Железный шип - Зловещие часы

13

Зловещие часы

В детстве мама учила нас находить разные фигурки в облаках. Мы лежали на траве в парке фон Брауна и показывали друг другу: вот единорог, а вот рыцарь, а вон там дракон разворачивает свою чешуйчатую тушу. Только потом, гораздо позже, я узнала, что за это можно попасть в Очиститель. Образы не могли существовать сами по себе, не воплощенные инженерами в стальных шестернях и клубах пара. Вашингтонское Бюро Ереси не признавало никаких фантазий, никакой магии, ничего, что не имело бы своим источником вирус или чистую науку.
Те же фигуры я отыскивала сейчас в потеках на потолке спальни, пока утреннее солнце раскидывало по комнате свои лучи, пробираясь сквозь кроваво-красные бархатные шторы.
— Кофе! — провозгласил Дин, открывая дверь ногой и протискиваясь спиной вперед с серебряным подносом, украшенным розочками и смотревшимся в его больших загрубелых ладонях довольно-таки комично. — Раскопал немного в крысином чулане, который ваш папаша величал буфетной. Древний как я не знаю что, зато крепкий.
Я натянула одеяло до подбородка — свою грязную, безнадежно испорченную форму я вчера скинула и спала (точнее, безуспешно пыталась уснуть) в одной нижней юбке и лифчике.
— Дин, это моя комната вообще-то. — Я не хотела, чтобы он видел меня растрепанной и заспанной. С Кэлом это не имело значения, но Дин — дело другое.
— И я крайне извиняюсь за вторжение, но мне почему-то кажется, что меня простят. — Переступив порог, он захлопнул дверь точно тем же манером.
Я нащупала под подушкой нещадно вонявший джемпер и, поскорей натянув его на себя, откинула покрывало. Мои пальцы беспомощно зашарили по подносу.
— Почему ты принес… это?
Дин пристально посмотрел на меня:
— Что-то не так, мисс Аойфе? Дурной сон? Чересчур накрахмаленные простыни?
— Я… — Усилием воли я заставила себя выдержать его взгляд не краснея. — Обычно я не остаюсь с молодыми людьми наедине. За исключением Кэла. И то только когда мы готовимся к экзаменам.
Он расхохотался:
— Успокойтесь, принцесса. Это всего лишь кофе.
— Я совершенно спокойна, — произнесла я тоном, в котором не было и тени спокойствия, и бросила взгляд на лампу на прикроватном столике. Абажур из цветного стекла, тяжелая металлическая подставка. Такой можно хорошенько шарахнуть по голове, если потребуется. Не то чтобы я опасалась Дина, но в этой жизни ни в чем нельзя быть до конца уверенной. Как ни крути, я едва его знала, а он был сейчас так близко, что без труда мог меня обнять. — Мне бы очень не хотелось поднимать крик, если ты позволишь себе лишнее, — добавила я.
— Кричать вы не станете. — Дин налил кофе из серебряного кофейника в фарфоровую чашку, маленькой хрупкой птичкой угнездившуюся в его ладони. — У вас другие планы — треснуть меня лампой, на которую только что глазели, и сделать ноги. Вы не из тех, кто ищет помощи.
— Как раз мне она нужна куда больше, чем ты можешь себе представить. — Слова выскользнули сами собой. Я поняла, что проговорилась, только когда Дин замер, пролив кофе себе на штанину.
— Вот черт. — Он присел у меня в ногах, продавив своим весом старенький матрас. — И что же это за тайна, от которой у малышки грустные глазки и из-за которой она не спит по ночам? Можете, конечно, сказать, что ничего такого нет. Кэл бы поверил. Но я-то не Кэл.
— Я… — Обхватив пальцами чашку, которую он протянул мне, я ощутила, как на меня словно холодом повеяло. Похоже, я сказала лишнее. — Тайна останется тайной.
Мне нравился Дин, может быть, даже больше чем нужно, но я твердо решила, что никому не позволю навещать меня в вылизанных, ни пятнышка, пахнущих хлоркой коридорах, оглашаемых криками больных, чьи кошмары не могут развеять никакие лекарства. Свидетелями моего угасания будут только призраки, порожденные моим зараженным разумом. Я не стану, как Нерисса, удерживать при себе заложниками тех, кто в здравом уме, — так я решила в тот день, когда ее признали неизлечимой.
