Робин Маккинли - Меч королевы _6
6
Из того дня немногое отложилось в памяти. Харри устроилась на куче подушек чуть поодаль от длинного стола, пока король и его люди разговаривали. Она не знала, заходила ли речь о ее персоне, но заметила, что никто, кроме Корлата, не позволял взгляду задерживаться на ней. Ощущение поддержки от близости между королем и его людьми, испытанное ранее, до того как она пригубила Воду Видения, ушло. Девушка чувствовал себя потерянной, несчастной и одинокой. Когда восемнадцать человек в небольшом замкнутом пространстве делают вид, будто тебя не существует, это хуже, чем когда два человека проделывают то же самое под открытым небом. В шатре мерцали странные тени, голоса звучали приглушенно. В ушах звенело — не как обычно звенит от страха, когда кровь стучит в висках, нет, то был настоящий звон, словно от далеких колоколов. Она почти различала ноты. Или это были звуки человеческого голоса, колебания тона говорящего где-то далеко? Казалось, задержавшийся на языке привкус затуманивает сознание. И она устала, так устала…
Всадники ушли, а Корлат стоял и смотрел на свою добычу. Она заснула, что неудивительно. Во сне она чуть улыбалась, но улыбка была печальная, и он расстроился. Сколько бы официальных почестей он ей ни оказывал, посадив ее по левую руку от себя, заставив челядь прислуживать ей, как прислуживают ему… Он поморщился, ясно сознавая, что красть ее было постыдным поступком. Пусть у него не было выбора, пусть келар в ее крови принесет его стране некую пользу, которую он сам принести не в состоянии, — все равно. Сумеет ли она понять, почему горы и их народ так дороги ему как человеку, а не как королю?.. Возможно, Дар свяжет ее с ними. Возможно, она возненавидит их за утрату страны и семьи. Корлат вздохнул. Юная жена Форлоя не хотела ненавидеть горы, но это ей не помогло.
* * *
Харри проснулась в темноте. Она не понимала, где находится. Тело поддерживали не подушка и матрас, воздух не имел ничего общего с воздухом Резиденции или Островов. Усилием воли она сдержалась, чтобы не удариться в истерику. Без толку разбираться, откуда взялось стремление подавить панику. Гордость автоматически сдерживала страх, насколько могла. Измученная, Харри рухнула обратно на постель и только тут вспомнила, где находится. Пахло экзотическим деревом резных сундуков в шатре горного короля. Но, лежа на спине и глядя в черноту, Харри почувствовала, как на глаза навернулись слезы и потекли по щекам и намочили волосы. Она слишком устала, чтобы сопротивляться. Слезы текли все быстрее, пока она не перевернулась и не уткнулась лицом в шершавые подушки, надеясь скрыть безудержные всхлипывания.
Корлат спал чутко. На другой стороне шатра он открыл глаза, перекатился на локоть и слепо уставился в темный угол, где лежала его Чужая. И еще долго после того, как Харри, наплакавшись, снова заснула, горный король лежал без сна, один на один с горем, которое сам причинил и которому не мог помочь.
* * *
Когда Харри снова проснулась, золотой занавес при входе в шатер уже подняли. Солнечный свет, расплескавшись по толстым пушистым коврам, попал в глаза и разбудил ее. Она села, обнимая одну из россыпи пухлых подушек, среди которых спала. На тыльной стороне подложенной во сне под щеку ладони отпечатался вышитый узор. Харри зевнула и потянулась, осторожно расправляя сведенные полуночными страхами мышцы. Тут к ней приблизился один из людей с отметиной на лбу, опустился на колени и поставил перед ней столик с кувшином, чашей, полотенцами и щетками.
Корлат не показывался. Шатер выглядел так же, как позавчера, когда она впервые вошла сюда. Низкие столы убрали, а лампу в центре снова подняли.
Когда Харри умылась, ей принесли миску незнакомых хлопьев, горячих и дымящихся, словно островная овсянка. Еда оказалась вкусная, и Харри, к собственному удивлению, слопала все с отменным аппетитом. Только положила ложку, как один из слуг снова приблизился, поклонился и жестом попросил ее выйти. Во вчерашней одежде девушка чувствовала себя несколько помятой, но, как следует разгладив и встряхнув наряд, обнаружила, что помялся он куда меньше, чем островная одежда, если проспать в ней ночь. Убедившись в этом, она вздернула подбородок и промаршировала наружу, где ее встретил очередной слуга с парой башмаков и складным стулом. Стул пригодился для того, чтобы сесть и сразиться со шнуровкой. Неприятно чувствовать себя несмышленышем, пусть и невольным, в высокоорганизованном сообществе, стремящемся организовать и ее тоже. Так перламутр затягивает песчинку, попавшую в раковину моллюска. Но если песчинка не хочет становиться жемчужиной? Нельзя ли попроситься тихонько вылезти и занять свое прежнее место на клочке океанского дна?
А хочет ли она обратно? И зачем ей возвращаться?
Но как воспринял ее исчезновение Дикки? Слезы уже кончились, только веки казались тяжелыми, как ставни, и в горле першило.
Люди торопливо сновали по открытому пространству перед королевским шатром. И у нее на глазах отдаленные палатки начали складываться. Казалось, они опадают по собственной воле. Все происходило бесшумно и грациозно. Если кто-то и ругался на непокорность неодушевленных предметов, то делал это исключительно про себя. Видел бы это брат… Харри вымученно улыбнулась.
Глаза медленно привыкали к яркому солнечному свету. Безоблачное небо над головой, твердое и голубое, отливало металлическим блеском. Снова стояло утро — она проспала почти сутки. Слева постепенно поднимались вереницы дюн. Она осознала их высоту только потому, что из их вершин складывался горизонт. Где-то в той стороне остались Генерал Мэнди, Резиденция и брат. А дальше, гораздо дальше, но в том же направлении, за пустыней и горами, равнинами и морем лежали родные Острова. Песок под ногами ничуть не походил на пружинистую твердую землю Островов. Странные мягкие башмаки ничем не напоминали островные ботинки. И непривычные свободные одеяния окутывали ее.
