Робин Маккинли - Меч королевы _2

1       2       3       4       5       6       7


 

2

Харри с леди Амелией вышли, и старшая женщина со вздохом прикрыла дверь в столовую. Девушка улыбнулась. Жена коменданта как раз обернулась к ней и ответила сочувственной улыбкой.

— Что ж. Оставим мужчин, пусть сами томятся ожиданием. Я, пожалуй, навещу миссис Макдональд, а вы собирались прокатиться с Бет и Касси и привести их обратно к обеду.

— Может быть, с учетом обстоятельств… — начала Харри, но леди Амелия помотала головой.

— Не вижу причин для вашего отсутствия. Если он окажется здесь, у девочек прекрасные манеры, и именно их я пригласила бы, если бы мы давали официальный обед. И… — тут ее улыбка сделалась по-девчоночьи шаловливой, — если он приведет тысячу своих лучших людей, у нас окажется катастрофическая нехватка женщин, а вы же знаете, как я не люблю несбалансированный стол. Надо пригласить и миссис Макдональд. Удачной вам прогулки, дорогая.

Харри переоделась в костюм для верховой езды, села на уже взнузданного и оседланного пони, которого придержал для нее один из многочисленных слуг Резиденции, и в задумчивом настроении выехала на встречу с двумя подругами. Она размышляла, во-первых, сколько она может рассказать Касси и Бет, а во-вторых, надеялась, что этот Корлат пробудет достаточно долго и ей удастся его увидеть. Интересно, отличается ли с виду король-чародей от других людей?

Солнце уже палило. Харри приподняла край шляпы и осторожно прищурилась на небо. Оно было скорее желтовато-серым, нежели голубым, словно, как и все остальное вокруг Истана, выцвело от ярости здешнего солнца. Небосвод над головой выглядел твердым, как сводчатая раковина, и таким хрупким, что казалось, его можно пронзить копьем. Невозмутимый пони трюхал себе вперед, прядая ушами, а она устремила взгляд через пески. К западу от отцовского дома стояли древние леса, насчитывавшие не одну сотню лет, густо заросшие диким виноградом и плющом. Ни одному владельцу и в голову не приходило вырубить старый лес и пустить землю в дело. Для них с Дикки в детстве это была замечательная чаща, где они играли в разбойников и охотились на драконов. Причудливая сень всегда манила ее. Став постарше, она полюбила исходящее от леса ощущение невероятной древности и обширной сложной жизни, чуждой и непостижимой.

Пустыня и черные, с острыми гранями горы вокруг нее отличались от всего, к чему Харри привыкла. Однако всего за несколько недель в Истане она прониклась любовью к здешнему ландшафту: к жесткому песку, горячему солнцу и безжалостным секущим ветрам. Она поймала себя на том, что пустыня манит ее, как никогда не манила собственная зеленая земля. Но к какому открытию она влекла Харри, оставалось непонятным.

Еще большим потрясением стало осознание того, что она уже не тоскует по дому. Харри скучала по своим занятиям и еще сильнее — по отцу. После похорон она уехала так скоро, что не успела поверить в его смерть. Все казалось, будто он до сих пор объезжает верхом поместье в своем потертом пальто, ожидая ее возвращения. Затем она обнаружила, что снова помнит своих родителей вместе, словно они умерли одновременно, и разница, столь важная прежде, больше не имеет значения. Ей не снились жимолость и сирень. Она вспоминала их с любовью, но смотрела на завихрения песка и мелкие упрямые группки жестких кустов и никуда больше не стремилась. Тихий голос шептал ей, что она не хочет снова видеть Острова. Ей хотелось пересечь пустыню и забраться в горы на востоке, горы, на которые не ступала нога островитянина.

Она часто размышляла о том, какой другие люди видят здешнюю землю. Брат никогда, ни в какой форме об этом не упоминал. Она привыкла слышать, как другие молодые люди отзываются об «этой ненавистной пустыне» и «этом ужасном солнце». Бет и Касси так не говорили, они прожили в разных районах Дарии большую часть жизни, «кроме тех трех лет, когда мама возила нас на Острова, чтобы придать лоска, как она говорила». И дарийское солнце и дарийский климат, будь то на плодородных красных почвах юга с его вечной борьбой с джунглями за чистоту полей, или прохладные влажные плато, где росли апельсиновые плантации, или жаркие пески северо-восточной границы были для них частью дома, которую следовало принимать и к которой приспосабливаться. Когда Харри спросила, как им понравилось на Островах, сестры задумчиво примолкли.