— Что ж, дело ваше. Пусть остается. Пока, — добавил он. — Но мы так и не определились с моей платой.
Я поглубже забралась под одеяло.
— Я вряд ли смогу расплатиться с тобой, Дин. У меня очень немного денег и уж точно нет ничего другого, что… заинтересовало бы… кого-то вроде тебя.
— У вас есть ваша тайна, — возразил Дин. — Когда-нибудь вы ее мне поведаете, я возьму ее, и буду хранить вместо вас.
Мне смутно припомнилась одна из историй Нериссы — о бедной девушке, которая плела золото из соломы и торговалась с колдуном за тайну. [Имеется в виду сказка братьев Гримм «Румпельштильцхен».]
— Мисс Аойфе? — Уголки губ Дина опустились, он смотрел серьезно. — Такова моя цена. По рукам? Только без обмана.
Нериссы не было рядом, да если бы и была, вряд ли она чем-то помогла бы мне. Кто я ей — всего лишь какая-то девчонка, которая приходит и слушает ее россказни. Ей все равно, окажусь я в долгу у «колдуна» или сбегу из Академии и присоединюсь к бродячим артистам. Чувствуя, что, пообещав свою тайну такому человеку, как Дин Харрисон, я переступаю некую черту и возврата уже не будет, я все же пожала его протянутую ладонь.
— Хорошо. По рукам.
После его ухода я откинула покрывало и бросилась к платяному шкафу в надежде раскопать хоть что-нибудь, что не было бы покрыто грязью и донельзя заношено. В помутневшем зеркале выше меня на целую голову отразилась потрепанная замарашка. Какая одежда: на мне столько грязи и подсохшей крови — впору новую кожу искать!
Толкнувшись в несколько узких дверец, я обнаружила маленькую ванную с паровым водонагревателем в углу. Он зашипел дружелюбной змеей, стоило мне повернуть кран, и в раковину потекла красная от ржавчины вода. Я нашла мочалку и оттерла себя дочиста, стараясь не касаться повязки. Дин обработал рану не хуже, чем в лазарете Академии, и укус почти не болел — только если нажать. Кожа вокруг места, на которое пришелся зубастый «поцелуй» шоггота, была бледной, но без зловещей зелени вдоль голубых прожилок вен — верного признака, что инфекция распространяется по кровеносной системе. Познания нашего проводника в полевой хирургии могли бы, пожалуй, гарантировать ему легальную работу в Лавкрафте — пользовать жертв нападения гулей или прокторов, которым не повезло при подавлении беспорядков еретиков. Но мне как-то сложно было представить его марширующим в рядах суровых врачей и сестер Черного Креста, медицинской службы Бюро. Да его только за одно курение выкинут, и недели не пройдет.
Самая грязь сошла, оставшись на мочалке. Бросив ее сушиться в пустую раковину, я прошлепала обратно к шкафу. Большинство вещей оказались на мальчика — старомодные короткие штанишки, жилет, рубашки под целлулоидные воротнички и высокие кожаные ботинки для верховой езды. Однако в глубине нашлось шелковое платье с низкой талией, а пошарив еще как следует, я обнаружила перламутровый гребень, которым заколола поднятые волосы. Смотрелись они все равно настоящим вороньим гнездом, но хоть в глаза не лезли. Платье влажно переливалось рубиново-красным, гребень сверкал в моих темных волосах костяным блеском. Я примерила ботинки — оказалось, что у юноши, когда-то давным-давно жившего в этой комнате, были удивительно маленькие ноги. Голенища охватывали мои икры словно перчатка.
Когда дверь шкафа закрылась и зеркало вновь отразило меня, у меня перехватило дыхание. Я выглядела точной копией матери.
Отшатнувшись так, что едва не запнулась о собственные ноги, я выскочила в коридор. При дневном свете Грейстоун казался огромным и запустелым. Стояла глухая тишина. В темноте, тем же путем, который навел на меня вчера такую жуть, я двинулась к библиотеке. В малой гостиной портреты Грейсонов по-прежнему мрачно смотрели со стен, покрытые тончайшей вековой пылью. Я остановилась, читая таблички, такие же строгие, как и сами изображения: «ТОРНТОН», «БРЮС», «ЭДМУНД».
Надпись под самым новым из портретов гласила: «АРЧИБАЛЬД ГРЕЙСОН». Я замерла. Наконец-то я увижу, каким был мой отец, есть ли во мне что-то от него. Я подошла ближе, горя желанием рассмотреть все, до последнего мазка кисти.