Королевский шатер снимали своим чередом. Первыми скатали и закрепили боковины, и Харри удивилась, не увидев внутри ковров, ламп, сундуков и подушек. Остался только примятый песок со следами утвари на нем. Интересно, ее тоже скатали бы, словно лишний валик, не проснись она вовремя? Или запаковали бы все вокруг, оставив ее на островке подушек в море пустого песка? Угловые опоры и высокие центральные столбы сложились как-то сами по себе, и крыша провисла до земли с той же величавостью, что восхитила ее в палатках меньшего размера. Харри насчитала десять слуг, скатывающих, складывающих и увязывающих. При работе они наклонялись как заведенные, и громадный шатер всего за несколько минут превратился в десять аккуратных черно-белых свертков, по одному на каждого слугу. Свертки отнесли к веренице лошадей. Животные стояли терпеливо, пока вьючные седла с высокими бортами наполняли ящиками и скатками вроде тех, в которые превратился королевский шатер. Девушка заметила, как тщательно распределяют груз. Каждый предмет отдельно закрепляли и проверяли на равновесие, прежде чем пристроить следующий. В конце слуга убеждался, что животному удобно, и лошадь уходила, напоследок поглаженная по шее и по носу.
Коней в лагере было больше, чем кого бы то ни было. Люди уступали им в числе. Даже вьючные лошади отличались ростом и изяществом, но не могли равняться с верховыми — самыми красивыми и гордыми. Шкуры их сияли, как драгоценные камни. Имелись и собаки, высокие длинноногие псы с вытянутыми узкими красивыми головами и круглыми темными глазами. Длинная шелковистая шерсть защищала их от солнца. Некоторые ходили в парной связке, и все принадлежали к одной из трех или четырех отдельных стай. «Борзые», — подумала Харри. Собаки бродили так же свободно, как нестреноженные кони, однако выказывали не больше намерения уйти из лагеря, чем лошади. Харри с интересом заметила связанные пары из вьючных лошадей и приняла это за метод дрессировки. Иногда младшего зверя запрягают вместе со старшим, чтобы тот научил его, как себя вести.
Кошки тоже присутствовали, но не имели ничего общего с мелкими домашними любителями полежать на хозяйских коленях. Эти были стройные и длинноногие, как собаки. Пестро-бурой, янтарной и черной масти, со сверкающими зелеными, золотыми или серебряными глазами. Узор на лоснящихся шубках переливался и ускользал, представляясь то пятнами, то полосками. Некоторые носили кожаные ошейники с серебряными или медными застежками, но никаких поводков. Каждый кот ходил сам по себе, равно игнорируя соплеменников, псов или коней, попадавшихся на пути. Один из усатых подошел к Харри. Она затаила дыхание и подумала о тиграх и леопардах. Зверь некоторое время бесстрастно разглядывал ее, затем сунул голову ей под ладонь. Девушка не сразу опомнилась и сообразила, что рука дрожит не от страха, а от кошачьего урчания. Она опасливо погладила кота, и урчание стало громче. Короткий мех поражал мягкостью и густотой. Харри деликатно раздвинула его пальцами, но кожи так и не увидела. А кот смотрел на нее сквозь очень длинные светлые ресницы, полуприкрыв зеленые глаза. Интересно, как все животные ладят друг с другом, случаются ли у них драки? И не таскают ли порой большие кошки зелено-голубых попугаев, которые разъезжают на плечах у некоторых горцев?
Все палатки убрали, и Харри поразилась открывшемуся количеству зверей и людей. Припомнив попытку слуг дома прислуживать ей при купании позапрошлым вечером, она гадала, есть ли в лагере женщины. С виду разобрать не удавалось, поскольку все носили такие же свободные одеяния, как у нее, причем большинство с капюшонами, а бороды попадались редко.
— Госпожа, — произнес знакомый голос.
Харри обернулась и увидела Корлата, за ним шел Огненное Сердце.
— Очередная долгая поездка верхом? — Щеки у нее вспыхнули, когда горный король назвал ее госпожой.
— Очередная долгая поездка, но так быстро скакать не придется.
Она кивнула, и на лице короля мелькнула улыбка. Гордая дева не станет ни умолять, ни задавать вопросов. Харри ничего не заметила.
— Тебе понадобится это. — Он протянул ей капюшон, такой же, как у него и почти у всех.
Девушка беспомощно вертела вещь в руках, поскольку сходящая на конус длинная труба из мягкой материи, на взгляд непосвященного, не имела очевидного предназначения. Корлат забрал капюшон и надел на нее, затем извлек откуда-то шарф и показал, как правильно его наматывать.
— С опытом станет проще.
— Спасибо.
Раздался новый голос, и оба обернулись. Человек с конем, одетый в коричневые рейтузы и тунику, доходившую до края высоких сапог, носил маленькую белую метку на правой щеке. Корлат объяснил девушке, что так одеваются здешние конюхи. Охотники, на ком лежит забота о котах и собаках, одеваются похоже, но у них красные ремни, красные шарфы поверх капюшонов, и белая метка, обозначающая род их службы, наносится на левую щеку.
— Я… я думала, все горцы носят кушаки, — неуверенно заметила Харри.
— Нет, — довольно охотно ответил Корлат, — только те, кому дозволено носить меч.
Человек в коричневом повернулся к приведенному коню.
— Его зовут Красный Ветер, Ролинин, — сказал Корлат. Тоже рыже-гнедой, этот конь уступал яркостью Огненному Сердцу. — Пока будешь ездить на нем.
Это «пока» несколько настораживало. Конь ласково смотрел на нее сверху вниз. Идея не трястись у кого-то поперек седла привлекала, но, глядя снизу вверх на высокого скакуна, Харри набралась храбрости и сказала:
— Я… я привыкла к удилам и уздечке.
«А еще к стременам, но без них я, наверное, смогу обойтись… по крайней мере, если не случится ничего слишком волнительного. Похоже, у него приятный аллюр… о боже».
— Да, — непроницаемым тоном ответил Корлат, и Харри в тревоге подняла на него глаза. — Красный Ветер научит тебя ездить как мы, горцы.
Девушка поколебалась еще с минуту, но не смогла придумать довода менее унизительного, чем простое «ой, боюсь». Поэтому, когда конюх опустился на колено и подставил ей сложенные чашкой ладони, она решительно шагнула на них, и ее мягко подняли в седло. Без поводьев. Харри взглянула на свои руки, не зная, куда их девать, торопливо вытерла ладони о бедра, а затем сложила поверх закругленной луки, словно оглушенных кроликов, принесенных домой с охоты. Красный Ветер прянул назад ушами, спина под ней шевельнулась. Харри осторожно сжала ногами его бока, а конь ждал, прислушиваясь. Она мягко стиснула его коленями, и он торжественно шагнул вперед. Всадница откинулась назад, и конь остановился. Возможно, они поладят.