— Там было совсем по-другому, — сказала наконец Касси, и Бет кивнула. Касси начала говорить что-то еще, осеклась и пожала плечами. — Совсем по-другому, — повторила она.

— Вам там понравилось? — не отставала Харри.

— Разумеется, — удивилась Касси.

— Нам нравилось везде, где мы жили, — добавила Бет, — как только у нас заводились друзья.

— Мне понравился снег на севере, — вспомнила Касси, — и меховые одежды, которые нам пришлось носить там зимой.

Харри сдалась.

Старшие обитатели форпоста, казалось, воспринимали землю вокруг так же, как и любые другие недостатки выбранного ими занятия. Дарийская служба, и гражданская и военная, воспитывала стоицизм во всех, кто не сдался и не уехал домой после первых нескольких лет. Гринафовский принцип «нам и здесь хорошо» казался осязаемым, как москитная сетка.

Как-то раз Харри удостоилась признания у мистера Петерсона, отца Касси и Бет. В тот вечер на ужине в Резиденции присутствовали несколько человек, и среди них Петерсоны. Мистер Петерсон сидел напротив нее и, казалось, не обращал внимания на беседу по ту сторону стола. Но позже вечером он возник рядом с ней. Она удивилась — он довольно редко выступал на светских сборищах, а его стремление избегать молодых незамужних дам, включая подруг собственных дочерей, вошло в поговорку.

Поначалу они сидели молча. Харри гадала, скажет ли он что-нибудь, и если да, то что именно.

Она по-прежнему терялась в догадках, когда он произнес:

— Я невольно услышал, что говорил за ужином тот молодой человек рядом с вами. — Он снова умолк, но она терпеливо ждала продолжения и не пыталась подгонять его. — На вашем месте я бы не придавал этому значения.

Упомянутый молодой человек рассказывал ей о ненавистной пустыне и ужасном солнце. Он служил субалтерном в форте, провел здесь два года и предвкушал избавление еще через два. «Но мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто у нас здесь не происходит смены времен года, — распинался юноша. — Она есть: у нас бывает зима. Три месяца кряду непрерывно льет, и все покрывается плесенью, включая людей».

— Мне здесь нравится. Среди нас есть и такие, — сказал мистер Петерсон, поднялся и убрел прочь.

Харри не успела ничего ответить.

Но она вспомнила его слова позже, когда осознала, что сама становится одной из тех, кому здесь нравится. Она прикидывала, кто еще может принадлежать к клубу избранных. Эта игра развлекала ее, когда иссякали темы для светской беседы. Она мысленно отмечала всех, кто не жаловался на жару, ветер, невиданные дожди, а затем пыталась отделить тех, кто, подобно ей самой, по-настоящему наслаждался секущими прикосновениями летящего песка и головной болью от яркого солнца, от тех, кто, подобно Касси и Бет, просто обладал жизнерадостной приспособляемостью.

Наконец Харри остановилась на полковнике Дэдхеме как на наиболее вероятном члене ее клуба и начала придумывать способ обсудить с ним данный предмет. Она прикидывала, не существует ли в клубе правила «не говори!». Но шанс наконец представился, меньше чем за две недели до прибытия гонца от Корлата в Резиденцию в четыре утра.

Шел очередной званый ужин в узком кругу у Гринафов. Когда джентльмены, и с ними ужасная вонь лучших сигар сэра Чарльза, перебрались в гостиную и присоединились к дамам, полковник Дэдхем пересек комнату и плюхнулся на диван у окна рядом с Харри. Она смотрела на таинственные белые озерца лунного света, разлитые по пустыне снаружи.

— Приоткройте окно, — сказал он, — и выпустите немного дыма. Я вижу, бедная Амелия почти в обмороке.

— Сигары должны быть как лук, — сказала Харри, отпирая шпингалет и толкая раму. — Либо вся компания употребляет, либо никто.

Дэдхем рассмеялся:

— Бедная Мелли! Боюсь, она бы испортила кучу вечеринок. Вы когда-нибудь курили сигару?

Харри улыбнулась, в бледных глазах зажегся огонек. Полковник припомнил, что некоторые молодые люди заклеймили ее холодной и лишенной чувства юмора.

