить. Надеюсь, вам понятно, что нам всем несдобровать, если вы хоть полсловом об этом кому-нибудь обмолвитесь?

— Ага, понятно, — вздохнул Тэм.

— А уж как я разозлюсь, если об этом услышу… — продолжила Бет. — Ни звука, ясно тебе, Беззуб?!

Несчастный мальчуган кивнул и снова затолкал кулак в беззубый рот.

— Ну, пошли на Холм, — вздохнула Бет, поправляя косынку и картуз. — Вашу добычу я сама Наставнику отдам. И запомните накрепко — никому ни слова.

Привычно ухватив Беззуба за шиворот, она направилась к кладбищу. Тэм, измученный, но обрадованный, покорно последовал за ней. Локк плелся в хвосте, перебирая в уме все известные ему уловки из своего пока еще скромного арсенала и лихорадочно стараясь сообразить, в чем именно допустил ошибку — и какую. Что он сделал или сказал не так? Что он неправильно понял? Почему она не рада, что он избавил их всех — а главное, ее! — от крупных неприятностей?

Всю дорогу до Сумеречного холма Бет молчала, а потом, прежде чем Локк сумел найти предлог и заговорить с ней, скрылась в туннелях, ведущих к склепам домушников, куда ему входить не позволялось.

Всю ночь он провел в унынии, не обрадовавшись даже ужину, заработанному своими ловкими пальцами, — злился он не на Бет, а на себя, за то, что чем-то ее обидел.

9

Теперь, когда в жизни Локка, кроме радостей воровства и тягот повседневного существования, возникло еще одно пристрастие, ему стало казаться, что внезапно удлинившиеся дни тянутся как никогда медленно.

Он не расставался с мыслями о Бет. Она являлась ему во сне — волна кудрей, выпроставшись из-под косынки, золотилась под солнечными лучами, которые пробивались сквозь зеленый полог парка Мара-Каморрацца. Во сне кудри почему-то были не крашеными, а ярко-рыжими, от кончиков до самой макушки. После этих волшебных видений он просыпался, охваченный глубоким, отчаянным разочарованием, и лежал в темноте, борясь с загадочными чувствами, которые прежде его не донимали.

Он должен был ее увидеть — любыми способами.

Поначалу он надеялся, что раз уж его в наказание заставили работать с недотепами, то Бет будет постоянно за ним приглядывать. К сожалению, в замыслы Воровского наставника ничего подобного не входило. В конце концов Локк сообразил, что на случайную встречу с Бет надежды не осталось, а значит, придется подсуетиться самому.

К нарушению привычного распорядка он подошел с опаской — это было чревато большими неприятностями, особенно для тех, кто, как Локк, влачил бесправное существование на самой низшей ступени в иерархии Сумеречного холма. И все же он начал бродить по склепам и туннелям огромного подземелья в надежде на встречу с Бет. Над ним глумились и измывались скучающие старшие дети, но Локк покорно сносил насмешки, оскорбления и побои, свято соблюдая оба правила выживания. В его жизни появилась цель, и синяки он воспринимал как награду.

Младшие дети-уличники (то есть практически все) спали вповалку на земляном полу в галерее склепов, по нескольку десятков в каждом. Теперь, укладываясь спать, Локк отчаянно перебарывал дремоту и напряженно вслушивался в шорохи и шуршания в туннелях, по которым домушники уходили по своим загадочным ночным делам.

Прежде он всегда устраивался на ночлег в относительной безопасности — либо поближе к середке, либо у стены, — но теперь начал ложиться с краю: хоть это и было рискованно, но позволяло заметить любое движение в туннелях, где каждый осторожный шаг и каждая скользнувшая тень могли принадлежать ей.

Как он не исхищрялся, особых успехов так и не добился. Пару раз он видел ее за ужином, но она с ним заговаривать не стала и ловко притворилась, что вообще его не замечает. Она все время находилась в окружении своих приятелей-домушников или в компании старших уличников, и Локк хорошо понимал, что, дерзнув обратиться к ней первым, совершил бы непоправимую, последнюю в своей жизни ошибку. Поэтому он ограничился тем, что выслеживал ее, где только мог. Каждое мимолетное появление Бет вызывало в нем восторженные трепыхания то ли в области сердца, то ли в области живота и с лихвой восполняло долгие дни бесплодного ожидания.

В детстве время не течет из прошлого в будущее, а колышется смутным маревом бесконечного настоящего. Дни сменялись неделями, но Локк помнил только краткие счастливые минуты, проведенные рядом с Бет. Он так бережно лелеял в памяти воспоминания об их первой встрече, о том, что она ему сказала и что он ей ответил, что в конце концов ему стало казаться, будто и жизнь его началась в тот самый день.

Той весной погиб Тэм. До Локка дошли слухи, что, мол, недотепа пытался стырить кошелек, за что и получил по голове набалдашником тяжелой трости. Удар проломил ему череп. Обычное дело, ничего особенного. Если найдутся очевидцы, которые подтвердят попытку ограбления, то убийца Тэма отделается легко: ему отрубят мизинец на левой руке, если он правша, и на правой, если он левша. А если свидетелей не окажется, то его повесят, ведь каморрцы не дикари, понимают, что без веской причины детей убивать негоже.

Вскоре погиб и Беззуб, угодив средь бела дня под колеса тяжелогруженой телеги. Наверное, это к лучшему, решил Локк. Беззуб и Тэм так и не приспособились к жизни на Сумеречном холме; может быть, боги подыскали им местечко получше. Впрочем, Локк особо не горевал — его занимало совсем другое.

Спустя несколько дней после смерти Беззуба Локк отправился на Северную заставу, славившуюся своими торговыми рядами, и под холодным дождем долго высматривал, какую из богатых лавок лучше грабануть. Ближе к вечеру он вернулся на Сумеречный холм, стряхнул дождевые капли с накидки — вонючего куска плохо выдубленной кожи, что по ночам служил ему одеялом — и, как водится, пошел к старшим, которые, под чутким руководством Грегора и Веслина, ежедневно отбирали у малышей награбленное.

Обычно старшие развлекались тем, что глумились над младшими детьми, но сегодня их занимало другое. До Локка, покорно дожидавшегося своей очереди, долетали неразборчивые обрывки разговора.

— …он прям весь извелся… еще бы, такую добытчицу потерять…

— Ага. Только она уж слишком много о себе воображала…

— Домушники — они все такие, любят важность на себя напускать, вечно хорохорятся. Ничего, теперь-то носы задирать перестанут. Мы все одно под смертью ходим — что уличники, что домушники. Разок зазевался — и все, хана.

— Хреновый месяц выдался — то одному недотепе голову размозжили, то другой под колеса попал, а теперь вот она…

Локк похолодел.

— Кто?

Веслин умолк на полуслове и окинул Локка недоуменным взглядом, будто удивляясь, что младшие уличники обрели дар речи.

— Что — кто, говноед?

— Ты про кого говоришь?

— Не твое дело, ссыкун!

— КТО? — Локк непроизвольно сжал кулаки и с бешено колотящимся сердцем выкрикнул еще раз: — КТО?!

Небрежным пинком Веслин повалил его на пол. Локк видел, как сгибается нога в тяжелом сапоге, как неумолимо приближается к его лицу, но словно окаменел. Пол и потолок поменялись местами, в глазах потемнело. Наконец зрение вернулось к Локку. Он лежал навзничь, тяжелый сапог Веслина давил ему на грудь, по глотке скользила теплая, вязкая струйка крови с привкусом меди.

— Не, ну че за борзота, а? — беззлобно осведомился Веслин.

— А фиг его знает… Мозги ему отшибли, что ли, — равнодушно ответил Грегор.

— Прошу вас, скажите… — простонал Локк.

— Чего тебе надо, недоносок? Ишь ты, знать ему захотелось! — Веслин придавил Локка коленом, обшарил его рубаху и штаны, вытащил Локкову добычу — два кошелька, серебряное ожерелье, носовой платок и деревянные коробочки с джерештийскими притираниями. — Грегор, а я чего-то не припомню, чтобы Ламора сегодня чем-то разжился.

— Ага, и я тоже, — согласно кивнул Грегор.

— Вот досада-то… Ну что, ссыкун, будешь за ужином свое дерьмо хлебать.

Старшие дети загоготали. Локк, как обычно, оставив насмешки без внимания, попытался приподняться с земли, но Веслин наступил ему на шею.

— Да скажите же, что случилось, — выдохнул Локк.

— А тебе зачем?

— Прошу вас, скажите, пожалуйста…

— Ну, раз ты такой вежливый, так и быть, расскажем. — Веслин сгреб отобранное добро в грязную холщовую суму. — Домушники облажались.

— Ага, причем по-крупному, — добавил Грегор. — Хотели особняк обнести, да их загребли. Ноги унесли не все. Одна так вообще в канал свалилась.

— Кто?

— Бет. Говорят, там и потонула.

— Врешь, — прошептал Локк и заорал во все горло: — ВРЕШЬ!

Веслин лениво пнул его в живот. Локк скрючился и, задыхаясь, выдавил из себя:

— А кто говорит? Кто…

— Я тебе говорю, не слышишь, что ли?

— А тебе кто сказал?

— Мне герцог письмо прислал, там все прописано, придурок! О боги, да Наставник мне сказал, вот кто. Бет вчера ночью утопла, ее уж не вернуть. А ты че, на нее запал, да? Вот умора! Не, я с тебя тащусь!

— Да пошел ты! — просипел Локк.

Веслин снова пнул его в живот, на этот раз изо всех сил.

— Грегор, мне одному с ним не справиться. Он на всю башку отмороженный, забыл, как с нами разговаривать полагается.

— Так я ж тебе завсегда помогу! — с готовностью откликнулся Грегор и саданул Локка между ног.