Пока она разбиралась с руками, Корлат взлетел в седло. «Они, наверное, ждут, что я научусь и садиться в седло без посторонней помощи», — подумала Харри раздраженно. Она оторвала взгляд от чутких ушей Красного Ветра. Огненное Сердце тронулся, и Красный Ветер охотно последовал за ним.
Они путешествовали несколько дней. Харри хотела бы знать, сколько именно, но не додумалась сразу же найти кусочек кожи или дерева, чтобы отмечать дни, и где-то на третьи, или пятые, или шестые сутки потеряла счет времени. Путешествие оказалось долгим. Каждая мышца болела и протестовала против непривычной нагрузки после месяцев разнеженной жизни в Резиденции и на борту корабля. И все же Харри была благодарна за усталость, поскольку та даровала ей глубокий сон без сновидений. Она натерла себе мозоли седлом, но, стиснув зубы, не обращала на боль внимания. И вместо ожидаемого ухудшения, они стали болеть меньше, а потом и вовсе прошли, а вместе с ними боль и ломота в теле. Прежние верховые навыки вернулись к ней, и она не скучала по стременам — только когда садилась в седло. Ей по-прежнему ежедневно требовалась чья-нибудь помощь в этом. Островитянка медленно осваивала искусство управлять терпеливым конем без поводьев. Она научилась шнуровать сапоги и наматывать капюшон вокруг головы почти так же ловко, как если бы проделывала это всю жизнь. Научилась изящно есть руками. Познакомилась с четырьмя женщинами, входившими в походный лагерь Корлата. Все четверо носили кушаки.
Выяснилось имя дружелюбной кошки: Наркнон. Поутру та часто обнаруживалась теплым клубком у Харри в ногах. Наркнон тоже, при всей ее хищной природе, любила овсянку.
Харри продолжала ужинать за королевским столом с восемнадцатью Всадниками и Корлатом. Она по-прежнему сидела по левую руку от короля, и ей по-прежнему вежливо прислуживали и спокойно игнорировали. Постепенно до нее дошло, что Корлат держит ее при себе не только из-за отсутствия привычки иметь дело с пленными врагами, но в большей степени в надежде, что она почувствует себя почетной гостьей. Он с готовностью отвечал на ее вопросы, отчасти потому, что она не злоупотребляла этим правом. И в его манере часто проскальзывала робость, когда он предлагал ей что-то: новый плащ или кусочек фрукта, какого она никогда не видела. «Он хочет, чтобы мне здесь понравилось», — догадывалась она.
Харри, как и раньше, спала в королевском шатре, но теперь ее угол отделяли благопристойными занавесями. Просыпаясь по утрам и отодвигая шторы, Корлата она уже не заставала. Один из слуг замечал ее и приносил ей полотенца, воду и завтрак. Она полюбила овсянку. Иногда из нее делали маленькие плоские лепешки, жарили их, а внутрь клали мед. Мед из цветов, которых она никогда не видела и не нюхала. Его насыщенный экзотический аромат пробуждал мечты.
Она никогда не спрашивала Корлата, почему она здесь и каково ее будущее.
По утрам после завтрака, пока снимали лагерь или пока король принимал гонцов, Харри каталась на Красном Ветре, училась сама и позволяла коню учить ее ездить по-горски. После урока верховой езды, если в тот день путешествие не продолжалось, девушка бродила по лагерю и наблюдала, как идет работа. Все проветривалось и стиралось, вытряхивалось и расправлялось. Тщательно вычесанные звери блестели. Никто — ни конь, ни пес, ни кот, ни человек — не препятствовали Чужой заходить куда-либо. Иногда ей даже разрешали взять скребницу или тряпочку для полирования или выбивалку для ковров, но это явно делалось из сочувствия, поскольку в ее помощи никто не нуждался. Она произносила немногие выученные слова по-горски: «можно?» и «спасибо», — а горцы улыбались ей и в ответ медленно и старательно выговаривали «это честь для меня». Иногда удавалось застать выезд охотников. Собаки охотились стаями, а коты поодиночке или иногда парами. Казалось, никакого порядка у выезжавших с ними людей нет, кроме присутствия хотя бы одного охотника. И ни разу они не вернулись без добычи: пустынных зайцев, мелких сурков-оробогов или большого рогатого дунди, подвешенного на шест между двумя лошадьми. Названия ей говорил Корлат.
Тоска по дому накатывала неожиданными приступами, да такими сильными, что Красный Ветер, по горским меркам — верная старая кляча, которой можно доверить детей и идиотов, чувствовал, как наездница застывает у него на спине, тревожно вскидывал голову и гарцевал. Она не плакала с той первой ночи в королевском шатре. Осторожно, рационально, Харри пыталась разобраться, по чему на самом деле тоскует: Острова казались далеким прошлым, и по времени, проведенному в Резиденции в Истане, она не скучала. Припоминала лица сэра Чарльза и леди Амелии с болью в сердце, тревожилась за брата и беспокоилась о том, что он думает о пропавшей сестре. А вот мудрого терпеливого понимания Джека Дэдхема ей не хватало. Но мысль о нем наполняла ее странным покоем, словно его любовь к стране, ставшей ему новым домом, перевешивала кажущуюся невозможность случившегося. Словно он знал, что с ней все в порядке. Уныние чаще всего настигало ее в минуты наибольшей непринужденности. Например, смотрит она на линию гор впереди, приближающуюся с каждым днем, наблюдая, как остро их края вонзаются в небо. Красный Ветер трусит по пятам за Огненным Сердцем, пустынный ветер гладит по щеке, а солнце — по плечам и покрытой капюшоном голове. И внезапно горло перехватывает от тоски по дому. Или ее вдруг накрывало за королевским столом, пока она сидела, скрестив ноги и поедая любимый сыр, сладкий, коричневый и хрустящий, с завистью прислушиваясь к беседе, которой по-прежнему не понимала, за исключением отдельных слов и фраз.
«Я скучаю по тому, чего у меня нет, — подумала она однажды поздно ночью, ворочаясь на своих подушках. — Это не имеет ничего общего с тем, по чему мне следовало бы тосковать… Джек, самый старый полковник на действительной службе, глядящий поверх пустыни на горы, понял бы. Просто я не отсюда. Неважно, что я уже почти такая же загорелая, как они, что могу провести в седле целый день и не жаловаться. Неважно даже, что их Вода Видения действует на меня как на немногих из их племени. Просто поразительно, что она подействовала на меня, хотя я родом не с гор. Но это не делает меня горянкой больше, чем вначале».