— Да. Курила, потому и знаю. Отец в свое время давал ужины для своих друзей-охотников, и я была там единственной женщиной. Меня не отсылали есть в детскую, будто наказанную, и мне нравилось оставаться и слушать их рассказы. Они позволили себе привыкнуть к моему присутствию, потому что я прилично ездила верхом и стреляла. Но дым спустя несколько часов становился невыносим.

— Так ваш отец… — подтолкнул ее Дэдхем.

— Нет, не отец. Он научил меня стрелять, вопреки собственному здравому смыслу, но на обучении меня курить провел жирную черту. Это был один из его друзей, крестный Ричарда. В конце одного из таких вечеров он выдал мне горсть сигар и велел их выкурить, медленно и осторожно, где-нибудь, где бы я могла справиться с тошнотой в одиночку. И в следующий раз, когда сигары пустили по кругу, я тоже взяла одну. И он же помог мне выдержать разговор с отцом. Иначе там было не выжить. Он был прав.

— Надо сказать Чарльзу, — ухмыльнулся Дэдхем. — Он всегда в восторге, когда находит любителя сигар.

Взгляд ее снова привлек лунный свет, но теперь она обернулась.

— Нет, спасибо, полковник. Я не любитель. Терпела ради историй. Я ценю дым, только когда вижу в нем разные вещи.

— Я понимаю, о чем вы, но пообещайте не рассказывать об этом Чарльзу, — ответил он. — И ради бога, зовите меня Джек. Трех месяцев вполне достаточно, чтобы тебя называли полковником не чаще, чем того требует служба.

— Ммм…

— У Касси и Бет это получается очень мило. Скажите «Джек».

— Джек.

— Ну вот видите? В качестве следующего урока я перейду на другой конец комнаты и попрошу вас произнести мое имя снова, и вы увидите, как быстро я обернусь и скажу «Да?»

Она рассмеялась. С трудом верилось, что Дэдхем на несколько лет старше сэра Чарльза. Последний был представителен и величав, и сед. Голову жилистого и загорелого Дэдхема украшал стальной ежик. Сэр Чарльз был вежлив и добр. Дэдхем разговаривал с ней как друг.

— Вижу, вы часто смотрите в окно на наши дарийские степи. Видите тисовые изгороди, увитые плющом дубы и, гм, овец и прочий скот на зеленых пастбищах?

Она с некоторой неловкостью потупилась, поскольку не думала, что это так заметно, но решила, что нельзя упускать такой шанс. Она подняла глаза.

— Нет. Я вижу наши дарийские степи.

Он чуть улыбнулся при слове «наши».

— Врастаете, значит? Примиряетесь с постоянным избытком солнца — кроме тех месяцев, когда избыток дождя? Но вы же еще не видели нашу зиму.

— Нет… не видела. Но я не примиряюсь. — Она помедлила, удивленная, как трудно оказалось произнести это вслух, и в голове всплыл первый закон ее клуба. — Мне нравится. Не могу точно сказать почему, но мне здесь нравится.

Улыбка исчезла, и он задумчиво посмотрел на нее.

— Правда? — Он обернулся и сам выглянул в окно. — Многим из нас нравится. Мне, например. Вы наверняка догадались, что я люблю пустыню. Эту пустыню. Даже зимой, сразу после окончания дождей, когда пустыня на три недели превращается в джунгли, и до тех пор, пока солнце не начинает палить в полную силу. Мое ворчание на тему старейшего полковника на действительной службе — пустое. Я знаю, что если меня повысят, то почти наверняка переведут отсюда в одну из более цивилизованных частей этой нецивилизованной страны. Бульшая часть Дарии выглядит по-другому. — Он помолчал. — Вряд ли это много значит для вас.

— Но это так.

Он чуть нахмурился, изучая ее лицо.

— Не знаю, назвать вас очень удачливой или очень неудачливой. Мы здесь чужие, понимаете? Даже я, проживший здесь сорок лет. Эта пустыня — маленький кусочек старого Дамара. Она на самом деле даже не под нашей юрисдикцией. — Полковник кисло улыбнулся. — Мы не только не можем ее понять, мы не способны управлять ею. — Он кивнул на окно. — И горами за ней. Они стоят там, смотрят на тебя, и ты знаешь, что никогда не залезешь на них. Ни один островитянин этого не делал, — по крайней мере, никто не вернулся, чтобы об этом рассказать.

Она кивнула:

— Любовь без взаимности.