Из раскрытого рта Локка вырвался сухой хрип.

— Вот сейчас мы этому говнюку напомним, кто здесь главный, — ухмыльнулся Веслин.

Приятели избивали Локка долго и смачно.

— Ну что, Ламора, нравится тебе? Теперь-то ты свое место надолго запомнишь.

Локк уцелел лишь потому, что Воровской наставник строго-настрого запретил смертоубийство. Грегор и Веслин вовремя вспомнили, чем грозит обернуться их невинное развлечение, иначе смолотили бы Локка в труху.

Способность двигаться — а значит, и воровать — вернулась к нему только два дня спустя. Все это время он провел в полузабытьи, без еды и питья; друзей у него не было, и ухаживать за ним никто не собирался. Однако ни выздоровление, ни любимое ремесло больше не доставляли ему никакого удовольствия.

Жизнь на Сумеречном холме шла своим чередом. Локк снова прятался по углам, стараясь не попадаться на глаза, покорно сносил издевательства и оскорбления, неукоснительно соблюдал первое и второе правила выживания — и снова с необычайной остротой ощущал свое одиночество.

Часть I
Ее тень

Глава 1
Хуже некуда
1

Солнечные лучи робко коснулись сомкнутых век, отгоняя сон. Назойливая яркость не отступала, заставляла дремотно моргать. В открытое окно струился теплый воздух, напитанный запахом озерной воды. Не Каморр. Волны с тихим плеском накатывали на песчаный берег. И вовсе даже не Каморр.

Простыни спутались, в голове туман. Нёбо пересохло, скукожилось сухой шкуркой. Спекшиеся, растрескавшиеся губы слиплись.

— Ну что ты… — просипел он.

— Ш-ш-ш! Прости, я не хотел тебя будить. Надо было комнату проветрить.

Темное пятно слева, ростом и размером с Жана, сдвинулось с места. Скрипнули половицы под ногой, зашелестела ткань, щелкнул замочек кошелька, звякнули монеты. Локк приподнялся на локтях, ожидая очередного приступа головокружения, — голова послушно закружилась, будто по расписанию.

— Мне сон про нее снился, — пробормотал он. — Про то, как… как мы в первый раз встретились.

— Про нее?

— Ага, про нее. Ну, ты знаешь, про кого.

— Ах, ну да, небезызвестная она.

Жан присел у края кровати, протянул чашку воды. Локк взял ее дрожащей левой рукой и благодарно пригубил. Мир медленно обретал привычные очертания.

— Сон был такой яркий, — вздохнул Локк. — Все как настоящее. Я хотел до нее дотронуться, прощения попросить…

— И это все? Ну ты даешь! Если в таком сне женщина привидится, надо не прощения просить, а…

— Ну это не в моей власти…

— А в чьей? Сон же твой — вот и делай в нем что хочешь.

— Так я же совсем маленький тогда был…

— Если еще раз приснится, перескочи лет на десять-пятнадцать вперед. В следующий раз проснешься — будешь краснеть и заикаться, понял?

— Куда это ты собрался?

— Да так, прогуляюсь.

— Жан, не истязай себя. Знаешь же, что все без толку.

— Ну что — все? — Жан отобрал у него пустую чашку.

— Нет, не все. Я…

— Я скоро вернусь. — Жан оставил чашку на столе, машинально одернул камзол и направился к двери. — А ты пока отдохни.

— Ты что, разумных советов слушать не собираешься?

— Помнишь, что говорят о подражании и лести? То-то и оно.

Дверь бесшумно закрылась, выпустив Жана на улицы Лашена.

2

За Лашеном прочно укрепилась слава города, где все покупается — и где можно избавиться от всего, чего угодно. По милости регио — высшей и самой малочисленной аристократической прослойки (истинной знатью здесь считались титулованные особы по меньшей мере в третьем поколении) — любой обладатель внушительного кошелька, пусть даже и не в самом трезвом уме и твердой памяти, за четко определенную мзду мог придать своей крови требуемый оттенок голубизны.

Со всех концов Терина сюда стекались негоцианты и преступники, наемники и пираты, завзятые игроки, искатели приключений и изгнанники. В кокон счетной палаты они входили простолюдинами, там избавлялись от огромного количества драгоценного металла и появлялись на свет новоиспеченными лашенскими аристократами. Регио присваивало титулы баронетов, баронов, виконтов, графов и даже маркизов, при этом родовые имена новотитулованные особы изобретали сами. Дополнительные чины и звания выбирались из особых списков, за отдельную плату; большим спросом пользовался «Защитник двунадесятой веры». Существовала и горстка рыцарских орденов, по большей части бесполезных, но их знаки отличия служили великолепным украшением камзола и мундира.

Свежеоблагороженные особы изо всех сил наслаждалась стремительно приобретенной респектабельностью, а потому Лашен славился еще и невероятной строгостью чрезмерно сложного этикета. Новехонькие аристократы не могли опереться на многовековые традиции, внушающие незыблемую уверенность в своем превосходстве, а потому во всем полагались на церемонное обращение. Сложные правила старшинства напоминали запутанные алхимические формулы, а балы и приемы ежегодно уносили больше жизней, чем моровые поветрия, болезни и несчастные случаи, вместе взятые. Похоже, новоявленной знати доставляло несказанное удовольствие отстаивать новообретенные фамильные честь и достоинство (пусть даже и с риском для бренной плоти) по любому, самому незначительному поводу.

По слухам, один из таких новичков установил своеобразный рекорд: путь от счетной палаты к дуэльной лужайке — и далее на кладбище — занял у него всего три дня. Разумеется, регио не возвращало родственникам покойного денег, затраченных на покупку титула.

Вся эта бессмысленная возня весьма усложняла жизнь нетитулованных, но состоятельных особ. В частности, получить консультацию у лучших лекарей города было практически невозможно — они служили неизменным статусным атрибутом лашенских аристократов, а потому не испытывали ни малейшей нужды в деньгах и не искали иных источников дохода.

Дыхание осени уже ощущалось в свежем ветре, что веял с Амателя, иначе называемого озером Драгоценностей, — пресного моря, простиравшегося до самого северного горизонта. По местным меркам Жан был одет скромно: в камзол коричневого бархата и шелковую сорочку, стоившие не более трехмесячного заработка преуспевающего торговца. Наряд красноречиво свидетельствовал о том, что его обладатель служит камердинером; самого Жана это вполне устраивало — важным господам не пристало околачиваться под дверью у лекаря, пусть даже и знаменитого.

Магистр Эркемар Зодешти слыл лучшим врачевателем в Лашене и с одинаковой ловкостью управлялся и с костной пилой, и с алхимическим тиглем. А еще он три дня подряд не обращал внимания на настоятельные просьбы Жана о консультации.

Вот и сегодня Жан снова подошел к решетчатой калитке на задворках особняка магистра Зодешти. Из-за витой кованой ограды на назойливого просителя презрительно взирал дряхлый лакей. Как и в каждый из трех прошедших дней, Жан держал в руках пухлый пергаментный конверт и белую визитную карточку.

Лакей безмолвно потянулся сквозь решетку и взял конверт и карточку. Конверт с традиционным подношением (в виде чрезмерного количества серебряных монет) моментально исчез в складках ливреи. Лакей прочел — или притворился, что прочел, — надпись на визитной карточке, изогнул бровь и ушел.

Надпись на карточке изо дня в день повторялась: «Contempla va cora frata eminenza», что на старотеринском (ради вящей изысканности и церемонности) означало: «Соблаговолите оказать содействие благородному другу». Изощренная куртуазность позволяла не упоминать имени аристократа, а само послание подразумевало, что некий влиятельный и родовитый господин желает, оставаясь неизвестным, прибегнуть к услугам лекаря для кого-то из своих друзей или близких — чаще всего для любовницы, оказавшейся в интересном положении.

Долгие минуты ожидания Жан проводил, изучая дом досточтимого магистра. Прочное каменное сооружение, размером с небольшой особняк на одном из островов Альсегранте, где жила каморрская знать, было построено в веррарском стиле, призванном подчеркнуть важность и значимость его обитателей. Крыша была выложена сверкающей обсидиановой черепицей, а оконные наличники украшала замысловатая резьба, больше приличествующая храму.

Из глубин сада, отгороженного от улицы высокой — в полтора человеческих роста — каменной стеной, доносились веселые голоса, мелодичный звон бокалов и взрывы смеха под аккомпанемент девятиструнного виола и еще каких-то музыкальных инструментов.

— С прискорбием уведомляю, что досточтимый магистр, к его великому сожалению, не располагает временем для удовлетворения просьбы вашего господина, — церемонно возвестил лакей, вернувшийся к калитке.

Конверт с традиционным приношением, разумеется, исчез бесследно — трудно сказать, в карманах лекаря или лакея.

— Простите, а не подскажете ли вы, когда досточтимому магистру будет удобнее выслушать просьбу моего господина? Судя по всему, середина дня — не совсем подходящее время, — решил уточнить Жан.

— Не могу сказать, — лениво процедил лакей и сладко зевнул. — Магистр проводит важные исследования.

Из сада послышались громкие аплодисменты.

— Ах, важные исследования?! — возмутился Жан. — Моему господину необходим искусный и благонадежный врачеватель, способный исцелить весьма необычный недуг…

— Репутация магистра Зодешти безупречна, и его исключительная благонадежность сомнений не вызывает, — ответил лакей. — Однако же в настоящее время его искусные услуги востребованы многими, а потому…

— Ох, ради всех богов, болван! Да пойми же, дело очень важное! — не выдержал Жан.

— Сударь, такого вульгарного обращения я не потерплю. Счастливо оставаться.

Жан хотел было запустить руку сквозь решетку и схватить старика за горло, но вовремя сообразил, что добром это не кончится. Кожаного доспеха он не надел, а изысканные башмаки в драке были хуже босых ног. Даже два топорика, спрятанные под камзолом, вряд ли помогут ему справиться со всеми гостями в саду.