Она лежала без сна, мечтая о том, чего не могла получить. А ведь совсем недавно она точно так же маялась бессонницей, грезя о прямо противоположном тому, что потеряла. В этом присутствовала определенная горькая ирония. «Не самая полезная разновидность приспособляемости, — подумала Харри и с отчаянием добавила: — Но какая приспособляемость пошла бы мне на пользу?» Она проследила всю свою жизнь до раннего детства, и впервые за много лет в памяти всплыли вспышки гнева. Она переросла их так рано, что едва помнила. Зато живо вспомнила, как они пугали ее саму, еще младенца в манеже. Уже тогда она чувствовала, что дело неладно. Две няньки с перепугу уволились. Справилась с напастью, а заодно и с дочерью, мама. Методами суровыми, но действенными. Это воспоминание потянуло за собой другое, тоже запрятанное в тайники души много лет назад: понимание собственной инакости, неправильности, пришедшей на место припадков. И вместе с этим знанием росла странная, немышечная форма самоконтроля. В то время она с детской тоской, вызванной приближением взрослости, думала, что все учатся такому самообладанию, но теперь, в темноте пустыни, уверенность таяла. Некая сторона ее новой, по-прежнему необъяснимой и непредсказуемой жизни в горах будила и пыталась восстановить то старое, долго игнорируемое ощущение самоограничения. И часть ее с готовностью потянулась к этому уроку, но не могла пока толком уловить суть или извлечь из него пользу. К тому же в новой жизни присутствовала подлинность, которой не хватало жизни прежней. Харри потрясенно осознала, что то свое существование она никогда по-настоящему не любила и не ненавидела. Она никогда не разглядывала мир, где привыкла жить, так близко, чтобы он пробудил в ней страсть. А новый мир уже стал для нее более ярким, до экстаза, до ужаса более ярким, чем вспоминающаяся с любовью, но неотчетливо, милая зеленая страна ее прежней жизни.
На следующее утро за завтраком особого аппетита не было. Харри скормила свою порцию Наркнон. Та удовлетворенно рыгнула и отправилась обратно спать, пока слуги не выставили ее, начав снимать королевский шатер. В тот вечер они остановились вблизи предгорий. На кустах вокруг начали появляться настоящие листья, и некоторые даже зеленые. Возле лагеря бежал ручей, тогда как раньше они пользовались маленькими скрытыми источниками пустыни, и Харри впервые с момента появления в лагере по-настоящему искупалась в большой серебряной чаше. В дороге лишней воды было мало. На сей раз слуги оставили полотенца и чистое желтое одеяние для нее и вышли, как только ванна наполнилась.
Лагерь разбили за хребтом, переходившим уже в настоящую гору. Палатки раскинули вокруг свободного пространства в центре. На краю поставили королевский шатер. На этом свободном пятачке всегда по вечерам горел костер, но сегодня костер достраивали, пока он не заревел и не взметнулся выше человеческого роста. Закончив дела, все пришли и расселись кольцом вокруг огня. Бледные шубы собак в свете костра сделались красными и коричневыми. Призрачная раскраска котов казалась еще таинственнее, чем всегда. Стену королевского шатра, выходившую на костер, подняли, и Харри с Корлатом и его Всадниками сидели на открытом краю и глядели в огонь вместе с остальными.
Спустя некоторое время к кругу перестали присоединяться новые темные фигуры. Отблески пламени извивались и плясали, и Харри не могла понять, сколько здесь народу. Огненная башня начала прогорать, пока не превратилась в уютный костерок, какие они с братом время от времени устраивали в детстве, когда позволяли родители и погода.
Полилась песня. Несколько струнных инструментов наподобие лютни и деревянные трубы создавали гармоничный аккомпанемент. Харри узнавала баллады, даже не понимая слов, и сожалела о своем непонимании, теребила коврик и поглядывала на Корлата. Вот он взглянул на нее, перехватив ее разочарование. Этот взгляд не нес ободрения, но и не обескураживал, как то бывало теперь. И как обычно, в его взгляде присутствовал оттенок тоски или робости. Он либо утратил, либо, и это казалось ей более вероятным, научился сдерживать приправленную досадой озадаченность, замеченную ею в ту ночь, когда она выпила Воду Видения. Харри встала, подошла к королю и села рядом. Она подтянула колени к подбородку и уставилась на огонь, слушая слова, которых не понимала. В лагере присутствовал по меньшей мере еще один человек, способный говорить по-островному. Тот, кто работал переводчиком у Корлата в Резиденции. Хотя Петерсон правильно догадался об отсутствии такой необходимости. Но Харри так и не удалось его вычислить. А ведь он мог бы говорить с ней и научить ее новым горским словам, чтобы она могла разговаривать с окружающими. Мог бы перевести ей слова песен. Но этот человек пожелал остаться ей неизвестным, или мало ценил свое умение, или не чувствовал жалости к ее изоляции. Она, Чужая, не принадлежала пустыне и горам.
Корлат наблюдал за ее лицом, пока эти мысли проносились в ее голове. Возможно, он прочел некоторые из них, поскольку заговорил первым:
— Они поют о том, что случилось сотни лет назад, когда обладание келаром было столь обычным делом, что едва ли считалось Даром, не больше чем длина носа. Сегодня наделенных им гораздо меньше, чем тогда. Я… мы… предчувствуем, что скоро нам придется дорого заплатить за эту утрату.
Глядя на нее и не в силах прочесть выражение ее лица, он подумал устало: «Что она видит? Какими мы представляемся ей? — Ярость полыхнула в нем. — Почему я должен надеяться на понимание Чужой? Почему бесценный Дар оказался у Чужой? А вдруг она откажется от него или решит использовать против нас, кому так отчаянно нужна его сила?»
Харри плотнее обхватила колени и на мгновение снова увидела яркую узкую цепь всадников, рысью поднимающихся по горной дороге. «Значит, у меня Дар, — подумала она, — но что толку смотреть не поддающиеся истолкованию видения?»
Она пришла в себя на словах Корлата:
— Мы поем, потому что вернулись в наши горы. Сегодня первая ночь, когда мы снова спим под их сенью. Слушай. Сейчас будет баллада о леди Аэрин, Драконобойце.