Он хохотнул.

— Любовь без взаимности.

— Именно поэтому никто никогда о ней не упоминает? Противоположную точку зрения слышишь достаточно часто.

— Боже! Не знаю… «Еще всего четыреста девяносто шесть дней, и я выберусь из этой песчаной ямы». Да, полагаю, так. Эта земля, особенно в здешнем краю, странная, и если она слишком сильно входит тебе в кровь, ты тоже делаешься странным. И не очень-то хочется привлекать к этому внимание.

Как раз когда она прокрутила этот разговор в голове на верховой прогулке, Харри увидела Касси и Бет, трусящих ей навстречу. Она снова вспомнила о Корлате и попыталась вызвать в памяти то немногое, что знала о свободных горцах. Джек о них рассказывал неохотно, и его уклончивость привела Харри к убеждению, что он знает о них очень много. Ведь он никогда не стыдился признаться в невежестве. Возможно, он пытался излечить ее от несчастной любви.

«Ой, мамочки, — подумала она, и стремительным прыжком ее любопытство превратилось в возбуждение. — Очень надеюсь, он не уедет до нашего возвращения».

Вопрос о том, сколько рассказывать подругам, погиб в зародыше. Как только их пони поравнялись, Бет спросила:

— Он уже здесь?

Харри ожидала «доброе-утро-как-ты» и не сразу поняла, кто имеется в виду.

— Корлат, — подсказала Касси. — Джек зашел к нам повидать папу перед завтраком, велел ему отправляться в Резиденцию и сказал, что он им там понадобится.

Мистер Петерсон и Джек Дэдхем единственные в поселке сносно говорили по-горски. Большинство дарийцев, часто имевших дело с островитянами, выучивали островной. Харри усвоила несколько дарийских слов, но совсем немного. Никому из ее соплеменников не пришло в голову написать общеупотребительный учебник дарийской грамматики. При дальнейших расспросах ей дали понять, что ей его учить не надо. Единственным, кто поощрял ее и научил нескольким горским словам, был Джек Дэдхем, а у него не хватало свободного времени. Сэр Чарльз изъяснялся на горском языке достаточно связно, но чувствовал себя неуютно. Он понимал, что ответственный комиссар должен знать язык своих подопечных, но не торопился соответствовать собственным ожиданиям и держал под рукой переводчика.

— Корлат… — Бет выдохнула это имя словно заклятие. — Папа говорит, горцы нас недолюбливают…

— Мы всегда это знали, — вставила Касси.

— …поэтому он, скорее всего, проскользнет туда и обратно так, что мы его и не увидим.

— У меня есть разрешение пригласить вас на обед, — сказала Харри. — Если он вообще появится, мы его увидим.

— Ой, как чудесно! — воскликнула Бет. — Наверняка даже он не сможет закончить свое дело до обеда. Давайте не уезжать далеко. Прибытие всяко не пропустим и будем знать, когда возвращаться. Очень обидно: приезжает настоящий король, а у тебя даже нет предлога с ним познакомиться.

— Вы знаете что-нибудь про свободных горцев? — спросила Харри. Они остановились вполоборота к Резиденции, чтобы держать ее в поле зрения. — Я нет. Никто мне ничего не рассказывает.

Обе барышни рассмеялись.

— Горцы — самый тщательно охраняемый секрет в Дарии, — сказала Касси. — В смысле, мы знаем, что они существуют. Некоторые из них приезжают сюда, в поселок. Я имею в виду, на весеннюю ярмарку. — Харри взглянула на нее. — Ну уж про ярмарку-то леди Амелия наверняка тебе рассказывала! — воскликнула Касси. — После трех месяцев дождей мы выползаем из укрытий и разгоняем хандру устроительством ярмарки…

— …где продаем друг другу всякие смешные мешочки, чепчики, кукол и скамеечки для ног, которых наделали, пока шли дожди, чтобы не сойти с ума от невозможности выйти на улицу, — продолжила Бет.