— Досточтимый магистр рискует нанести оскорбление весьма знатному господину, — угрожающе взревел Жан.

— Не рискует, а открытым текстом оскорбляет, простая вы душа, — хихикнул старик. — По правде сказать, магистру глубоко безразличны просьбы, которые доставляют подобным образом. Среди местных ясновельможных господ нет ни одного, кто до такой степени не знаком с привычками магистра, что не осмелился бы обратиться к нему за помощью с парадного крыльца.

— Завтра я снова приду, — сквозь зубы процедил Жан. — Возможно, сумма, предлагаемая за услуги досточтимого магистра, поколеблет его глубокое безразличие.

— Ваша настойчивость, в отличие от вашей сообразительности, заслуживает всяческих похвал. Что ж, продолжайте исполнять повеления вашего господина. Засим, как я уже сказал, счастливо оставаться.

— И вам не скучать, — буркнул Жан. — Да не минует благословение богов сию обитель доброты и милосердия. — Он отвесил скованный поклон и ушел.

Увы, в этом паршивом городишке конверты, битком набитые деньгами, не соблазняли никого.

Возвращаясь к нанятому экипажу, Жан в тысячный раз проклинал Максилана Страгоса. Ну почему среди миллиона лживых уверений и обещаний этого ублюдка правдивым оказалось одно-единственное — обещание мучительной смерти от неведомого яда?

3

В Лашене приятели поселились в апартаментах гостиного двора «Вилла Сувела» — скромного, но содержавшегося в образцовой чистоте; здесь останавливались путники, приезжавшие искать спасения на водах Амателя. По слухам, воды озера чудесным образом исцеляли ревматизм и боль в суставах, но Жан пока не замечал, чтобы купальщики толпой выскакивали на берег и тут же пускались в пляс. «Вилла Сувела» стояла на северо-восточном берегу, усыпанном черным песком; постояльцы гостиного двора держались наособицу и ни с кем знакомств не искали.

— Сволочь! — сказал Жан, открывая дверь в спальню. — Безродный лашенский подонок! Алчное отродье, ублюдочный отпрыск вонючей ночной вазы и смрадных кишечных ветров!

— Со свойственной мне несравненной проницательностью я усматриваю в этих изысканных замечаниях тонкий намек на то, что вы, друг мой, чем-то расстроены, — заметил Локк; он по-прежнему лежал в постели, хотя и не спал.

— Очередной от ворот поворот. Зодешти снова отказал. Во всяком случае, сегодня отказал, — со вздохом признался Жан, чуть поморщившись: окно в спальне оставалось открытым, но в комнате все так же воняло застарелым потом и свежей кровью.

— Вот пусть и катится в преисподнюю! — буркнул Локк.

— Он единственный из лекарей, с кем мне не удается поговорить. Ко всем остальным я пробился, хоть и с трудом, а к этому…

— Знаешь, к нам уже являлись все местные чудодеи, гордо именующие себя целителями только потому, что научились пациентам в горло микстуры вливать да пилюли запихивать. И каждый меня осматривал, ощупывал и кровь пускал! Еще от одного все равно никакого толку не будет.

— Нет, этот — самый лучший! — Жан, набросив камзол на спинку стула, выложил на стол топорики и достал из комода бутылку синего вина. — Говорят, он непревзойденный алхимик, хоть и весьма самодовольный крысодрал.

— А может, это и к лучшему? Что о нас подумают в высшем свете, когда узнают, что я обратился к услугам человека, который грызунов насильничает?

— Без его советов нам не обойтись.

— Знаешь, мне надоело быть диковинным курьезом для врачевателей, — вздохнул Локк. — Не хочет приходить — ну и пусть.

— Завтра я его снова навещу. — Жан плеснул темно-синее вино в бокалы и разбавил его водой до очаровательного небесно-голубого цвета. — Он у меня не отвертится. Я этого кичливого мудозвона сюда приволоку, тушкой или чучелом.

— Да? А если он снова откажется, что тогда? Ты ему пальцы по одному переломаешь? То-то будет весело, если выяснится, что мне надо что-то удалить.

— А вдруг он какое-нибудь средство отыщет?

— Ох, ради всех богов! — раздраженно выдохнул Локк и надсадно закашлялся. — Нет никакого средства.

— Вот увидишь, завтра я обрету необычайные способности к убеждению.

— Насколько я понимаю, мы потратили всего горсть золотых, чтобы удостовериться в собственной незначительности. Обычно такое глубокое презрение великосветского общества обходится гораздо дороже.

— Ох, наверняка где-то существует хворь, вызывающая в страдальцах послушание, благоугождение и кротость, — проворчал Жан. — Я не оставляю надежды, что в один прекрасный день этот великолепный недуг поразит и тебя, причем в особо тяжелой форме.

— Я больше чем уверен, что к подобной хвори совершенно невосприимчив. Кстати, о благоугождении… Надеюсь, что этот бокал соблаговолит угодить мне в руки прежде, чем истечет год.

Судя по всему, Локк пребывал в ясном уме и здравой памяти, однако слова выговаривал нечетко, а голос его звучал слабее прежнего. Жан нерешительно подошел к кровати и с опаской протянул другу бокал, словно подношение неведомому грозному божеству.

Локк снова донельзя исхудал, щеки покрывала мертвенная бледность и отросшая щетина, но в этот раз на теле не было ни переломов, ни зияющих ран, требующих срочного ухода. Коварное зелье Максилана Страгоса незримо вершило свое злое дело. Простыни взмокли и потемнели от крови и пота, под ввалившимися глазами Локка чернели широкие круги.

Еженощное изучение врачевательских трактатов не помогло Жану выяснить, что именно происходит с приятелем. Что-то медленно и неумолимо разъедало Локка изнутри, истончало жилы и плоть. Действие загадочной отравы отличалось демонической непредсказуемостью: кровь неумолимо покидала тело, однако происходило это с необъяснимым непостоянством — алые струи то хлестали изо рта, то сочились из глаз, то текли из носа.

— О боги, что это?! — ошеломленно прошептал Жан, глядя, как Локк тянет руку к бокалу.

Кончики пальцев на левой руке словно бы окунули в чашу с кровью.

— Да ничего особенного, — хмыкнул Локк. — Пока тебя не было, вот из-под ногтей выступила. Ты не волнуйся, я в другую руку бокал возьму.

— И вот это ты хотел от меня скрыть? От меня? А кто тебе постельное белье меняет?!

Жан отставил бокалы и подошел к окну, где на столике высились стопки льняных полотенец, стоял кувшин с водой и умывальная миска. Вода в миске побурела от крови.

— Так ведь не больно же, — пробормотал Локк.

Жан, не удостоив его ответом, выплеснул бурую жижу за окно, во внутренний дворик, по счастью пустынный, а потом, наполнив миску свежей водой, окунул в нее полотенце.

— Дай руку, — велел он.

Локк неохотно протянул руку, и Жан обмотал ему пальцы влажной тканью, на которой тут же проступили алые пятна.

— Руку держи на весу, — сказал Жан.

— Ну да, выглядит устрашающе, но крови-то не так уж и много.

— Да в тебе и без того крови не хватает.

— Вина мне тоже не хватает.

Жан осторожно передал ему бокал, с удовлетворением отметив, что правая рука Локка почти не дрожит, — с недавних пор пальцы его плохо слушались.

— Что ж, выпьем за алхимиков, — провозгласил Локк. — Да просрутся они огнем смердящим! — Он пригубил вино. — Или задохнутся в мягких постельках. В общем, как получится. Я не привередлив.

Следующий глоток вызвал приступ кашля. Алая капля скользнула в бокал, расплываясь пурпурным облачком в небесной синеве вина.

— О боги, — вздохнул Жан и опустошил свой бокал. — Я схожу за Малькором.

— Да не нужен мне этот собачий лекарь! Он уже раз семь приходил, и все без толку. Зачем…

— А вдруг что-нибудь изменилось? А вдруг на этот раз что-нибудь поможет? — Жан схватил камзол. — А вдруг он кровотечение остановит? А вдруг он…

— Да не будет никакого вдруг! Ничего он не сделает, Жан! Противоядия никому не отыскать — ни Малькору, ни Кепире, ни твоему хваленому Зодешти. Все лекари в этом вонючем городе — коновалы и шарлатаны, только и умеют, что чирьи вскрывать.

— Я скоро вернусь.

— Жан, да не трать ты деньги почем зря! — Локк снова закашлялся и едва не выронил бокал. — Неужели в твоей тупой башке мозгов вообще не осталось?! Вот же ж упертый…

— Я скоро вернусь.

— Упертый… упертый… погоди, дай мне выразительное сравнение подобрать… блеснуть язвительным остроумием и убедительным красноречием… Эй, не уходи, язвительное остроумие пропустишь. Тьфу ты!

Дальнейший поток убедительного красноречия Локка Жан оставил за дверью. На далеком горизонте догорали сполохи закатного пламени; серебристо-голубая чаша небес, окаймленная огненно-алой полосой, медленно наполнялась сумеречным пурпуром, словно кровью, расплывающейся в бокале синего вина.

С севера на Аматель надвигалась серая громада низких туч, обещая ненастье. Жана это вполне устраивало.

4

Прошло шесть недель с тех пор, как друзья на сорокафутовой яхте вышли из портового городка Вел-Вираццо. Два года, проведенные в Тал-Верраре в попытке провернуть многообещающую аферу, завершились чередой головокружительных приключений и почти полной неудачей — вместо огромного состояния Жану и Локку достались жалкие крохи.