Отец на картине был одет в элегантный костюм. Только серебрившиеся на висках темные волосы и морщинки в уголках пронзительных глаз выдавали в нем человека уже не первой молодости. Очки на цепочке, пятном выделявшиеся на простом зеленом шейном платке, и угловатые скулы сообщали ему строгий и недовольный вид, делая весьма похожим на одного из моих профессоров. Но в отличие от любого из них отец был еще и красив, хотя и несколько книжной красотой. Конрад походил на него — если не цветом волос, то чертами лица, и чем дальше, тем больше мне начинало казаться, что передо мной повзрослевшая и посуровевшая копия моего брата. Я поскорее отступила назад, к портрету Торнтона, в далекое, безопасное прошлое.
Сама я нисколько не была похожа на отца. Глаза те же, но на этом сходство и заканчивалось. Открытие оказалось тяжелым, и эту тяжесть невозможно было стряхнуть. Я так хотела расспросить Арчибальда о Нериссе, обо всем, что у них произошло, так хотела, чтобы он вернулся и ответил на мои вопросы. Вот только этого не будет — желания не сбываются просто сами собой, по мановению волшебной палочки.
Спеша в главный холл, я едва не врезалась в Бетину с подносом. Та отпрянула, и выплеснувшаяся овсянка с тостом плюхнулись на потертую ковровую дорожку.
— Звезда и камень! Прошу простить, мисс. — Опустившись на колени, она принялась оттирать пятна, оставленные кашей и чаем, уголком своего фартука.
— Я сама виновата, — ответила я, нагибаясь за тостом. Он был из черствой корки и отдавал плесенью. — Ты выбралась из кухни, — вдруг сообразила я.
— Не могла же я оставить молодую хозяйку без завтрака! — фыркнула Бетина. — В холодильном шкафу кое-что еще отыскалось, да и в погребе тоже. Потом, день все-таки, вас здесь трое. Может, эти тени и не сунутся сюда, чтобы… ну вы знаете, о чем я, мисс.
Вздрогнув, она принялась тереть ковер еще сильнее.
— Очень мило с твоей стороны, — проговорила я, вставая и оглаживая свое новое платье. Шелк был холодным и скользким — все равно что оболочка козодоя, скрывающая его истинный облик. — А ты не могла бы отнести мой завтрак в библиотеку?
Бетина сморщила носик:
— Нет уж, увольте, мисс. От этой комнаты у меня мурашки через всю спину. Я оставлю в мармитнице, если вам придет мысль покушать. — Из своей удобной позиции она ущипнула меня под коленкой. — Вам нужно лучше есть, мисс, а то будущему мужу и взглянуть не на что будет — ни с переда, ни с кормы. Мистеру Харрисону, например.
От деловитого тона, с которым все было произнесено, я потеряла дар речи.
— Я… мне… — запинаясь, пробормотала я, шарахнувшись от девушки. — Тебя это совершенно не касается, Бетина.
— Как скажете, мисс.
В холле я отыскала свою школьную сумку там, куда Кэл швырнул ее, когда мы буквально ворвались в Грейстоун. Порывшись в ней — почти все внутри было отсыревшим и грязным, — я достала набор инструментов и устремилась обратно в библиотеку. Как и прежде, двери сами собой разъехались в стороны, стоило мне приблизиться. Мороз так и продрал по коже, разливаясь в крови разрядами электричества и ледяным эфиром.
Услышав донесшееся из малой гостиной ругательство, я с облегчением повернула назад и вновь двинулась по коридору с портретами. Я еще недостаточно набралась храбрости для повторного визита в библиотеку.
В гостиной Кэл, неловко, словно новорожденный теленок, вытянув перед камином длинные руки и ноги, пытался зажечь скрученную бумагу под трухлявыми поленьями, но та лишь шипела и трещала. Некоторое время я наблюдала, как он с красным лицом, бормоча проклятия, бьется над не желающим разгораться пламенем.
— Я думала, ты уже на полпути домой, — произнесла я наконец, заставив его подскочить.
— Аойфе! — Он уставился на меня и осматривал с ног до головы в течение добрых нескольких секунд. Глаза его потемнели. — Ты выглядишь… другой. Это ведь не твои вещи.
— От формы практически ничего не осталось, — объяснила я. — Платье я нашла в шкафу.