— Да, по большей части всякую ерунду. Но все очень веселятся первые две-три недели после прекращения дождей. Погода стоит довольно прохладная, это единственное время в году, когда можно выходить из дома даже в полдень. И из земли прет всякая зелень, и все наши пожитки разостланы на крышах и вывешены из окон, потому что они тоже зазеленели, — добавила Касси, поморщившись. — Мы украшаем улицы и площадь бумажными и настоящими цветами, и флагами, и лентами, и весь городок выглядит празднично от развешанных повсюду платьев и одеял. У нас тут водятся и настоящие цветы, помимо бессмертных пимчи, хотя нет ничего похожего на те, к каким ты привыкла дома. Все растет как бешеное две недели, поэтому к третьей неделе, ярмарочной, округа уже в зелени и цвету — даже пустыня, если ты можешь в это поверить.

Потом, конечно, солнце снова все убивает. Это четвертая неделя. А как у нас в остальное время, ты уже знаешь.

Да, но ярмарка… все приходят на ярмарку. Горцы тоже, несколько человек, хотя никогда не бывает никого особенного. Король уж точно не приезжал. И уж там не только наши бисерные кошелечки, наплетенные с отчаяния. Всегда бывает нечто по-настоящему красивое, в основном изделия самих дарийцев. Даже от слуг не ждут многого в период дождей. После первых недель охватывает такая тоска, что уже не до приказаний.

Но самые лучшие товары прибывают с юга. Погода такая дурацкая только здесь, однако на юге знают про нашу ярмарку, и торговцы понимают: вырвавшись из зимней тюрьмы, мы настолько шалеем от свободы, что готовы купить все, что угодно, поэтому они наводняют поселок.

Ярмарки и весенние праздники в том или ином виде здесь повсюду, но наша самая большая.

— У нас больше всего товаров и так далее, — подхватила Бет, — и мы единственный островной форт в этой глуши. Но дарийских деревень очень много, и они относятся к весне очень серьезно. Много песен и танцев и всякого такого. И они рассказывают прекраснейшие сказки, надо только переводчика найти. А это удается нечасто.

— У нас тоже песни и танцы, — вставила Касси.

— Да, знаю, — протянула Бет, — но это другое. Мы танцуем, чтобы разогнать кровь после долгого сидения взаперти. А у них танцы со смыслом.

Харри устремила на нее любопытный взгляд.

— Ты хочешь сказать, они просят богов о хорошем годе, такого рода смысл?

— Полагаю, да, — ответила Бет. — Хотя и не уверена.

— Никто не станет говорить ни о чем по-настоящему дарийском с островитянами, — пояснила Касси. — Ты наверняка заметила.

— Да… но я здесь новичок.

— Ты навсегда останешься здесь новичком, если ты островитянин, — сказала Касси. — На юге по-другому. А здесь, на границе, все очень четко сознают, что в этих горах, которые ты видишь каждый день из окна, живут свободные. Дарийцы, работающие у тебя или с тобой, очень стараются доказать свою принадлежность и верность всему островному и потому помалкивают. А остальные молчат по противоположным причинам.

— Ты начинаешь говорить как папа, — поддела сестру Бет.

— Мы достаточно часто слышали от него все это, — возразила Касси.

— Но горцы… — сказала Харри.

— Да. По-моему, единственное, что нас объединяет, это радость в первые три недели весны. Поэтому несколько горцев приходят на нашу ярмарку.

— Хотя не очень-то они веселятся, — вставила Бет. — Являются в этих своих неизменных балахонах. Лица тоже закрыты, и не видно, улыбаются они или хмурятся. А некоторые носят смешные залатанные кушаки вокруг пояса. Но таки приходят и остаются на несколько дней… У них самые прекрасные лошади на свете. Горцы разбивают лагерь за пределами поселка и всегда выставляют караул, совершенно открыто, как будто нам нельзя доверять…

— Может, и нельзя, — пробормотала Касси.

— …но никогда не продают лошадей. Они привозят роскошнейшие ковры и вышитые пояса — куда красивее тех штопаных, какие носят сами. Это они продают. Вышагивают по краю большой центральной площади старого базара со всем этим ярким товаром в руках, пока все прочие смеются, болтают и бегают вокруг. Выглядит жутковато.

— Да ничего подобного, — фыркнула Касси. — Это ты баек наслушалась.

Бет покраснела. Помолчав, она сказала:

— Видишь что-нибудь у Резиденции?

— Нет, — ответила Харри. — Каких баек?

Повисла новая пауза, пока Касси смотрела на Бет, а Бет на гриву своего пони.

— Моя вина, — сказала Касси немного погодя. — Нам не полагается говорить о них. Папа по-настоящему расстраивается, когда ловит нас на этом. Истории в основном про магию. Считается, что Корлат и его народ пропитаны ею, даже в наше время, а про самого Корлата поговаривают, будто он безумен.