Жан шел по улицам Лашена, рассеянно поглаживая прядь темных кудрявых волос, туго перевитую сыромятным шнуром; с ней он не расставался ни на минуту — в списке его недавних горестных утрат деньги занимали самое последнее место.

Жан с Локком подумывали отправиться на восток, к Тамалеку и Эспаре, или даже вернуться в Каморр, однако знакомые с детства места утратили былую привлекательность, а почти все старые друзья погибли. В конце концов приятели решили податься на запад — точнее, на северо-запад.

Шли они вдоль побережья, потому что их новообретенное мореходное мастерство оставляло желать лучшего. Обогнув по широкой дуге Тал-Веррар, они оставили за бортом обугленные руины Салон-Корбо, не так давно слывшего излюбленным местом отдыха пресыщенной знати. Приятели плыли на север, в далекий Балинель, один из кантонов королевства Семи Сущностей. И Жан, и Локк более чем сносно говорили по-вадрански, что позволяло им заняться чем угодно, а при первом же удобном случае кого-нибудь облапошить.

Из Медного моря путь их лежал в устье Кавендрии — широкой и полноводной реки, усмиренной непознанным искусством Древних и вполне пригодной для прохода морских судов. Кавендрия брала начало в Амателе, озере Драгоценностей, на берегах которого стояли два древних города — Картен и Лашен. Именно в Лашене приятели собирались обзавестись титулами, но из-за недостатка средств укротили свои честолюбивые намерения и теперь просто хотели пополнить запасы и отплыть на север, в Балинель.

Коварный яд дал о себе знать в тот самый день, когда яхта вошла в устье Кавендрии.

Поначалу Локк не обращал внимания на легкое головокружение и пелену, время от времени застилавшую глаза. Несколько дней яхта медленно шла вверх по реке. Внезапно у Локка открылось кровотечение из носа, а когда они наконец прибыли в Лашен, то скрывать охватившую его слабость стало невозможно. Как Локк ни упирался, Жан снял апартаменты в гостином дворе и, вместо того чтобы пополнять припасы, занялся поисками целительных снадобий.

Преступный мир Лашена оказался весьма обширным, хотя и много меньше каморрского. Жан, не гнушаясь подкупа и прочих действенных мер убеждения, посетил местных отравителей, знахарей и черных алхимиков, однако все они удрученно мотали головами, восхищались искусством неведомого мастера и единогласно утверждали, что не в силах ни остановить, ни даже просто замедлить действие этой удивительной отравы. Локку пришлось перепробовать сотни различных слабительных средств, настоев и эликсиров, один другого гаже и дороже, но все они оказались бесполезны.

Жан обзавелся подобающим нарядом и принялся обивать пороги лекарей и магистров врачевания, умоляя оказать срочную помощь «доверенному лицу» некоего важного и состоятельного господина; под этим расплывчатым определением мог скрываться кто угодно — и фаворит, и тайный убийца. Лекари, выражая сочувствие, смешанное с профессиональным любопытством, от лечения воздерживались и чудесного исцеления не обещали, по большей части предлагая болеутоляющие и успокоительные средства. Жан прекрасно понимал, что это означает, но всеобщего пессимизма не разделял, а лишь беспрекословно выплачивал требуемую сумму, выпроваживал за дверь очередного лекаря и отправлялся к следующему по списку.

Деньги быстро исчезали. Вскорости Жан продал яхту (вместе с котенком — залогом удачного плавания), выручив за нее половину стоимости.

А теперь и эти деньги были на исходе. Эркемар Зодешти оставался единственным лекарем в Лашене, который еще не объявил Жану о том, что положение Локка безнадежно.

5

— Ничего нового, — сказал Малькор. — Те же яйца, вид сбоку. Не вижу особых причин для беспокойства. Не падайте духом.

Толстопузый старик с курчавой седой бородой, грозовым облаком клубящейся у щек, был собачьим лекарем, то есть врачевателем-самоучкой, не имеющим разрешения на профессиональную деятельность; от остальных своих собратьев он отличался лишь тем, что потреблял спиртное в умеренных, а не в чрезмерных количествах.

— Ну это навряд ли, — хмыкнул Локк. — Кстати, премного вам благодарен за рукоблудие. Я вполне удовлетворен.

Малькор наложил на кончики Локковых пальцев медовую припарку, загущенную мукой, и аккуратно обмотал каждый палец бинтами, превратив руку в бесполезную пухлую подушечку.

— Ха! Что ж, боги благоволят тому, кто свои беды с усмешкой принимает.

— Беды — занятие скучное. А коли вдрызг напиться не дают, то волей-неволей захохочешь.

— По-вашему, кровотечение — не дурной признак? Хуже ему не стало? — спросил Жан.

— Новое неудобство, только и всего. — Малькор замялся, неуверенно пожал плечами. — Трудно сказать, чем вызвано отторжение сангвинического гумора. Может быть, имеет смысл повторно исследовать урину…

— Нет уж, если вам понадобилась плошка мочи, то черпайте из своих запасов. Я по приказу ссать умаялся.

— Что ж, как вам будет угодно… — Малькор встал, стариковские суставы заскрипели, как ржавые петли. — Обойдемся без мочи. В таком случае я оставлю вам весьма действенное средство, которое принесет вам облегчение часов на двенадцать, а то и на целые сутки и, вполне вероятно, поможет восстановить истощенные запасы гуморальных соков…

— Великолепно, — вздохнул Локк. — Ваше чудодейственное средство опять состоит в основном из толченого мела? А из сахара нельзя? Если честно, то хотелось бы чего-нибудь послаще.

— Эй! Язык-то придержи! — вскинулся Малькор; морщинистые щеки старика побагровели. — Может, я в коллегиях не обучался, но всеми богами клянусь, обманывать больных — не в моих обычаях.

— Да будет вам, успокойтесь! — Локк закашлялся и потер глаза незабинтованной рукой. — Я знаю, вы мне зла не причините, но и пользы от ваших снадобий не будет.

— Через пару часов повязки надо сменить, — обиженно сказал Малькор, натягивая поношенный сюртук, заляпанный подозрительными темными пятнами. — И спиртными напитками не увлекайтесь, вино водой разбавляйте.

— Не волнуйтесь, мой верный друг за мной ухаживает много лучше, чем иная дуэнья за своей непорочной подопечной.

— Прошу прощения, — вздохнул Жан, провожая Малькора к выходу. — Мой приятель становится несносен при малейшем недомогании.

— Ему дня три осталось, не больше, — предупредил старик.

— С чего вы взяли…

— С того и взял. Он слабеет на глазах, кровотечение усиливается, соотношение гуморов непоправимо нарушено. Весьма вероятно, что мочеиспускание также сопровождается выделением крови. Подбадривать его бесполезно — он и сам прекрасно понимает, к чему все идет.

— Но…

— И вы тоже должны это понять.

— Неужели с этим никто не сможет справиться?

— Только боги.

— Ох, если б Зодешти согласился…

— Зодешти? — хохотнул Малькор. — Не тратьте денег попусту. Он признает только два недуга — богатство и знатность. На вашего приятеля он и взглянуть не соизволит.

— И это все? Вам больше нечего предложить?

— Позовите священников, пока он еще в сознании.

Жан с таким отчаянием уставился на старого лекаря, что тот невольно приобнял его за плечи.

— Послушайте, я не знаю, как называется яд, который медленно умерщвляет вашего друга, но вас, молодой человек, убивает надежда.

— Благодарю вас, — процедил Жан, вытряхивая из кошелька горсть серебра. — Если мне и в дальнейшем не обойтись без ваших ценных замечаний…

— За сегодняшний визит мне хватит и одной дувесты, — заявил Малькор. — Я понимаю, вы очень расстроены, но помните, что к моим услугам вы можете обращаться в любое время. Увы, страдания вашего друга лишь усилятся, и его ждет весьма мучительная кончина.

Солнце зашло, в домах и на городских башнях загорались огоньки, сверкая в сгустившемся сумраке. Жан, угрюмо глядя вслед Малькору, изнывал от желания кого-нибудь поколотить.

6

На следующий день, во втором часу пополудни, небо затянули клубящиеся серые тучи, грозившие с минуты на минуту разразиться проливным дождем.

— Добрый день! — сказал Жан, подходя к садовой калитке. — А я к вам все с той же просьбой…

— Какая неожиданность, — ехидно ответил старик.

В саду все так же раздавались веселые голоса, смех и какие-то размеренные шлепки и хлопки, — похоже, что-то швыряли о каменную стену.

— Ну что, я со временем подгадал? Или досточтимый магистр все еще…

— …занят важными исследованиями. Молодой человек, неужели наша вчерашняя беседа совершенно стерлась из вашей памяти?

— Прошу вас, внемлите моим мольбам, сударь, — с искренней дрожью в голосе начал Жан. — Хороший человек лежит при смерти и отчаянно нуждается в помощи. Ведь в Коллегии досточтимый магистр наверняка приносил клятву врачевателя…

— Его клятвы вас не касаются. И в Лашене, и в Картене, и мало ли еще где хорошие люди лежат при смерти и отчаянно нуждаются в помощи. По-вашему, мой господин должен немедленно седлать коней и отправляться на выручку?

— Я вас умоляю… — простонал Жан, потряхивая новым пухлым конвертом, в котором призывно звенели монетки. — Ради всех богов, передайте досточтимому магистру это послание…

Лакей с презрительной ухмылкой протянул руку за решетку. Жан, отбросив конверт, ухватил старика за шиворот, впечатал в прутья садовой калитки и помахал у него перед носом кулаком, между пальцами которого торчал невесть откуда взявшийся тычковый нож самого что ни на есть устрашающего вида — длиной в ладонь и загнутый, будто коготь.

— Видишь? — прошипел Жан. — У такого ножа одно-единственное применение. Пикнешь или дернешься — кишки фартуком выпущу. Открывай калитку. Ну, кому говорят!