— Думаешь, так можно? — Он поворошил в камине кочергой. — Я слышал, надевать чужое — плохая примета.
Я коснулась гребня в своих волосах.
— Интересно, что бы сказали в Академии, узнай они, что ты придаешь значение подобным суевериям? И вообще платье мне нравится, а то, о чем ты говоришь, — глупые байки.
— Глупые, глупые. Платье, конечно, яркое, красное. Как флаг Багровой Гвардии. — Он зажег очередную спичку и выругался, когда пламя обожгло ему пальцы.
— Я в библиотеке, если что, — вздохнула я. — И на будущее — девушкам не очень нравится, когда их наряд сравнивают с символом всеобщего врага.
— Аойфе, я хотел извиниться… — заторопился он, но сам себя прервал и, набрав в грудь побольше воздуха и сделав серьезное лицо, поднялся: — Извини за то, что наговорил тебе вчера. Я вовсе не считаю тебя наивной.
— Но насчет Конрада, значит, все равно думаешь, что я не права?
Нужно просто принять извинения Кэла, и пусть все будет по-прежнему. Вчерашняя размолвка до сих пор отзывалась болью у меня в груди, но и брата я предать не могла. Даже на словах.
— Давай не будем ссориться, — попросил Кэл. — Просто договоримся, что выходим завтра. Его здесь нет, Аойфе.
Я выпрямилась. Длинный подол скользнул по ногам; в этом платье я чувствовала себя старше и выше ростом.
— Значит, нужно выяснить, где он.
— Аойфе, будь разумной… — начал он, но я не стала слушать, повернулась и ушла. Мы с Кэлом дружили с того дня, когда оба остались без пары на ознакомительной экскурсии по Школе Движителей, но в последнее время спорили друг с другом по любому поводу, и каждый наш разговор оборачивался конфликтом — будто между слов таилась царапающая, с острыми краями злость.
Выбор между единственным другом и семьей дался нелегко — я чувствовала, словно что-то тошнотворное никак не уляжется внутри меня. Без Кэла я останусь совсем одна.
Чтобы отвлечься от мыслей, принимавших совсем уж мрачное направление, я решительно зашагала в библиотеку. Через двери я пронеслась так, как будто ничего пугающего за ними и не было. Конрад просил меня починить часы: механизмы и математика помогут мне забыть о своих проблемах.
Часы ждали в дальнем конце длинной и высокой комнаты, стрелки их беспорядочно дергались, словно крысиный хвост. Опустившись на колени, я открыла дверцу и вгляделась в хитросплетение острозубых шестеренок.
— Я починю вас, — шепнула я. — Только позвольте мне.
Секунду ничего не происходило, потом шестерни завертелись быстрее, стрелки заметались по циферблату щупальцами шоггота.
— Я ничего не испорчу, — пообещала я. — Прошу вас. Я должна это сделать.
Может, это и есть первый признак безумия — разговаривать с неодушевленным механизмом? Наверное, все-таки нет. Вот если бы они мне ответили…
Я медленно протянула руку к корпусу, хотя при той скорости, с которой вращались шестерни, рисковала лишиться половины пальцев, попади они между зубьями.
— Конрад просил меня, — прошептала я. — Я должна их починить. Я должна починить вас.
Часы начали бить. По кончикам пальцев словно пробежали разряды, звон отдавался в ушах. В груди факелом заполыхало пламя, все тело объяло лихорадочным жаром, и под шелком платья меня бросило в пот. Будто электрическим током пронзило плечо, ощущение распространялось все дальше и дальше, бой часов сливался в один сплошной гул, разрывающий голову.
— Прекратите! — завопила я.
Так же внезапно, как пришли в неистовство при моем приближении, теперь все до единой шестеренки резко замерли. Вниз посыпалась тончайшая стружка, снятая вошедшими в клинч зубьями.
Секунду я медлила. Сама идея, что механизм остановился по моему приказу, даже в нынешнем состоянии казалась мне нелепой. Однако шестерни не двигались с места, словно выжидая, и я полезла в корпус, остро ощущая порез на большом пальце и ссадины на костяшках. Внутренности часов хищно скалились металлическими зубьями, кромки и выступы частей механизма цеплялись за кожу — каждый раз я нервно выдыхала. Если бы часы пошли снова, я лишилась бы пальцев, но Конрад оставил мне задание, и я не видела другого способа выполнить его.