— Магия? — переспросила Харри, припоминая слова Дэдхема. — Безумен? — О безумии полковник не упоминал. — Как так?

Обе барышни пожали плечами.

— Мы так и не сумели выяснить, — призналась Касси.

— А уж нам обычно довольно быстро удается выжать из папы все интересное, — сказала Бет. — По-видимому, там действительно нечто ужасное.

Касси рассмеялась.

— Ты слишком начиталась романов, Бет. Просто папа отказывается верить в магию, вот и не желает о ней говорить. Джек Дэдхем в нее верит — они с папой иногда об этом спорят, когда думают, что никого вокруг нет. Безумие, если это оно, каким-то образом связано с силой короля. За обладание силой, выходящей за пределы возможностей смертных, ему приходится платить своего рода припадками безумия.

— Это кто тут слишком много романов читает? — вскинулась Бет, и Касси улыбнулась.

— Да уж, действительно захватывает воображение, — сказала она, и Бет кивнула.

— Неудивительно, что вам так охота на него поглядеть, — заметила Харри.

— Да. Знаю, это глупо с моей стороны, но, мне кажется, должно же это как-то проявляться. Вдруг он окажется восьми футов ростом или с третьим глазом посреди лба, — предположила Бет.

— Боже! — выдохнула Харри.

— Надеюсь, нет, — поежилась Касси.

— Ну, вы же знаете, как говорится в легендах, — сказала Бет.

— Не очень-то, — строго возразила ее сестра. — Даже когда папа снисходил до перевода, по паузам было понятно, как много он опускает.

— Да, но все равно, — настаивала Бет. — Говорят, древние короли и королевы были выше ростом, чем простые смертные…

— Дарийцы в основном ниже нас, по крайней мере те, кого мы видим, — перебила Касси. — Король может выглядеть совершенно обычным для нас и казаться очень высоким для них.

— …и что-то в их глазах выдавало королевское происхождение.

Последовала очередная пауза.

— Что-то? — спросила Харри.

Обе девицы вновь пожали плечами.

— Что-то, — повторила Бет. — Это одна из тех вещей, которые папа всегда опускает. Как безумие.

— Надеешься, король пеной изойдет? — насмешливо сказала Касси.

Бет бросила на сестру шкодливый взгляд.

— Нет, я за третий глаз.

Беседа увлекла их довольно далеко от крайних домов поселка, туда, где пыль под копытами пони уже перестала притворяться чем-то иным, нежели пустынный песок. Повисла тишина.

Касси предложила пуститься галопом, что было старательно исполнено. Солнце поднялось уже довольно высоко, поэтому спустя несколько минут, когда они снова натянули поводья, плечи у пони потемнели от пота. Харри бросила очередной взгляд в пустынную даль, щурясь на зыбкий свет.

— Как думаешь, можно уже повернуть? — мечтательно спросила Бет, прикрывая глаза ладонью в элегантной белой перчатке.

Харри улыбнулась:

— Если хотите, проведем остаток утра у меня в гостиной. Оттуда отлично видна парадная дверь.

Бет кинула на нее благодарный взгляд, Касси хихикнула, но все трое повернули пони обратно и послали их рысью к дому.

К тому времени, когда они достигли первого намека на тень, предлагаемого тощими, но упрямыми деревьями на краю поселка, Харри изнемогала от жары. Вдобавок начала побаливать голова, и девушка злилась на себя за беспричинную спешку. Ничто не могло ускользнуть от их внимания. Резиденция стояла чуть поодаль от остальных домов, на собственном участке, и дорога, заканчивавшаяся у ее парадных дверей, все время маячила у них перед глазами. Они отсутствовали всего лишь чуть больше часа. Харри подумывала, не предложить ли встретиться еще через час, чтобы успеть переодеться и принять ванну. В ее нынешнем состоянии ей не хотелось видеть никаких королей, умных или безумных.

Но, кинув украдкой взгляд на Бет и увидев, как отчаянно та надеется ничего не пропустить, она решила: «Ну ладно, умоюсь хотя бы, а потом выпьем холодного лимонада и будем с комфортом наблюдать за входом».