— Ты за это поплатишься! — пролепетал лакей. — С тебя кожу сдерут и в соленой водице живьем сварят.

— Ага, и будет тебе утешение, — фыркнул Жан, приставив нож к животу старика. — Отпирай, иначе ключи у покойника забирать придется.

Лакей дрожащими руками отомкнул замок. Жан пинком распахнул калитку, снова ухватил старика за шиворот и, повернув спиной к себе, приставил нож к пояснице.

— А теперь веди меня к своему господину. И не дергайся. Объяснишь ему, что весьма состоятельный вельможа отчаянно нуждается в его услугах.

— Досточтимый магистр в саду… А ты… Вы сумасшедший? Близкие друзья моего господина — весьма влиятельные особы…

— Да-да, как же иначе, — хмыкнул Жан и чувствительно уколол старика кончиком ножа. — А ты сейчас сведешь очень близкое знакомство с моим влиятельным другом.

В глубине сада невысокий коренастый мужчина лет тридцати пяти оживленно беседовал с юной красавицей, одетой, как и ее спутник, в свободные панталоны и шелковую сорочку. Толстые кожаные перчатки защищали руки милой парочки. Жан сообразил, что досточтимый магистр и его гостья приятно проводили время за игрой в пурсаву, именуемую также «погоня за партнером», — изысканной версией ручного мяча.

— Сударь, сударыня, тысяча извинений, — запинаясь, произнес лакей, подбадриваемый острием Жанова ножа. — Дело очень срочное.

Сам Жан стоял в полушаге от старика, так что ни Зодешти, ни его очаровательная спутница не видели, с помощью чего он проник в сад.

— Да неужели? — лениво процедил Зодешти, тряхнув взмокшей от пота копной черных кудрей; в голосе его слышался великосветский веррарский акцент. — Кто проситель?

— Благородный друг, — ответил Жан. — Сами понимаете, в присутствии посторонних имен называть не принято…

— Ох, ради всех богов, в моем собственном саду я решаю, что принято, а что не принято! Лоран, что это за наглец?! Ты же прекрасно знаешь мои предпочтения. Неужто дело и впрямь важное?

— Очень важное, сударь, — подтвердил старик.

— Что ж, возьмите у него рекомендательные письма, я с ними попозже ознакомлюсь. Пусть зайдет после ужина, я сообщу, возьмусь ли за это дело.

— Нет уж, решение придется принять немедленно. Так будет лучше для всех, — сказал Жан.

— Да что ты себе позволяешь, наглец! Начхать мне на твою срочность! Лоран, выпроводи его…

— Сударь, я вынужден презреть ваш отказ… — любезно отозвался Жан, повалил Лорана на лужайку, а спустя мгновение мощной рукой сдавил горло лекарю и наставил острие ножа на юную красавицу. — Сударыня, если вы намерены звать на помощь, то смерть досточтимого магистра будет на вашей совести.

— Я… вы… — ошарашенно выдохнула она.

— Лепетать лепечите, а вот визжать не советую. А вы, уважаемый… — Жан посильнее сжал горло лекаря, и тот с надрывом втянул в себя воздух. — Похоже, вежливого обращения вы понимать не желаете. Жаль, конечно. Я бы вам щедро заплатил. Увы, придется обучить вас новому, весьма действенному способу вести дела. Надеюсь, у вас имеется обширный набор противоядий и все необходимое для осмотра больного?

— Да-да, — с трудом выдавил Зодешти. — В кабинете.

— В таком случае мы сейчас все неторопливо пройдем в дом… Лоран, а ты чего разлегся? Поднимайся! Магистр, карета и кучер у вас есть?

— Разумеется…

— Тогда пошли. Не волнуйтесь, все будет в полном порядке. А если хоть один из вас рыпнется, то, клянусь всеми богами, я преподам досточтимому магистру урок полевой хирургии.

7

К счастью, Жановы заложники вели себя смирно, и все четверо под изумленными взорами кухарки и поваренка беспрепятственно прошли в кабинет Зодешти. Жан тут же запер дверь кабинета на засов и с улыбкой обернулся к лакею:

— Лоран, а теперь…

Увы, старик не придумал ничего лучшего, как броситься на Жана с кулаками. Жан разочарованно вздохнул и, не желая причинять большого вреда, саданул лакея в челюсть. Верный слуга обмяк и без чувств повалился на пол. Зодешти метнулся к письменному столу и лихорадочно выдвинул один из ящиков. Жан схватил лекаря за шиворот, отшвырнул на середину комнаты, бросил взгляд в ящик и рассмеялся.

— Вы вот этим обороняться вздумали? Канцелярским ножом? Ох, вы б еще пилочкой для ногтей вооружились! Ладно, присядьте пока. И вы, сударыня. — Жан кивнул на два кресла, стоявшие у дальней стены.

Зодешти и его спутница послушно, как два нашаливших школяра, заняли указанные места и сидели не шевелясь. Жан сорвал с окна тяжелую штору, разрезал ее на ленты и швырнул их Зодешти.

— Простите, а…

— Видите ли, присутствие вашей очаровательной гостьи несколько осложняет мою задачу, — пояснил Жан и учтиво поклонился девушке. — Не в обиду вам будь сказано, сударыня, с одним заложником справиться не так-то просто, а с двумя — гораздо труднее, чем с одним. Особенно когда заложники к своим ролям непривычные, не знают, как себя вести полагается. Так что придется вам, сударыня, посидеть в уютной кладовой, где вас обязательно найдут — но не сразу, а через некоторое время.

— Что вы себе позволяете?! — возмутилась юная красавица. — Да будет вам известно, мой дядя…

— Время не ждет, сударыня. А нож у меня очень острый, — напомнил Жан. — Итак, когда кто-нибудь из слуг заглянет в кладовую, что он там обнаружит? Ваш хладный труп? Или вы предпочитаете остаться в добром здравии?

— В добром здравии, — пролепетала она.

— Заткните ей рот, магистр, — велел Жан. — И свяжите покрепче по рукам и ногам. Имейте в виду, узлы я лично проверю. А как закончите, проделайте то же самое с Лораном.

Пока Зодешти затягивал узлы на руках своей гостьи — судя по всему, их отношения не ограничивались игрой в пурсаву, — Жан сорвал с карниза вторую штору и, разрезая ее на ленты, окинул взглядом застекленные шкафы. На душе у него потеплело при виде полок, уставленных толстыми томами, набором странных хирургических инструментов и множеством стеклянных сосудов с целебными травами и алхимическими порошками. Если способности лекаря под стать его обширной коллекции, то есть надежда, что он поможет Локку.

8

— Приехали, — сказал Жан.

— Микель! — Зодешти выглянул из окна кареты. — Останови.

Карета, прогрохотав по булыжникам мостовой, остановилась. Кучер спрыгнул с облучка и подбежал к дверце. Жан, спрятав нож за широким обшлагом камзола, подтолкнул Зодешти к выходу. Лекарь схватил в охапку кожаный саквояж, сгреб кипу одежды и послушно вышел из кареты.

Тяжелые тучи затянули небо, накрыв город сумрачной пеленой, а моросящий дождь прогнал с улиц редких прохожих — самая что ни на есть распрекрасная погода для похищений, лучшего и желать нельзя.

Карету Жан остановил в двух кварталах от гостиного двора, у неприметной улочки, разделявшейся на десятки извилистых проулков.

— Досточтимый магистр на пару часов задержится. — Жан вручил кучеру сложенный листок пергамента. — Жди нашего возвращения вот по этому адресу.

На листке был записан адрес кофейни в торговом квартале, в полумиле от гостиного двора.

Кучер недоуменно посмотрел на Зодешти:

— Ваша милость, вы же к ужину не поспеете…

— Ничего страшного, Микель, — раздраженно ответил лекарь. — Делай, как велят.

— Слушаюсь, ваша милость.

Как только карета скрылась за поворотом, Жан втолкнул Зодешти в переулок.

— Ну, может, все еще и обойдется. А теперь одевайтесь, и побыстрее.

В кипе одежды оказалась изрядно помятая шляпа и старый плащ Лорана — лакей был одной комплекции со своим господином. Едва Зодешти накинул плащ на плечи, Жан вытащил из кармана обрывок шторы.

— Ох, это еще зачем? — спросил лекарь.

— А вы думали, что я вас прямиком на место отведу? Нет уж, выбирайте — с завязанными глазами или в бессознательном состоянии.

Зодешти без дальнейших возражений позволил завязать себе глаза. Жан натянул ему на голову капюшон плаща, нахлобучил поверх шляпу. Теперь разглядеть повязку на глазах было невозможно — лицо скрывали широкие поля шляпы и тень, отбрасываемая капюшоном.

Из саквояжа Жан извлек бутылку, ранее обнаруженную в кабинете, вытащил пробку из горлышка, щедро спрыснул магистра вином, вылил остатки в канаву и вложил пустую бутылку в правую руку Зодешти. Через миг Жан вдохнул пьянящий аромат и с сожалением осознал, что вылитое вино было неимоверно дорогой камелеоной.

— Итак, вы — мой подвыпивший приятель, и я заботливо провожаю вас домой. Нет-нет, головы не поднимайте, — предупредил Жан и вручил лекарю саквояж. — А я вас за плечи придержу, чтобы вы ненароком не споткнулись. Вы, главное, о ноже не забывайте, вот он, чувствуете?

— Вариться тебе в котле на медленном огне, сукино отродье!

— А вот матушка моя, святая женщина, здесь совершенно ни при чем. Ну, пошевеливайтесь.

До гостиного двора они добрались спустя десять минут, без особых осложнений — редкие прохожие не обращали внимания на двух подвыпивших гуляк. В апартаментах Жан усадил Зодешти на стул, запер входную дверь на засов и сказал:

— Ну вот, здесь нам никто не помешает. Предупреждаю: если вы попытаетесь сбежать, позвать на помощь или еще как-нибудь поднять тревогу, то я вас покалечу.