Харри слушала, слушала изо всех сил, мышцами спины и бедер, словно горский язык был капризной лошадью, которую надо приручить. И из огненного марева шагнула фигура, колеблющаяся в неровных языках пламени, и волосы ее пылали живым огнем. Высокая, широкоплечая фигура с бледным лицом держала в правой руке длинный узкий клинок, мерцавший синим. Харри таращилась, пока глаза у нее не сделались сухими, как песок, и тут лицо фигуры проступило отчетливо. Лицо оказалось женское и улыбнулось ей. Нет, не улыбнулось, а ухмыльнулось, суховатой любящей ухмылкой старшей сестры. И у Харри голова закружилась от любви и отчаяния. Тут женщина мягко покачала головой. Облако волос пылало и плескалось вокруг нее, и она протянула чужестранке открытую ладонь, и Харри оказалась на четвереньках, протягивая руку в ответ. Но тут из ниоткуда налетел порыв ветра и хлестнул пламя, словно нашкодившего пса. Фигура пропала. Харри рухнула ничком и прижалась лицом к земле. Настоящий пес сел и завыл.
Корлат поднял ее нежно, словно ребенка, упавшего после первых шагов. По лицу ее текли слезы. Он поднялся, не выпуская ноши, а ее волновало лишь одно: леди Аэрин Огневолосая, Драконобойца, пришла к ней — и опять покинула, еще более одинокую, чем раньше. Харри обхватила горного короля руками за шею, зарылась лицом ему в плечо и заплакала. И Корлат, держа ее на руках, с мокрой от ее слез шеей, почувствовал, как его досада колеблется, тускнеет и распадается в прах. А на ее месте проступает жалость к Чужой, как тогда, когда она пригубила Милдтар. Дар был достаточно тяжелым бременем даже для него. А он с ним вырос, всегда знал о его существовании и с детства учился управлять им или хотя бы принимать его. У него был отец, готовый рассказать ему, чего ожидать. И отец не насмехался над ним, когда он плакал, как сейчас плакала Чужая, а баюкал и утешал сына и успокаивал вызванные келаром головные боли. Теперь он сам поможет этой девочке, насколько сумеет, пусть для нее он незнакомец и вор. Он сделает все, что сумеет.
* * *
На следующее утро Харри проснулась в своем обычном углу, за привычными уже шторами. Лицо, перепачканное засохшей землей и слезами, заставило ее вспомнить не столько об увиденном, сколько о том, как она вела себя накануне. Девушка вспыхнула от стыда и с трудом сглотнула, гадая, посмеет ли показаться из-за занавесок даже ради умывания. О новой встрече с Корлатом и подумать было невозможно. «Он, видимо, снова навел на меня сонные чары, как тогда, когда забрал меня. Усыпил, словно непослушного ребенка, ведь я и вела себя как непослушный ребенок». Наркнон это все не волновало. Она прошла Харри по ногам и потерлась о ее чумазое лицо. Девушка отчаянно заморгала и принялась яростно наглаживать кошку.
Потом она с усилием отодвинула занавеску, умылась и съела завтрак, словно опилки жевала, молча и с каменным лицом. В ее печальные размышления вклинился голос. Харри удивленно подняла глаза и удивилась еще больше при виде одного из Всадников, квадратного мрачного коротышки, которого запомнила по первой трапезе в королевском шатре. Это он пригубил Воду и виду не подал. Вошедший снова заговорил с ней. Неважно, какие слова он произносил, в них присутствовала интонация «доброе утро», поэтому она тоже сказала: «Доброе утро». По лицу его промелькнуло непонятное выражение, однако он продолжал смотреть на нее, пока она не начала гадать, не звучит ли на их языке «доброе утро» как ужасное оскорбление. Вдруг он сейчас обдумывает, убить нахалку на месте или пощадить за невежество. Возможно, впрочем, он всего лишь прикидывал, как лучше обойтись с непослушным ребенком.
Но коротышка снова заговорил с ней, медленно, терпеливо, и стыд прошлой ночи отступил на задний план. Воин старательно разбивал слова на слоги. Харри глубоко вздохнула и стала повторять за ним. На сей раз промелькнувшее выражение определенно напоминало улыбку, хотя девушка ни за что не заметила бы ее, не наблюдай она за его лицом столь пристально. Он поправил ее акцент, она повторила фразу снова, и на сей раз явно правильно, поскольку он поклонился, приложил руку к груди и произнес:
— Матин.
Она повторила за ним: «Матин». Она уже знала, что так его зовут. Корлат обращался к нему по имени, а воин отвечал. Затем он протянул руку, пока кончики его пальцев едва не коснулись ее ключицы.
— Харри, — сказала она, думая, что краткая версия ее невозможного имени избавит их обоих от затруднений.
Ричарда рядом не оказалось, и некому было выразить неодобрение.
— Хари? — повторил он, слегка опешив.
Она кивнула и отвесила небольшой поклон.
Тот день, должно быть, показался Матину долгим. Харри знала, что он один из восемнадцати Всадников, однако до заката он занимался лишь ею. Водил по лагерю, трогал разные предметы и произносил их названия. Также она выучила несколько полезных универсальных глаголов и имена половины людей, сидевших за Корлатовым столом. По крайней мере, слышала их и старалась запомнить. Фарана и Инната она уже знала, поскольку выловила их имена из речи Корлата, как и Матиново. Будучи представлены, они посмотрели ей в глаза и молча поклонились, словно видели ее впервые. Как будто эта девушка не имела никакого отношения к неуклюжему багажу, прихваченному их королем из города Чужаков несколько недель назад. У Форлоя на подбородке красовался шрам. Дапсим ездил на черной кобыле, которая выигрывала скачки, часто устраиваемые по вечерам, пока остальные всадники не запретили ей участвовать.
Ни в этот день, ни в следующий Корлат не показывался. Лагерь оставался на месте, под сенью гор, хотя вечерние костры снова стали небольшими и песни больше не звучали. Охотничьи звери уходили каждый день и возвращались, нагруженные куда более разнообразной добычей, чем из пустыни. Харри узнала, что Наркнон охотится в одиночестве и славится тем, что ни одному другому зверю к себе приближаться не дает. Время от времени кошка водила дружбу с человеческими существами, но проявляла в такой дружбе крайнюю избирательность. Харри чувствовала себя польщенной. Дни шли, худые лица и бока разглаживались и у людей, и у зверей, но Наркнон все равно выклянчивала кашу.
Каждое утро Матин приходил за Харри после завтрака. К концу третьего дня она уже разговаривала фразами — простыми, с трудом и махнув рукой на грамматику. А заодно обнаружила, что отдельные горские слова просачиваются в ее островной лексикон и застревают там. Несколько человек, помимо Матина, с кем она пыталась разговаривать, останавливались выслушать ее и ответить. Она перестала быть невидимкой, и это радовало больше всего.