Лошадки медленно топали по улице в сторону Резиденции. Касси стянула шляпу и обмахивалась ею. Харри на миг прикрыла глаза. «Отвратительная привычка, — сказала она изнанке своих век. — А вдруг эта жирная сонная четвероногая кушетка с ушами и хвостом внезапно ринется вперед или шарахнется в сторону?» — «А вдруг небо упадет?» — ответила ей изнанка век.

«Четвероногая кушетка» резко остановилась посреди дороги и резко вскинула голову, а Бет придушенно прошептала:

— Смотрите.

Харри и Касси посмотрели. Они почти приехали. Оставался лишь широкий круг перед Резиденцией, удобный для разворота карет или построения половины полка. С одной стороны, где высокий дом отбрасывал немного тени, виднелись семь коней и один человек. Кони обступили человека небольшим полукругом, а он сидел, скрестив ноги, у стены дома. Лошади стояли тихо, время от времени переступая ногами. Порой одна или другая вытягивала шею и касалась носом человека. Он их гладил, и они снова поднимали головы. Первым делом Харри отметила красоту животных. Лошади были не ниже шестнадцати локтей ростом, с длинными чистыми ногами, с хвостами почти до земли. Три буланых коня лоснились даже в пыльной тени, еще один был серый, один темно-каурый и один соловый. Но самый лучший стоял дальше всех от трех жирных пони, по-дурацки застывших посреди каретного проезда. Кроваво-гнедой, красный, как огонь, с черными ногами и хвостом. Он держался особняком от остальных лошадей и не обращал внимания на человека у своих ног. Конь уставился на вновь прибывших, словно это его земля, а они на нее вторглись. Остальные лошади медленно повернули головы посмотреть, что там углядел их вожак, и Харри заметила еще кое-что: полное отсутствие упряжи.

— Он здесь, — констатировала Касси.

Бет глубоко втянула воздух.

— Но как? — прошептала она.

— Посмотрите на этих коней, — выдохнула Харри, и в ее голосе прозвучало столь явное обожание, что она сама его услышала.

Касси отвела глаза от семи лошадей, вопреки всему невидимками пересекших бесцветную пустыню прямо под носом у трех человек, которые их высматривали, и сочувственно улыбнулась подруге.

— Ты же никогда раньше не видела горскую лошадь? Они считаются лучшими в Дарии.

— И не продаются, — припомнила Харри.

Касси кивнула, хотя Харри не могла ее видеть — ее взгляд был по-прежнему прикован к лошадям.

— Джек Дэдхем отдал бы руку, чтобы хоть разок прокатиться на такой.

— Без поводьев, — сказала Харри.

— И без стремян, — добавила Касси, и Харри увидела, что она права.

Седла представляли собой подбитые мягким кожаные попоны, изящно вырезанные и изогнутые. Харри различала блеск вышивки на подпругах и луках. Ни один из коней не тронулся со своего места в полукруге, хотя теперь все, включая человека, смотрели на пони и их всадниц.

— Лошади, — с горечью произнесла Бет. — Разве вы не понимаете, что это значит? Он уже здесь, а мы ничегошеньки не заметили! Если это не магия, то что?

Она снова тронула своего пони вперед. Касси и Харри медленно последовали за ней и остановились перед лестницей. Появились трое конюхов, готовых отвести пони в стойла за домом.

Едва ноги Харри коснулись земли, как из дома послышался шум. Грум беспокойно вился рядом, поскольку на горьком опыте усвоил, что эта островитянка не желает, чтобы ей помогали спешиваться. Харри обернулась как раз вовремя и увидела, как резко распахнулась тяжелая дверь, аж петли завизжали, и на крыльцо стремительно вышел мужчина в свободном белом одеянии с алым кушаком вокруг талии. Следом за ним выскочили еще несколько человек и столпились вокруг него, когда он приостановился на веранде. Будучи осью нервного колеса, он медленно поводил головой, окидывая взором вертевшихся вокруг и пищавших на него людишек. Не смея приблизиться, Харри потрясенно узнала четверых из этих мелких смертных: сэр Чарльз и мистер Петерсон, Джек Дэдхем и ее собственный брат Ричард. Человек в белом был высок, хотя не выше Ричарда или сэра Чарльза. Но воздух вокруг него дрожал, словно жаркое марево над пустыней. Волны исходили от его белых рукавов, мерцали тенями его алого пояса. На его фоне остальные казались мелкими, бледными и словно размытыми, тогда как он был столь ярок, что глазам больно. Еще несколько мужчин вышли следом за островитянами и встали чуть в стороне, не сводя глаз со своего короля. А кто еще это мог быть! Только Корлат.