— Да слышал я уже ваши угрозы! Лучше скажите, где больной?

— Минуточку…

Жан заглянул в спальню, убедился, что Локк не спит, и подал ему условный сигнал: «Обойдемся без имен».

— Я пока еще в здравом уме, — буркнул Локк. — Ясное дело, что по своей воле он к нам не явился бы.

— С чего ты…

— Ты надел походные сапоги, а не башмаки и вдобавок вооружился до зубов.

Жан хмыкнул, снял повязку с глаз Зодешти и избавил его от плаща и шляпы.

— Прошу вас, приступайте.

Лекарь подхватил саквояж, с ненавистью покосился на Жана, несколько минут пристально разглядывал Локка, а потом подтащил к кровати стул и уселся поудобнее.

— Ух ты, камелеоной пахнет, — заметил Локк. — А на мою долю осталось?

— Увы, ваш приятель по дороге все расплескал. В основном на меня, — сказал Зодешти, пощелкал пальцами перед глазами Локка, проверил пульс на обоих запястьях. — Весьма прискорбное состояние. Значит, вы считаете, что вас отравили?

— Нет, — ответил Локк и закашлялся. — Нет, я с лестницы упал. Разуй глаза, болван.

— Слушай, ну хоть раз ты можешь с лекарем вежливо обращаться? — вмешался Жан.

— А кто его похитил? Я, что ли?

— Поскольку выбора у меня нет, — заметил Зодешти, — я осмотрю больного. Приятных ощущений не обещаю и жалоб не приемлю.

Первичный осмотр занял четверть часа. Лекарь, не обращая внимания на протесты Локка, разминал, тыкал и щипал сначала руки, а потом ноги больного.

— Чувствительность в конечностях утрачена, — объявил он чуть погодя.

— И как вы это определили?

— Пару раз вонзил скальпель в большие пальцы ваших ног.

— А зачем меня лишний раз дырявить?!

— Из вас и так кровь ручьями хлещет. Ну, потеряете еще пару капель, ничего страшного. — Зодешти извлек из саквояжа шелковый футляр, достал из него пару очков с толстыми линзами, нацепил их на нос, раздвинул Локку губы и внимательно осмотрел десны.

— Я теге не ошадь… — сказал Локк.

— Помолчите. — Зодешти на несколько секунд прижал к деснам Локка чистый край льняного бинта, потом задумчиво наморщил лоб. — Десны тоже кровоточат. И ногти подстрижены…

— И что с того?

— Надеюсь, вы их стригли в Покаянный день?

— Да не помню я!

— Стрижка ногтей в любой другой день, кроме Покаянного, ослабляет кровеносную систему. Кстати, после того как появились признаки отравления, вы не сообразили принять внутрь аметист?

— А откуда мне было его взять? Я же не знал, что мне аметист понадобится.

— Вы не имеете ни малейшего представления об основных принципах врачевания. Впрочем, меня это не удивляет: судя по говору, вы родом из восточных земель, а все тамошние жители невежественны, как свиньи.

После этого Зодешти осматривал Локка еще час, совершая совсем уже непонятные обряды и запутанные процедуры. Жан встревожился и, заподозрив какой-то подвох в действиях лекаря, ни на миг не спускал с него глаз. Наконец магистр со вздохом вытер окровавленные руки о Локкову простыню и встал со стула.

— Случай действительно любопытный, — заявил Зодешти. — Должен признать, что впервые в моей практике я сталкиваюсь с ядом, который, к прискорбному сожалению, мне совершенно неизвестен, хотя Теринский коллегий наградил меня перстнем магистра алхими…

— Плевать мне на твои цацки! — не выдержал Жан. — Говори быстрее, как его вылечить?!

— Если бы принять действенные меры сразу же после попадания отравы в организм, то, полагаю, возможно, удалось бы добиться некоторых успехов. А сейчас слишком поздно… — Магистр пожал плечами.

— Ах ты гад! — Жан ухватил Зодешти за грудки, приподнял и стукнул о стену. — Наглый шарлатан! Пустоголовый выскочка! И тебя еще величают лучшим врачевателем Лашена? ДА СДЕЛАЙ ЖЕ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ!

— Не могу, — твердо произнес лекарь. — Хотите верьте, хотите нет, но в этом случае мое искусство бессильно. А раз уж я не способен его исцелить, то и никто другой с этим не справится.

— Отпусти его, — простонал Локк.

— Должно же быть какое-то средство…

— Отпусти его! — Локк поперхнулся, сплюнул кровь и зашелся кашлем.

Жан оттолкнул Зодешти, и лекарь поспешно отскочил в сторону, злобно глядя на своего мучителя.

— Как я уже сказал, — неохотно начал он, — если бы больной обратился ко мне сразу же после попадания отравы в организм, я бы прописал ему слабительное или молоко с пергаментной кашицей, а также частые кровопускания, чтобы ослабить действие яда, частично выводя его из тела. Увы, с тех пор прошло слишком много времени. — Зодешти осторожно уложил лекарские инструменты в саквояж. — При отравлении известными науке ядами по истечении определенного срока ущерб, нанесенный внутренним органам и гуморам, становится необратимым. Никакие противоядия не восстановят отмершую плоть. А после отравления неизвестным ядом… Невозможно даже предположить, что именно происходит. Если больной истекает кровью, никто не в силах вернуть ее обратно в тело.

— О боги, — прошептал Жан.

— Надеюсь, всем ясно, что смертельный исход неизбежен. Вопрос заключается лишь в том, когда именно это произойдет, — заявил Зодешти. — Слушай, ты, урод! Хоть меня сюда и против моей воли привели, я свой долг врачевателя выполнил безупречно.

— Понятно, — вздохнул Жан, медленно подошел к столику у окна, взял глиняную чашку и наполнил ее водой из кувшина. — У тебя, кстати, не найдется какого-нибудь снотворного? На случай, если боль и страдания усилятся?

— Есть, конечно, — кивнул Зодешти и вытащил из саквояжа бумажный пакетик. — Вот, раствори в воде или в вине, он моментально уснет крепким сном.

— Погодите-ка… — вмешался Локк.

— Дай сюда! — Жан взял пакетик, высыпал его содержимое в чашку с водой, разболтал на весу. — И сколько продлится сон?

— Несколько часов.

— Отлично! — Жан протянул чашку Зодешти и взмахнул ножом. — Пей.

— Зачем?!

— Чтоб к констеблям за помощью не рванул, как только я тебя отсюда выведу.

— Да не собираюсь я от тебя сбегать…

— А мне без разницы. Пей, не то руки переломаю.

Зодешти торопливо выпил воду.

— Ничего, я еще повеселюсь, когда тебя поймают, сучье отродье! — сказал он, бросив чашку на кровать, и уселся спиной к стене. — Все лашенские судьи — мои пациенты. Твой приятель так слаб, что с места двинуться не может. Никуда вы не денетесь. Вас обоих схватят, если твой дружок доживет, конечно… его у тебя на глазах четвертуют, а потом и те… бя… казня…

Голова лекаря поникла, и он безмятежно засопел.

— Может, он притворяется? — спросил Локк.

Жан воткнул нож в икру вытянутой правой ноги Зодешти, но лекарь даже не шевельнулся.

— Что ж, хоть и без всякого удовольствия, но придется сказать: «Я же говорил!» — ухмыльнулся Локк, откинувшись на подушки и скрестив руки на груди. — Ой, что это я? С удовольствием, конечно. Кстати, от вина я не откажусь, только водой его не разбавляй…

— Я схожу за Малькором, — вздохнул Жан. — Пусть на ночь с тобой останется. Тебе нужен постоянный уход.

— Тьфу ты! Жан, очнись! — Локк закашлялся, постучал кулаком по груди. — Мы что, ролями поменялись? Помнишь, в Вел-Вираццо я жаждал смерти, а ты мне мозги вправил. А теперь я на самом деле умираю, а ты совсем разум потерял.

— Есть еще…

— Жан, хватит уже! Никаких больше магистров, никаких врачевателей, алхимиков и собачьих лекарей. На чудо надеяться бесполезно, ты и так уже горы свернул…

— Да? А ты так и будешь валяться, как снулая рыба на берегу? Покорно и без малейшего сопротивления?

— Ну, я могу потрепыхаться для виду, если тебе так больше нравится.

— Серый король из тебя телячью отбивную сделал, и ничего — ты пришел в себя, как миленький, и даже вдвойне несноснее стал.

— Так он же меня рапирой проткнул, а если колотые раны зеленью не загнивают, то спокойненько затягиваются. Закон природы. А вот черная алхимия — совсем другое дело.

— Что ж, вина я тебе налью, только водой на две трети разведу, как Малькор велел. И накормлю хорошенько. Съешь, сколько можешь, сил наберись.

— Ладно, я поем, чтоб вино в пустом желудке не плескалось. Жан, да пойми ты, бесполезно все это. Исцеление мне не грозит.

— В таком случае придется тебе перетерпеть — глядишь, действие яда и прекратится, как лихорадка.

— Боюсь, этот яд меня переживет… — Локк закашлялся, утер рот краешком простыни. — Жан, зря ты этого хорька сюда приволок. Надеюсь, ты понимаешь, что нас теперь ждут крупные неприятности.

— Ну, следы я замел…

— Сам посуди, лицо твое он запомнил. Лашен — город маленький. Слушай, забирай-ка оставшиеся деньги и уноси отсюда ноги, пока цел. Найдешь себе занятие по душе, ты же умный, четыре наречия знаешь. Разбогатеешь, заживешь в свое удовольствие…

— Больной бредит… — Жан присел на край кровати, осторожно отвел взмокшую от пота прядь волос со лба Локка. — Несет какую-то ахинею, ничего не понять.