Особенности языка завораживали ее. В нем имелось, например, несколько слов для разных видов походного жилья. Большой королевский шатер, с его внутренней рощей опор, назывался зотар. В лагере он был единственный. Шатры поменьше, где размещалось большинство людей, назывались баркаш, конюшенные тенты назывались питуин. Еще несколько терминов, в которых она толком не разобралась, относились к способу изготовления шатра, количеству углов в нем, материалу и так далее. Далгутом назывался дешевый, плохо сделанный тент. В королевском лагере далгутов не наблюдалось, и назвать чужую палатку далгутом, если она таковой не являлась, считалось глубоким оскорблением.
На утро четвертого дня Корлатова отсутствия Харри проснулась раньше обычного и, несмотря на протесты Наркнон, вышла полюбоваться на серую дымку на востоке, возвещавшую стремительный пустынный рассвет. С неба лилась песнь пустынного жаворонка, маленькой пестрой коричневой птички, которую горцы называли бритти. Лагерь уже шевелился. Несколько человек, чьи имена ей удалось запомнить, приветствовали ее как Хари-сол. Это обращение она слышала последние два дня и гадала, является оно выражением уважения, определением или способом растянуть имя, встреченное, как ей казалось, без особого одобрения.
Ранний свет хлынул в горы, деревья и скальные хребты постепенно проступили из теней и обрели индивидуальность. Харри не замечала возвращения Корлата и трех его товарищей, пока они не выехали в центр лагеря.
Заслышав знакомый голос, она развернулась на пятках, но тут же отвлеклась. Корлат по-прежнему восседал на Огненном Сердце. Жеребец застыл неподвижно, словно громадный красный валун, а рядом с ним стоял другой конь. Высокий, как Огненное Сердце, и тоже жеребец, но золотой, такого же оттенка, как языки пламени, плясавшего в костре три ночи назад. Харри молча направилась к ним, ее босые ноги утопали в еще холодном песке, но гнедой конь повернул голову и взглянул на нее. Она слышала, как Корлат что-то прошептал при ее приближении, и по его слову конь шагнул ей навстречу и опустил голову. Она заглянула в спокойные темно-карие с красноватым отливом глаза, подняла руки, сложила их чашкой и почувствовала теплое дыхание, а пальцев ее коснулся мягкий нос.
Корлат громко произнес несколько слов. Тут же появился конюх с прошитым красной нитью седлом из золотистой кожи всего на несколько оттенков темнее коня и аккуратно водрузил его на спину гнедому. Конь не обратил на него внимания, даже золотой шкурой не дернул, когда седло легло на место. Он взял губами пальцы девушки и положил ей щеку на плечо.
— Я привел его для тебя, — сказал Корлат.
Она подняла глаза и поймала на себе его пристальный взгляд.
— Похоже, я сделал правильный выбор. — Он улыбнулся.
Одетый в коричневое человек подтянул подпругу и встал в сторонке с выжидающим видом.
— Ну же, испытаем его в деле, — предложил король.
И только когда ее забросили в седло, когда она почувствовала, как подрагивает под ней громадный конь, когда ноги нашли свое место на длинных мягких крыльях попоны, Харри сообразила, что Корлат обратился к ней на горском наречии.
Утро выдалось роскошное. Прекраснее всех виденных ею с тех пор, как она проснулась встрепанной кучей тряпья с подветренной стороны маленькой чахлой дюны. Прекраснее всех виденных ею с тех пор, как она покинула Острова.
— Его зовут Золотой Луч, — сообщил Корлат по-островному.
— Золотой Луч, — повторила она и перевела: — Цорнин.
Корлат послал Огненное Сердце вперед длинной рысью, словно они собирались нырнуть в рассвет. Стоило ей стиснуть коленями бока большого гнедого, как тот бросился следом. Первые минуты Харри волновалась, что ей не хватит мастерства, и опасалась силы большой лошади. Но вскоре обнаружила, что они с конем неплохо понимают друг друга. Ее накрыло волной стыда пополам с благодарностью за время и терпение, потраченные на нее добрым Красным Ветром. И в то же время она испытывала некоторую неловкость — слишком просто ей все давалось, слишком охотно она все усваивала. Но стоит ли отравлять затяжными сомнениями такую захватывающую красоту? Разве не заслужила она награды за все синяки на теле и на душе, заработанные в последние недели? Для нее не было ничего лучше, чем ощущение гривы Золотого Луча, омывающей ее руки.
Когда солнце оказалось почти над головой и его лучи, отражаясь от яркой шеи Цорнина, начали слепить глаза, а пустоту в желудке уже невозможно стало игнорировать, Корлат сказал:
— Достаточно.
И развернул Огненное Сердце обратно к лагерю.
Золотой Луч ждал ее знака. Харри постояла с минуту, сначала глядя на удаляющийся от них трусцой круп Огненного Сердца, затем вверх, где высоко над головой парил в восходящем потоке воздуха бурый ястреб. Просто желая испытать пределы своей власти, она коленями повернула коня наполовину влево и резко послала его в галоп. Только он набрал максимальную скорость, как она заставила его перейти на мягкую рысь. Затем описала круг и послала его вслед за Корлатом, а тот придержал своего коня, чтобы понаблюдать за ее выкрутасами. Они остановились рядом с Огненным Сердцем и его всадником, и два жеребца кивнули друг другу. Корлат же ничего не сказал, хотя Харри ожидала нотации за легкомыслие и уставилась на холку Золотого Луча. И резко вскинула глаза, услыхав звон металла о металл. Король извлек из висящих на боку ножен свой меч.
Она с удивлением смотрела на него, а он держал его острием вверх, и солнце яростно пылало на полированном металле. И точно, в то утро, когда он въехал в лагерь, меч был при нем. Впервые за все время она видела его вооруженным предметом более грозным, нежели длинный кинжал или узкие короткие ножи, какими горцы нарезали еду и выполняли прочие мелкие работы, где требовался инструмент с острым концом. При виде Золотого Луча она позабыла обо всем. А теперь она разглядела меч вблизи, и вид его не особенно ей понравился. Он слишком явно говорил о войне. Слишком очевидно не годился ни для чего, кроме серьезной рубки и сечи.
Корлат перебросил смертельно опасную штуку в левую руку и протянул ей, рукоятью вперед.
— Возьми его.
Харри опасливо стиснула рукоять, и, когда Корлат разжал пальцы, меч не выдернул ее из седла, хотя попытался.