Постаравшись припомнить, что было на базовом курсе по машинам и механизмам в прошлом году, я высвободила из зацепления и поставила на место все сбившиеся с такта шестерни, потом подтянула грузики, чтобы вновь запустить часы. Издав протестующий стон, те опять завертелись безо всякого порядка.
На пороге появился Дин, накидывая на плечи свою кожаную куртку.
— Я тут решил выйти курнуть на свежем воздухе, мисс. Не хотите присоединиться или?.. — Приблизившись, он склонился над моим набором инструментов и, расстегнув молнию футляра, заглянул внутрь. — Вижу, вы нашли себе занятие.
— Да они так тикают, — соврала я, — что заснуть невозможно.
— Даже не знаю, принцесса, — проговорил он, когда я потянула очередную застопорившуюся шестеренку. — Такое старье правда можно починить?
— Тут только ход сбился, — пояснила я, подбираясь к главному узлу и обнаруживая там бессмысленное нагромождение деталей. — Похоже, чтобы они заработали, придется все разобрать и перенастроить заново.
— Помощь не требуется? — улыбнулся Дин.
Я вытащила первую шестерню вместе с осью и положила ее на ковер, отметив, где она располагалась в корпусе.
— Ты ведь вроде курить собирался?
Дин вложил мне в руку ключ, который я пыталась нащупать, наполовину забравшись в часы.
— Подождет.
Даже для искушенного часовщика задача перебрать такой большой и сложный механизм оказалась бы непростой. К тому времени, когда мы с Дином вытащили наконец все шестеренки, оси и штоки, оба были с ног до головы в смазке, а стены библиотеки не раз оглашались проклятиями. От выпотрошенных часов остался один безмолвный остов, и при мысли, что я могла бояться их, как какого-нибудь чудовища, на щеках у меня выступала краска стыда.
На то, чтобы почистить и заново собрать механизм, времени ушло чуть меньше, но все равно почти столько же. И я, и Дин слишком устали, так что работа велась молча, однако никакой неловкости мы не испытывали, действуя в полном согласии — он тщательно протирал детали и передавал их мне, а я устанавливала их обратно в корпус. Часы оказались куда сложнее всех, какие мне доводилось видеть, сложнее даже научного хронометра Школы Движителей с шестью циферблатами, который отсчитывал время для всех часовых поясов сразу. Многие зубчатые передачи были насажены на оси, уходившие куда-то в стену и соединенные с другими, невидимыми мне механизмами. Это объясняло и открывавшиеся сами собой двери, и разносившееся по всему дому тиканье.
— Вас с братом, — произнес наконец Дин, прерывая молчание, — видать, водой не разольешь?
— Да, мы заботимся друг о друге, — согласилась я. — Он… кроме него, у меня никого не осталось. — Мне пришлось лечь набок и просунуть запрокинутую голову внутрь корпуса часов, чтобы, аккуратно надавив, поставить на место, к другим, последнюю шестеренку. — Ну вот, теперь заведем и посмотрим, что получится.
— Знатный у вас шрам. — Пальцы Дина скользнули по моей шее, и я чуть не подпрыгнула. — Я и не видел — вы всегда под ноги смотрите.
Дернувшись в сторону, я поднялась и открыла стеклянное окошко циферблата.
— Нужно их завести, — повторила я, твердо решив, что не стану заливаться краской, не расплачусь и вообще ничем не выдам себя. Дина это не касается. Мне все равно, что он может подумать о моем шраме.
— Не хотите, значит, говорить, откуда он у вас? — Дин притворно надулся. — Не очень-то честно с вашей стороны. Обо мне-то вы все знаете.
— Очень в этом сомневаюсь. — Я повернула ключ — он шел туго, но без заминок, шестеренки не стопорились, как раньше.
— Да целую кучу, — откликнулся Дин. — Знаете, что меня зовут Дин Харрисон, что я еретик, но все же дьявольски обаятелен, что я курю «Лаки», а вот к луковым колечкам равнодушен.
Я рассмеялась — кажется, Дин спросил про шрам из чистого любопытства и уже решил оставить эту тему.
— Вот последнего я не знала. — Завод дошел до упора, и я, отступив назад, прикрыла стеклянной створкой зловещие изображения на циферблате.
— Теперь ваша очередь. Ну же, — гнул свое Дин. — Любимая светолента? Фонограмма? С чем обычно пьете молочный коктейль?