— Жан, я же тебя знаю. Если тебя разозлить, ты полквартала убьешь и слезинки не проронишь, а вот спящему, который нам зла не причинил, горло ни за что не перережешь. Рано или поздно сюда констебли заявятся. Прошу тебя, исчезни, а?

— Вот не надо было мне противоядие в вино подмешивать. Я за последствия отвечать не собираюсь, ты сам виноват…

— Ничего подобного! Дай тебе волю, ты бы в меня противоядие насильно влил. Просто я тебя опередил, вот и все… О боги, да мы с тобой выясняем отношения, как сварливые супруги! — Локк, закашлявшись, согнулся пополам. — Уж не знаю, чем ты перед богами провинился, что они тебя так сурово покарали. Тебе же со мной нянчиться пришлось, — негромко добавил он. — И не единожды, а дважды.

— Ой, да я как в десять лет с тобой нянчиться начал, так до сих пор и продолжаю. Если тебе какая хрень в голову взбредет, ты целые королевства с карты сотрешь, а вот дорогу в одиночку перейти не сможешь, обязательно под телегу угодишь. Потому тебе нянька и нужна.

— Ну, теперь уж недолго осталось. Конечно, было бы лучше, если б я под телегу угодил…

— Эй, ну-ка, посмотри сюда! — Жан вынул из кармана туго перевязанный локон темных кудрявых волос и тряхнул им перед носом Локка. — Вот это видишь, ублюдок ты эдакий?! Помнишь, чье это? Хватит с меня одной утраты, я больше никого терять не собираюсь. Слышишь?! Не собираюсь, и все тут. И нечего передо мной нюни распускать, на жалость давить. Ты не на сцене, а я тебе не зритель, два медяка не платил, чтобы над твоими героическими предсмертными монологами слезами обливаться. Фиг тебе, а не предсмертный монолог, понятно? Ну выхаркаешь крови бадейку, так я опорожню. Сам знаешь, я сыздетства приучен бадейки таскать. И если бешеным псом завоешь, тоже стерплю. Нет, ты у меня не отвертишься — будешь есть, пить и проклятый яд перебарывать.

Немного помолчав, Локк криво ухмыльнулся и вздохнул:

— Ну раз уж ты такой упертый болван… Помнится, меня кто-то поить обещал. Откупоривай бутылку, придурок.

9

Жан отволок Зодешти в переулок в трех кварталах к западу от гостиного двора, уложил мирно посапывавшего лекаря под стену и хорошенько завалил мусором и его самого, и его драгоценный саквояж. Когда досточтимый магистр проснется, ему это вряд ли понравится, но тут уж ничего не поделаешь.

За ночь Локку не стало ни лучше, ни хуже — спал он урывками, сделал несколько глотков вина и неохотно сжевал хлебный мякиш и кусочек разваренной говядины. Кровотечение не прекращалось. Жан, уснув за столом, ненароком залил пивом бесполезные трактаты о ядах. В общем, ночь прошла как обычно.

Целые сутки над городом висела пелена дождя. Вечером, когда невидимое солнце клонилось к закату, Жан отправился в город пополнить запасы съестного. В десяти минутах ходьбы от гостиного двора была лавка, где в любое время дня и ночи можно было купить необходимый товар.

Вернувшись, Жан внимательно оглядел входную дверь, но не заметил ничего необычного и, только переступив порог, увидел лужу на полу в прихожей.

На него тут же набросились со всех сторон. Врагов было слишком много, корзинкой с едой и вином от них не отобьешься. Жана свалили с ног. Он отчаянно сопротивлялся, пинал и лягал противников, вслепую саданул кому-то в лицо, ощутив, как под кулаком хрустнул чей-то нос, но добраться до топориков за спиной так и не смог.

— Стоять! — раздался повелительный голос.

Жан приподнял голову. Дверь в спальню была распахнута, кровать Локка окружали какие-то незнакомцы.

— Не троньте его! — завопил Жан.

Четверо мужчин схватили его за руки и отволокли в спальню, где у кровати стояли еще пятеро. Один прижимал полотенце к окровавленному носу.

— Извини, — просипел Локк. — Ты как ушел, так они и заявились…

— Молчать! — приказал главарь — бритоголовый крепыш, чуть постарше Локка и Жана, с расплющенным носом и многочисленными бойцовскими шрамами на скулах и подбородке; под длинным черным плащом виднелся кожаный доспех. — Леон, ты как там?

Жан запоздало сообразил, что Зодешти, разъяренный дерзким похищением, обратился за помощью не к официальным властям, а к людям пострашнее.

— Од бде дос свобав… — пробубнил Леон сквозь полотенце.

— Ничего, крепче будешь, — небрежно заметил человек в черном плаще.

Он подтащил к себе стул, поглядел на Жана и внезапно пнул его в живот. Жан застонал, согнувшись от боли, а четверо громил, державших его за руки, навалились на него изо всех сил, не давая шевельнуться.

— Пого… погодите, — закашлявшись, начал Локк.

— А тебе было велено молчать, — напомнил человек в черном плаще. — Иначе язык отрежу и к стене приколочу. Заткнись. — Усевшись на стул, он ухмыльнулся. — Меня зовут Кортесса.

— Шептун… — произнес Жан.

Иметь дело с Шептуном Кортессой было гораздо хуже, чем с лашенскими констеблями, — он возглавлял преступный мир Лашена.

— Ну или так, — с улыбкой кивнул Кортесса. — А ты, значит, Андолини.

Жан кивнул — под этим именем он снял апартаменты в гостином дворе.

— Ага, если это имя — настоящее, то я — король королевства Семи Сущностей, — хмыкнул Кортесса. — Ладно, мне это без разницы. А как по-твоему, что меня к вам привело?

— Наверное, ты всех своих овец отымел и от скуки решил новых приключений на свою жопу поискать.

— Нет, я просто обожаю каморрцев, — беззлобно заметил Кортесса. — Легких путей они не ищут. — Он лениво отвесил Жану пощечину, от которой защипало в глазах. — Попробуем еще раз. Итак, что меня к вам привело?

— Ты узнал, что мы умеем кривые рожи подправлять?

— Ну, в таком случае ты бы первый этим воспользовался. — Кулак Кортессы впечатался в Жанову скулу с такой силой, что у того в глазах потемнело.

— Я бы с удовольствием твоей кровушкой полы здесь вымыл, да рассиживаться недосуг, — вздохнул Кортесса и поманил к себе одного из своих людей с дубинкой. — Ну, что мне с твоим приятелем сотворить? Коленную чашечку раздробить или пару пальцев отрезать? Возможны варианты. У меня богатое воображение.

— Прошу вас, не трогайте его! — взмолился Жан; если б его не удерживали четверо, он бы распростерся у ног Кортессы. — Вы здесь из-за меня, вот со мной и разбирайтесь. Не тратьте на него время.

— Ах из-за тебя? С чего бы это вдруг?

— Ну, тут без лекаря не обошлось…

— Вот видишь, как все просто, — с улыбкой сказал Кортесса, похрустывая костяшками пальцев. — Объясни-ка, а на что ты надеялся, когда Зодешти отпустил?

— В лучшем случае — на его молчание.

— Ага, размечтался. Нет-нет, я знаю, что ты из Путных людей, мне про тебя говорили. Как вы только в Лашене объявились, ты вел себя по понятиям, к нужным людям должное уважение проявил. Одного не пойму: с какого перепугу ты решил, что Зодешти к констеблям побежит жаловаться на то, что его, как младенца, вокруг пальца обвели, из дому похитили? Не дотумкал, что у него среди наших людей друзей много?

— Тьфу ты, — сказал Жан.

— То-то и оно. А как я прослышал, что с магистром случилось, так и вспомнил, что какой-то чудак, на тебя похожий, совсем недавно обращался за советом к алхимикам да к собачьим лекарям. Вот они мне и подсказали, где вы с приятелем остановились. — Кортесса, широко улыбаясь, развел руками. — Так что найти вас было легче легкого.

— Чем мне свою вину искупить? — смиренно спросил Жан.

— А ничем, — рассмеялся Кортесса, вставая со стула.

— Прошу вас, оставьте моего приятеля в покое, — умоляюще протянул Жан. — Он в этом деле не замешан. Это я виноват, что хотите, то со мной и делайте. Я противиться не стану. Только…

— Да ты, оказывается, парень покладистый. Значит, противиться не станешь? Конечно не станешь, тебя вон четверо держат.

— Я вам заплачу, деньги у нас есть. Ну или отработаю, как скажете…

— Видишь ли, вся штука в том, что до вас мне и вовсе никакого дела нет, — улыбнулся Кортесса. — Однако же именно это и вызывает у меня весьма серьезные затруднения.

— Почему?

— При обычном раскладе мы бы сейчас тебе яйца вырвали и съесть заставили. Но это при обычном раскладе. А вот вы с приятелем создаете… гм, как бы тут лучше выразиться… ну, скажем, конфликт интересов. С одной стороны, ты — человек посторонний, сдуру обидел лашенца, который с нужными людьми дружен. За это тебя убить полагается, без лишних разговоров. А с другой стороны, ясно, что ты — из каморрских Путных людей. Хоть Барсави и покинул нас раньше времени, да упокоят боги его преступную душонку, но с капами связываться — себе дороже. Вдруг ты чей-то родственник? Мало ли, вдруг через год-другой кто из Каморра в Лашен заявится, начнет выспрашивать да вынюхивать: мол, куда ты подевался, — ну и прознает, что косточки твои на дне озера валяются. Как по-твоему, кому за это расплачиваться придется? Чью голову в Каморр отправят? Нет уж, благодарствуйте, мне моя голова дорога. А значит, убивать вас мне не с руки.