— Подними его, — велел король и продолжил, глядя на ее жалкие попытки: — Ты никогда не держала в руках оружия.
— Нет.
Она сжимала клинок, словно змею, способную заползти по собственному хвосту и ужалить ее.
Корлат отвел Исфахеля подальше, пока ее рука и плечо экспериментировали с новым предметом. Она описала им короткую дугу, и Цорнин внезапно ожил и, заржав, вскинулся на дыбы. Харри ойкнула, когда он снова опустился на все четыре. Уши у коня были развернуты к ней, а все мышцы напряжены.
— Золотой Луч — боевой конь, — мягко пояснил Корлат. — Ты подаешь ему надежду.
Харри обернулась и сердито глянула на него, а он подъехал и забрал меч. В глазах его светился юмор, и они вместе повернули обратно к лагерю. Король произнес несколько слов, она не совсем уловила смысл и повернулась к нему, чтобы попросить его повторить сказанное. И обнаружила, что Огненное Сердце сорвался в галоп. Справившись с мгновенным потрясением, она сообразила, что это вызов, и Золотой Луч метнулся следом. Он догонял, пока ее не хлестнуло по лицу струящимся хвостом Огненного Сердца, а затем нос Цорнина поравнялся с ногой Корлата… но тут они влетели в лагерь, кони перешли на рысь, а затем на шаг. Они раздували ноздри, а Золотой Луч отворачивался от лагеря, моля о продолжении, но Харри сказала:
— Пожалуй, нет.
И Цорнин с тяжелым вздохом послушно последовал за Огненным Сердцем. Только спешившись, Харри поняла, что ездила босиком.
Корлат и Харри позавтракали вместе на одном квадрате длинного стола. Девушка разговаривала только с Наркнон, хотя та прикидывалась обиженной. Король же сосредоточился на тех, кто приходил поговорить с ним о случившихся в его отсутствие мелких неурядицах и полученных для него посланиях. Теперь Харри понимала многое из сказанного и гадала, беспокоит ли это Корлата. Ведь он больше не мог безбоязненно обсуждать свои тайны в присутствии Чужой. Когда они поели, в зотар вошел слуга, протянул королю длинный узкий сверток льняной ткани и с поклоном удалился. Корлат развернул покровы и поднял очередной меч. Этот клинок заметно уступал размерами королевскому, но Харри все равно разглядывала его с неудовольствием. Корлат небрежно обтер ножны льняной тканью и снова протянул ей клинок рукоятью вперед. Она неохотно взяла и, вместо того чтобы плавным движением вытащить его, неуклюже попятилась. Оружие вырвалось на свободу с приглушенным лязгом.
— Придется подучиться, — заметил Корлат, он явно веселился.
— Почему? — Где-то в глубине ее подняла голову ярость и начала прокладывать путь к поверхности. — Почему? Что общего у меня с мечами и… — она сглотнула, ведь уже полюбила Золотого Луча, — с боевыми конями?
Он подошел к ней и задумчиво заглянул в глаза. Она стояла, неловко воткнув кончик меча в груду ковров и выпрямив руку, словно в попытке удержать нежеланный предмет как можно дальше от себя.
— Это из-за твоих видений. Пригубив Воду, ты увидела воинский отряд на пути к сражению. Я и все мои Всадники слышали твой рассказ. А кричала ты на Древнем Языке наших предков, языке, на котором говорили, когда Дамар был единой страной, великой и зеленой, прежде…
«Прежде чем пришел мой народ», — подумала она, но не стала говорить об этом вслух, раз он сам промолчал.
— А спустя несколько дней весь лагерь узрел, как леди Аэрин вышла из огня приветствовать тебя. И при ней был Синий Меч, Гонтуран, с чьей помощью она отвоевала Корону Героев и победила армии Севера. — Король поколебался. — Аэрин не видели со времен моего деда. Однако она всегда хорошо присматривала за своей страной, с тех пор как впервые выехала на битву с Черным Драконом, еще до того как в руки к ней попал Гонтуран. О ней говорят наши самые любимые легенды.
Яркие пузырьки ярости в ее глазах взорвались и пропали. Харри опустила голову. Затем согнула локоть и поднесла меч к глазам. Длинное блестящее лезвие подмигнуло ей. Серебряную рукоять, почти гладкую, украшали несколько еле заметных изящных завитков на нижней части гарды. Она мрачно на них уставилась. Изгиб и свод их казались ей более подходящим украшением для церковной скамьи, нежели для меча. Запястье начало дрожать от непривычной тяжести.
Корлат сказал как можно мягче:
— Послушай, всякий, кому даровано Видение, принадлежит тому, что видит. Это считается руководством, указанием, помощью, посланной богами или героями нашего великого прошлого, которых по-прежнему заботит судьба потомков их детей. Теперь дети пригубливают Воду в свой десятый день рождения, надеясь на подсказку в том, какое ремесло им больше всего подходит. Многие не видят ничего, ибо, как я уже говорил тебе, Вода на многих не действует, и тогда решение принимается исходя из более простых соображений доступности и традиций рода. Но все наши священники получили Видение священного служения в свой десятый день рождения. Каждый из моих Всадников видел себя с мечом… Многие из них и боевого коня выберут только той масти, которой был их конь в видении.
Харри лихорадочно перебила его:
— Но это не имеет отношения ко мне. Я — Чужая, я вообще не из ваших гор. Да, я видела войну, но мой народ тоже боится войны. Поэтому не странно, что даже я смогла ее почувствовать. То, что ты сделал со мной, я…
Девушка поперхнулась, услышав себя со стороны: она назвала себя Чужой и бойко говорила на горском языке, который начала осваивать, запинаясь и путаясь, всего несколько дней назад. Или это только казалось? Сомнения навалились с новой силой. Харри с шумом втянула воздух. Будь она годом младше, это можно было бы принять за всхлип, но не теперь. Она стояла, дрожа, сжимая меч, ожидая, что король ответит и поведает ей об ужасной судьбе, ожидающей ее.
Корлат взял ее за правое запястье и развернул спиной к себе. Переставил ей пальцы на рукояти, загнул большой вниз. И тут же Харри почувствовала, что именно так его и полагается держать. Она устало задумалась, не собирается ли искусство владения мечом, как езда на боевом коне и способность говорить на незнакомом ей языке, внезапно проснуться в ее крови, словно вирус.