Харри глубоко вздохнула. Ни безумия, ни чего-либо нечеловеческого в нем не наблюдалось. Но и склонности к сотрудничеству тоже. Он качал головой и хмурился в ответ на чьи-то торопливые слова. Сэр Чарльз выглядел совершенно несчастным. Корлат пожал плечами и развел руками перед собой, словно человек, выходящий из лесу на долгожданный солнечный свет. Он широко шагнул к краю веранды. И тут к нему резко приблизился Дэдхем и заговорил с ним. Он произнес всего несколько слов, но настойчиво. Корлат обернулся, словно против воли, и посмотрел на него. Полковник протянул руку ладонью вниз и развел пальцы. Так они стояли долгую минуту. Горец посмотрел на протянутую ему руку, затем взглянул в лицо ее обладателя. Харри, наблюдая, затаила дыхание, сама не зная почему. Пока горный король удерживал его взгляд, на лице Дэдхема проступило страшное напряжение, но протянутая рука дрожала едва заметно. Корлат медленно протянул собственную руку и коснулся тыльной стороны запястья Дэдхема двумя пальцами. Полковник опустил внезапно потяжелевшую руку и облегченно обмяк, словно убийца, которому прямо на эшафоте отменили приговор. Напряжение сползло с его лица, уступив место страшному изнеможению.

Корлат снова развернулся и поставил ногу на верхнюю ступеньку. Никто не попытался остановить его. Пятеро мужчин в свободных горских одеяниях отделились от теней на веранде и двинулись следом. Харри не нашла в себе сил оторвать взгляд от короля, но краем глаза отметила, что остальные горцы тоже носили яркие кушаки: золотой, оранжевый, зеленый, голубой и лиловый. Король не выделялся ничем, кроме осязаемости своего присутствия.

Харри стояла всего в паре футов от нижней ступеньки, держа в поводу пони. Касси и Бет остались далеко позади, а мальчик-конюх застыл в нескольких шагах от ее локтя. Корлат по-прежнему не замечал их, и девушка завороженно таращилась на него. А он приближался. Казалось, в воздухе стоит рев, он бьет по барабанным перепонкам и давит на глазные яблоки, пока не моргнешь. Затем король резко поднял глаза, словно из бездонной глубины размышлений, и взгляды их встретились. Глаза у него были желтые, как золото, горячее жидкое золото в плавильной печи. Харри внезапно сделалось трудно дышать, и она поняла, почему у Дэдхема было такое лицо. Она едва устояла на ногах, рука стиснула поводья, а пони опустил голову и принялся недовольно жевать удила. Жар от короля исходил невероятный. Словно тысяча пустынных солнц палила ее. «Магия? — подумала она сквозь грохот. — Это и есть магия? Я приехала из холодных краев, где ведьмы живут в тенистых зеленых лесах. Что я здесь делаю?» Она разглядела сдерживаемый этим человеком гнев. Гнев смотрел на нее из желтых глаз и перекатывался по сияющему белизной одеянию.

 

Затем все кончилось. Он отвел глаза, спустился с последних ступеней и прошел мимо, словно ее не существовало. И она отпрянула с его дороги, чтобы даже краешек его белого рукава не коснулся ее. Человек при конях возник из тени верхом на одном из буланых. Остальные шестеро красавцев подошли к своим всадникам и ткнулись в них мордами. Кроваво-красный жеребец подошел к королю и приветствовал его негромким ржанием. Корлат неуловимым и непринужденным движением взлетел в седло, однако гнев еще не отпустил его. Конь тоже это почувствовал и замер, внезапно напряг все мышцы — неподвижность затишья перед боем. Вот уже и прочие оседлали своих коней. Корлат не взглянул на них, но красный жеребец взял с места в галоп, и остальные последовали за ним. Стук конских копыт по твердой земле внезапно напомнил Харри, как неестественно тихо вели себя все после слов Дэдхема. Неслышный гром стихал по мере удаления цветных кушаков горцев и их блестящих на солнце коней. Харри пришла в себя и огляделась: сэр Чарльз, Джек и мистер Петерсон снова обрели нормальные размеры, а у нее страшно разболелась голова.

Читать дальше >>>


1       2       3       4       5       6       7

Яндекс.Метрика Анализ сайта - PR-CY Rank