— Ну, деньги у нас есть, мы вам заплатим… — начал Жан.

— Так ведь деньги все равно были ваши, стали наши, — улыбнулся Кортесса. — Да и дружок твой, судя по всему, на последнем издыхании… скоро отмучается.

— Прошу вас, оставьте его в покое. Ему отдых нужен…

— Вот именно. Поэтому я и приказываю вам из Лашена убраться. Немедленно. — Кортесса махнул своим людям. — Выносите отсюда все шмотки. Все забирайте — съестное, вино, одеяла, бинты, деньги, дрова из камина, воду из кувшина. Хозяина предупредите, чтоб шуму не поднимал. Его гости съезжают.

— Умоляю… — начал Жан.

— Заткнись. Одежду и оружие я, так и быть, вам оставлю. Но если до рассвета вы из города не уйдете, то Зодешти тебе лично уши отрежет. Так что придется твоему приятелю в другом месте помирать, с меньшими удобствами. — Кортесса беззлобно хлопнул Локка по ноге. — Помяни меня в преисподней добрым словом, ублюдок.

— Мы с тобой там скоро встретимся, — буркнул Локк. — Я тебя обниму.

Люди Кортессы споро обобрали апартаменты. Жаново оружие сложили в центре комнаты, а все остальное вынесли или разломали в щепки. Локка, в окровавленных штанах и рубахе, оставили лежать на досках кровати. Из всех кошельков вытряхнули деньги, а потом забрали и сами кошельки.

Когда бурная деятельность несколько поутихла, Кортесса обернулся к Жану:

— Кстати, Леон с тобой минуточку поговорит. Вон там, в уголке. Ему за разбитый нос обидно.

— Пребдого бдагодаред, — буркнул Леон, осторожно ощупывая распухшую губу.

— А ты не вздумай сопротивляться, — предупредил Кортесса Жана. — Только попробуй пальцем шевельнуть, я твоему приятелю кишки выпущу. — Он ласково потрепал его по щеке. — И чтобы на рассвете духу вашего в Лашене не было, иначе наша следующая беседа состоится в подвале Зодешти.

10

Наконец люди Кортессы покинули апартаменты.

— Жан! — шепотом окликнул Локк. — Жан, ты жив?

— Да жив я, жив! — отозвался Жан, растянувшийся на полу под окном, там, где совсем недавно стоял столик. — Я тут… с половицами знакомлюсь. Они очень милые — я упал, а они меня вовремя подхватили.

Леон богатым воображением не отличался, но кулаки у него были крепкие, поэтому сейчас Жан чувствовал себя так, словно долго катился вниз по каменистому склону.

— Жан, когда мы сюда вселились, я немного денег припрятал… на черный день. Тут под кроватью тайник есть.

— Ага, знаю. Я их оттуда давным-давно забрал.

— Ну ты и сволочь! Я же для тебя старался, чтобы было на что потом…

— Я так и понял, Локк. А до другого потайного места добраться у тебя сил не хватило.

— Тьфу на тебя!

— И на тебя тьфу. — Жан с трудом перевернулся на спину, уставился в потолок и осторожно ощупал бока — ребра целы, переломов вроде нет, но все тело ноет. — Вот передохну чуток, пойду искать тебе одеяло. И телегу. Или лодку. В общем, до рассвета я тебя отсюда увезу. Под покровом темноты.

— Жан, за тобой все равно следить будут и своровать ничего не позволят… — Локк закашлялся. — А на руках меня нести я тебе не позволю.

— Да неужели? И как это у тебя получится? Ты меня своим остроумием наповал сразишь?

— Знаешь, по уму, тебе с самого начала надо было взять деньги и смыться куда-нибудь подальше… от меня. Глядишь, и занялся бы каким-нибудь полезным делом…

— Тоже мне, советчик выискался! Я сделал то, что захотел. А теперь либо ты со мной добром пойдешь, либо я здесь с тобой умирать останусь.

— Ну чего ты такой упертый?!

— А ты, в отличие от меня, уступчивый и покладистый. Самовлюбленный болван. И мозги у тебя свинячьи.

— Нет, так не честно. У тебя сил больше, длинные слова легче выговаривать, — рассмеялся Локк. — О боги, да нас и впрямь до нитки обобрали. Даже дрова из камина унесли.

— Меня уже ничего не удивляет, — со вздохом сказал Жан и, морщась, медленно поднялся. — Ну что, подведем итоги. Денег нет. Одежда — та, что на нас. В основном на мне. Оружие… Дров тоже нет. Значит, если в городе воровать не позволяют, придется заняться грабежом на тракте.

— И как ты будешь кареты останавливать?

— Тебя поперек дороги брошу, может, кто и остановится.

— Гениальная задумка! А останавливаться будут из жалости?

— Нет, из брезгливости. Чтобы колеса не замарать.

В дверь апартаментов постучали.

Локк с Жаном встревоженно переглянулись. Жан подобрал с пола нож.

— Может, они решили еще и кровать унести? — спросил Локк.

— Нет, они бы стучаться не стали.

Жан, поудобнее перехватив нож, завел руку за спину и осторожно приоткрыл дверь.

У входа стоял не Кортесса, не лекарь, не хозяин гостиного двора, а какая-то женщина в непромокаемом плаще, по которому сползали струйки дождя. В руках незнакомка держала алхимический фонарь, слабое сияние которого освещало ее лицо. Незваная гостья была немолода.

Жан вгляделся в темноту: ни кареты, ни носилок, ни сопровождающего — только туманная мгла и шорох дождя. Кто она? Из местных? Приезжая?

— А… простите, сударыня… Чем могу быть полезен? Вам помощь нужна?

— По-моему, мы с вами можем быть одинаково полезны друг другу. Вы позволите войти? — негромко произнесла незнакомка, выговаривая слова вроде бы на лашенский манер, но все же не совсем.

— Мы… ох, прошу извинить, но сейчас это не совсем удобно… Видите ли, мой друг болен…

— Да, мне известно, что у вас всю мебель забрали.

— Что?

— А еще мне известно, что вещей у вас и так почти не было.

— Сударыня, вы… простите, я в некоторой растерянности…

— А я под дождем.

— Гм… — Жан незаметно спрятал нож в рукав. — Как я уже упомянул, мой друг очень болен. Если вы…

Воспитание взяло верх, и Жан открыл дверь чуть пошире. Незнакомка, решительно переступив порог, заметила:

— Меня это нисколько не смущает. В конце концов, яд опасен только на званых обедах.

— А… вы лекарь? — ошарашенно спросил Жан.

— Отнюдь нет.

— Вы от Кортессы?

Рассмеявшись, она откинула капюшон плаща. Ей было лет пятьдесят — пятьдесят лет, проведенных в достатке и роскоши. Волосы цвета осенней пшеницы у висков отливали серебром, на широком скуластом лице темнели большие глаза.

— Вот, держите! — Она швырнула Жану алхимический фонарь. — Мне известно, что свечи у вас тоже отобрали.

— Благодарю вас… но…

— Ну и ну! — Гостья невозмутимо направилась в спальню, на ходу расстегнув пряжку у горла и сбросив плащ с плеч. — Очень болен — это еще мягко сказано, — заметила она, взглянув на Локка. Ее платье было богато расшито серебром, ладони скрывались под серебристыми кружевными манжетами.

— Прошу простить великодушно, но даже ради вас встать я не могу, — пробормотал Локк. — И кресло предложить не могу. И одеться как подобает тоже не могу. Могу только на все наплевать.

— Похоже, у вас еще сохранились жалкие остатки былой учтивости и обходительности, — улыбнулась незнакомка.

— Ага, и этого тоже… И сам я жалкие остатки, — буркнул Локк. — А вы кто будете?

Она стряхнула с плаща капли воды и накрыла им Локка вместо одеяла.

— С-спасибо, — с заминкой произнес он.

— Трудно вести серьезный разговор с человеком, чье достоинство уязвлено, — сказала незнакомка. — Видите ли, Локк…

Жан, с грохотом задвинув дверной засов, ворвался в спальню, швырнул алхимический фонарь на кровать и угрожающе наставил нож на незваную гостью.

— Честно говоря, моя любовь к загадочным происшествиям исчезла вместе с нашими деньгами и мебелью. Если вы немедленно не объясните, откуда вам известно это имя, я не стану мучиться угрызениями совести из-за…

— Последствий вашего опрометчивого поступка вы не переживете, Жан Таннен. Точнее, ваша гордость этого не переживет. Уберите нож.

— Вот еще!

— Ах, Благородные Канальи, — негромко произнесла незнакомка. — Вам от нас укрыться негде. Вам от нас никогда не уйти.

— Не может быть… — ошеломленно выдохнул Жан.

— О боги! — Локк закашлялся, утомленно закрыл глаза. — Вот только вас нам не хватало. Я так и знал, что вы рано или поздно объявитесь.

— А чем вы так расстроены? — Гостья недоуменно наморщила лоб. — Я не вовремя? Вы мне не рады? Локк, неужели смерть вас привлекает больше задушевной беседы?

— Ага, задушевные беседы с вольнонаемными магами добром не кончаются.

— Мы здесь из-за вас! — процедил Жан. — Из-за вас и ваших дурацких игрищ в Тал-Верраре! Из-за ваших подметных писем!

— Не совсем так, — возразила гостья.

— На Ночном базаре вы нас не запугали и сейчас не запугаете! — Жан, забыв о недавних побоях, взмахнул ножом.

— Увы, вы нас совсем не знаете, — сказала гостья.

— Да знаю я вас, знаю! И на ваши дурацкие правила мне наплевать!

Незнакомка стояла спиной к нему. Жан стремительно рванулся вперед и, не дав ей возможности шевельнуться, обхватил левой рукой за шею и вонзил нож между лопаток.

Конец ознакомительного фрагмента