— Госпожа, — произнес Корлат у нее над плечом, его правая рука по-прежнему поддерживала ее запястье, — я знаю, тебе трудно. Возможно, от моих слов тебе станет легче. Своим присутствием, своими видениями, самой своей чужестранностью ты подарила моему народу надежду. Это первая надежда с тех пор, как мы узнали о грядущем нашествии северян. Эта надежда необходима нам, моя госпожа. Ведь она едва ли не единственное, что у нас есть.
Харри отняла руку, повернулась и взглянула ему в лицо. Она глядела на него в ужасе, а он ласково взирал на нее сверху вниз. На лбу у него медленно собрались морщины.
— Как это они тебя называют… Хари? Разве так тебя зовут на самом деле?
Она поморщилась.
— Нет, это… — Она не знала, как будет по-горски «прозвище», и загадочное шестое чувство подсказывать не торопилось. — Это сокращенное имя. Полное мне не нравится.
— И как оно звучит?
Пауза.
— Ангхарад, — выдала она наконец.
Он повертел слово на языке.
— Мы будем звать тебя Харизум. Харизум-сол, ибо ты высокого ранга. Не многие Видят настолько ясно, чтобы поделиться с другими. А вышедшую из огня Аэрин-сол узрели все.
Постарайся поверить даже в странные для тебя вещи. Мой келар велел мне привести тебя сюда, а твой келар говорит через тебя сейчас. Госпожа, я не многое знаю о твоей судьбе, но верю, как и все люди в этом лагере, что она важна для нас. И Аэрин, давний и верный друг своего народа, даровала тебе свою защиту.
«От этого Аэрин не становится моим другом, — кисло подумала Харри, но, припомнив улыбку старшей сестры, подаренную ей Аэрин, не смогла думать о ней плохо. — А келар Корлата велел ему привести меня сюда. О боже. Пожалуй, это кое-что объясняет. Харизум-сол. Безумная Харри. Если бы Аэрин задержалась подольше, поговорила со мной… рассказала мне, что происходит». Она подняла глаза на Корлата и попыталась улыбнуться. Достойная попытка, у нее почти получилось. Но карие с золотыми крапинками глаза короля увидели больше, чем просто мужество, и его сердце рванулось к ней. Он отвернулся и хлопнул в ладоши. Слуга принес горячий коричневый напиток, который Харри впервые попробовала за поросшим кустарником невысоким песчаным холмом, босая и в островном халате. С тех пор она успела выучить его название — маллак.
В тот вечер Корлат, Всадники и Харизум-сол ужинали с размахом. Стол ломился от яств, и Харри впервые познакомилась с горной горчицей, получаемой из семян джикты. Приправа выжгла ей не только рот и язык, но и горло и желудок. Переднюю стенку зотара снова подняли, большая часть лагеря пировала снаружи на коврах перед низенькими столиками под луной и белыми звездами. По мере приближения конца пира Харри начала нервно подтягивать рукава и теребить концы своего пояса. Над лагерем висело напряжение, и оно ей не нравилось. Девушка надеялась, что тисненый кожаный мех сегодня не появится. Он и не появился, но она подозревала, что Корлат с иронией наблюдает за ее нервозностью.
Разговор шел слишком быстро, и она не успевала понять все. Видимо, шестое чувство перетрудилось и решило отдохнуть. И все же ей удалось разобрать, что целью их похода было выяснить, насколько хорошо — или плохо — подготовлены к отражению атаки северян многочисленные горные деревеньки на севере, на юге и к востоку от великой центральной пустыни. Путешествие складывалось не особенно весело, и не только из-за вылазки на запад на территорию Чужаков, где упрямый и напыщенный старик отказался слушать правду. Корлат ожидал этого и, подумалось ей, не считал нужным впадать в уныние. Их путь почти завершился. Впереди, в горах, хотя до него оставалось еще несколько дней пути, их ждал город Корлата. Там располагался его дворец и постоянное войско. Судя по тому, как о нем говорили, у Харри сложилось впечатление, что «Город» являлся единственным городом в королевстве Корлата. Здешний народ не особенно увлекался строительством, укреплением и жизнью в городах, помимо собственно королевского. Главное преимущество Города заключалось в неимоверном обилии келара. Но горцы были независимым народом. Они предпочитали держаться за свои клочки земли и обрабатывать их. Ни города, ни присутствие войск их не привлекали.
Часто слыша это слово, Харри начинала лучше понимать, что означает «келар». Он представлял собой некую разновидность магии. Дар же являлся специфическим воплощением келара в конкретном человеке. Также келаром называли чары или колдовство, разлитое в воздухе в некоторых районах гор. Одним из таких мест был Город, где одни вещи происходили спокойно, а другие не могли случиться ни под каким видом, причем вопреки обычным физическим законам. Даже утратив остальную территорию, горцы могли отступить в Город. Если северяне захватят или уничтожат все до последнего клочка, немногие уцелевшие сумеют по-прежнему жить в Городе, ибо в нем сохранилась отчасти сила древнего Дамара.
Харри начала мечтать о Городе, предвкушать, как увидит его. Вокруг нее Всадники и их король толковали о том, что нужно починить, что отковать заново, о лучших в горах кузнецах-дхогах и кожевенниках-паризи. Наркнон положила голову и лапы к Харри на колени и урчала так, что у обеих кости дрожали.
Время близилось к полуночи. Всадники глядели в свои пустые чашки, люди снаружи глядели на звезды. Харри дремала, по-прежнему слушая гул в воздухе, не в силах расшифровать его.
— Матин, — произнес Корлат.
Харри вздрогнула и проснулась.
Матин оглядел стол. Глаза его ненадолго задержались на золотоволосой девушке в багряном одеянии, прежде чем он взглянул на своего короля.
— Лапрунские игры на равнине перед Городом начнутся через шесть недель, если считать с завтрашнего дня.
Матин это прекрасно знал, но краем глаза видел, как девушка озадаченно подняла глаза на Корлата, а затем взглянула через стол на своего терпеливого учителя.
— Харизум-сол будет участвовать в них.
Матин кивнул. Он ожидал этого и, присмотревшись к Харри за последние дни, не возражал. Сама Харизум-сол резко сглотнула, но тоже не слишком удивилась. А после боевых коней и мечей могла догадаться, какого рода окажутся эти состязания. Бедный Матин. Она прикинула, как он воспринимает эту идею, и предпочла остаться в неведении. Вогнать самого сырого новичка, пусть даже ведомого келаром, в форму за жалкие шесть недель…
— Мы выедем завтра за два часа до рассвета, — сказал Матин.
«Шесть недель, — подумала Харри. — Многому ли можно научиться за шесть недель, даже если за тобой присматривает Аэрин?»