— Я со своими тайнами так легко не расстаюсь, забыл? — ответила я, не сводя глаз с пришедшего в движение механизма.
Дин пожал плечами:
— Ну, попытаться-то стоило. Тайны — мой хлеб.
Я слегка, но совершенно искренне улыбнулась в ответ. С тех пор как я получила письмо Конрада, у меня было мало поводов для веселья, но Дину всегда удавалось поднять мне настроение.
— Может, если бы ты лучше старался…
Стрелки часов перепрыгнули на десять, и часы принялись оглушительно бить. Если бы даже какой-то секрет соскользнул с моих губ, он едва ли достиг бы напряженного слуха Дина.
— Однако, — проговорил тот, когда гулкий звон стих. Теперь от звука у меня хотя бы не кружилась голова. — Я неплохо разбираюсь в движках рейсовок, но такое… — Он улыбнулся. — Мозги у вас варят, мисс.
Вытирая руки ветошью из своего набора инструментов, я удовлетворенно следила за плавным, без малейшей заминки, ходом часов.
— Вообще-то можешь звать меня Аойфе и на «ты». — Хотя обращение «принцесса» мне тоже нравилось.
Он не успел ответить — под ногами у нас что-то страшно загрохотало, загудело, словно там пробуждался огромный зверь. Глаза Дина расширились.
— Это еще что такое?
Книги на полках задрожали, словно пытаясь сбросить обложки и улететь. Я уцепилась за шкаф, пытаясь удержаться на ногах. Рука Дина обхватила меня, не давая упасть.
— Не знаю! — прокричала я сквозь шум. Откуда-то издалека донесся звон посуды и вскрик Бетины. Что я опять натворила?
— Аойфе? — В библиотеку, оступаясь на вздыбливающихся половицах, пробрался Кэл. — Что происходит?
— Не знаю я!
Я и вправду ничего не понимала. Паника моя возрастала вместе с грохотом, доносившимся снизу. Мы словно были где-то в недрах лавкрафтовского Движителя, который работал на полной мощности: давление все поднималось, и никакого сбросного клапана.
Вдруг гул смолк так же внезапно, как начался, и часть стены над письменным столом совершенно беззвучно отъехала в сторону, открывая коридор, подобный проходу в кухню. Только эта потайная дверца была меньше и куда более старой, ее явно соорудили еще при постройке дома. Под ней оказалась латунная панель в половину моего роста, но вдвое шире меня. Небольшую нишу в стене заполняли многочисленные ручки и переключатели, вентили и щит с предохранителями — совсем древними, еще стеклянными.
Я приблизилась, невольно отмечая про себя, насколько искусно все сделано. Однако тревога моя росла. Такое количество потайных комнат с потайными панелями управления, которые наверняка контролируют что-нибудь еще потайное, не сулило ничего хорошего.
Дин, выдохнув, разжал кулаки.
— Что-то новенькое. Для чего это все, как считаете?
— Понятия не имею, — откликнулась я. Панель походила на ту, что я видела на «Беркширской красавице», но выглядела куда более старой, даже старинной, да и всяких ручек и кнопок здесь было куда больше, чем на сравнительно простой приборной доске дирижабля.
— Не трогай! — предостерегающе крикнул Кэл, когда я шагнула ближе. Я бросила на него сердитый взгляд через плечо.
— Кэл, это просто металл и дерево. Зубы у него не вырастут. — Конечно, осторожность не повредит, но вот бояться я совсем перестала. С машинами у меня всегда все получалось.
Я приблизилась к усеивавшим панель рядам переключателей, помеченных табличками «Библиотека», «Холл», «Подвальные ловушки» и еще дюжиной других, все на пожелтевших квадратиках пергамента, буквы выведены с педантичной аккуратностью явно мужской рукой.
Конрад просил меня починить часы — я послушалась и обнаружила скрытое сердце Грейстоуна. Мой брат исчез, прежде чем ему удалось воспользоваться панелью — уж не знаю, для каких целей. Но он предусмотрел такой вариант, он отправил мне письмо, он оставил спрятанную записку. Он не сомневался, что я откликнусь на его призыв.
Я знала это с того кошмарного дня год назад, и теперь, когда стало ясно — Конрад рассчитывал, что я приду, что продолжу то, в чем он сам потерпел неудачу, — все подтвердилось окончательно.
Мой брат не был сумасшедшим. И это значило, что он в страшной беде.